Александр Яблонский: Вист у наместника

Loading

Личный адъютант графа князь Амилахвари, сын его старинного друга Иванта Амилахвари (вместе с князем Захарием Чавчавадзе убедившего некогда Государя назначить Воронцова наместником Кавказа), поднес бокал холодного цинандали. Илларион Иванович чуть пригубил. Чувствовал он себя отвратительно…

Вист у наместника

Александр Яблонский

Чекалинский стал метать, руки его тряслись.
Направо легла дама, налево туз.
Пушкин

Не выбегут борзые с первым снегом
Лизать Наследнику и руки и лицо.
И Государь, поигрывая стеком,
С улыбкой доброю не выйдет на крыльцо.
Фазиль Искандер (?)

После ужина в гостиной графа Иллариона Ивановича организовался вист. В первой четверке сидел князь К-дзе — высокий, стройный картлиец при тонкой талии и с мощными плечами, туго обтянутыми черной черкеской, поигрывающей сверкающими серебряными газырями, с иссиня-черной выбритостью впалых щек и надменным взглядом прозрачных светлосерых глаз. Партнерство по старшинству вытянутых из колоды карт установилось ему с молодым порученцем наместника поручиком Л-вым. Две младшие карты достались надворному советнику Васильчикову и товарищу прокурора Нарымову. Князь К-дзе хотел быть в паре с Васильчиковым. Несмотря на невысокий чин, равный чину армейского подполковника, Павел Александрович был потомственный дворянин, как и полагалось ввиду того, что он обладал ученой степенью доктора и состоял в профессорском звании. Однако главная его привлекательность виделась в том, что граф Воронцов-Дашков благоволил к нему. Наместник вообще имел слабость к людям мыслящим, либерально настроенным, чуть ли не с социал-демократическими замашками. Князь же К-дзе почитал себя вполне либеральным деятелем, он даже читал Плеханова и Струве и вполне имел основания войти в ближний круг всесильного наместника на Кавказе. Помимо этого, главной и конкретной мечтой князя было возглавить организуемые наместником дружины для поддержания порядка. Ситуация была хорошо знакома Закавказью: между местными татарами и армянами существовала давняя вражда, периодически перераставшая в кровавую резню. Граф Илларион Иванович, зная по своему богатому, но грустному опыту, что на силы полиции надежды мало: и слабы, и покупаемы, — высказал здравую мысль о необходимости создания дружин из числа благонамеренных жителей Тифлиса грузинского происхождения. Князю казалось, что лучшего кандидата на роль предводителя этих вооруженных отрядов самообороны, нежели он сам, князь, графу не найти. Помимо этого, ходил слух, что наместник Его Императорского Величества на Кавказе имел намерение большое количество винтовок опять, как и в 1905 году, передать руководителям социал-демократов из числа грузин. Вот этого делать, по глубокому убеждению кн. К-дзе, было нельзя ни в коем случае. Князь увлекался социал-демократией исключительно в ее теоретическом аспекте. На практике она его страшила. Помимо этого, ведая, что против Иллариона Ивановича плетется интрига при Дворе (князь был непрост и имел своего человека в окружении Сергея Юльевича Витте), он хотел также сообщить об этом обстоятельстве, упреждая ненужное решение Наместника. Князь знал, что Петр Аркадьевич Столыпин, земля ему пухом, называл графа в узком кругу «Тифлисским султаном». Это прозвище прижилось в определенных влиятельных кругах и вредило репутации наместника. Ныне же графа обвиняли чуть ли не в государственной измене. Особо усердствовали военный министр, генерал от инфантерии по Генеральному штабу Поливанов и гофмейстер, министр иностранных дел Сазонов. Князь знал об этом совершенно определенно и считал своим долгом известить в подробностях графа. Так что сближение с Илларионом Ивановичем было в интересах не только князя. Для этого нужна была протекция милейшего Павла Александровича. Пока что не получилось. Пришлось начать роббер с несколько неудачным для князя партнером.

Раздали карты. Каждому, как и принято, коль скоро играли одной колодой, по 13 карт. Сдавал Нарымов. Сидевший от него справа поручик Л-в снял колоду. Нарымов стал сдавать по одной карте, начиная с сидящего слева князя К-дзе. Последнюю карту Нарымов перевернул. Это был козырь: валет червей. Началась партия — первая часть роббера.

Павел Александрович Васильчиков происходил из той ветви древнего рода, которая вела свою историю от действительного тайного советника, сенатора Алексея Васильевича. Иначе говоря, его отцом был гофмейстер Высочайшего двора и многолетний директор Эрмитажа, действительный тайный советник Александр Алексеевич Васильчиков — правнук, к слову сказать, последнего гетмана Войска Запорожского, прославленного генерал-фельдмаршала и Президента Российской Академии наук. Этот букет именитых предков Васильчиковых–Разумовских несколько тяготил Павла Александровича. Он был прост, тих, скрытен. Князь К-дзе его смутно раздражал. Нет, ничего сказать против своего возможного в следующей партии роббера vis-à-vis Васильчиков не имел. Князь был добр, услужлив, не без либеральных идей — в их самом поверхностном изложении. Но Павел Александрович интуитивно чувствовал стремление князи перейти в отношениях с ним на короткую ногу. И это его коробило. Ни с кем и никогда он не бывал накоротке.

Говорили вяло, между делом. Следили за игрой, да и в мыслях крутилось, что принесет каждому предстоящий приезд Государя. Это заботило всех, кроме, пожалуй, Павла Александровича Васильчикова. Нарымов не без основания полагал, что приезд царя отзовется обилием балов, и его дочь, давно уже на выданье, будет иметь возможность попытать счастья. Ей было уже двадцать шесть лет, но приличной партией и не пахло. Князь рассчитывал иметь место в почетном конвое, созываемом для Императора из людей княжеских родов. Возможна даже показательная джигитовка, а там уж он сможет себя показать. Поручик мечтал о каком-нибудь покушении на Государя, тогда он сможет грудью защитить его. Помимо этого, он очень хотел показать свой голос, как говорили, богатый обертонами и удивительно бархатной фактуры, господину Шаляпину, приезд которого ожидался в это же время. Поручик мечтал быть оперным певцом. Васильчиков ни о чем не мечтал, он играл в карты. Князь несколько раз шутил, но все неудачно. «Господа, Градоначальник Балаклавы прислал Его Величеству телеграмму о том, что Балаклава желает иметь суверенитет. Государь соизволил ответить: “Закусывать надо!”». Лишь порученец наместника попытался рассмеяться. Князю было не с руки шутить. Его терзало унизительное безденежье, постоянные долги, надвигающееся по сей причине бесчестие, но, главное, состояние здоровья его матушки, Аглаи Георгиевны. Она была стара, беспомощна, почти слепа, и князь мучительно думал, как там она одна, без него. Он мечтал поскорее уйти, ибо она не привыкла, что он оставляет ее. Но уйти было никак невозможно. Нарымов сожалел, что откушал излишне ухи из живой стерляди, а затем соблазнился расстегаем, крупным, размером с большую веджвудскую тарелку, с малосольной печорской семгой и налимьей печенкой. Он вознамерился было рассказать историю из практики про ограбление почтового дилижанса на Эриванской площади, но, оказалась, все эту давнюю историю хорошо знали, никто его не слушал, и товарищ прокурора вяло оборвал ее на середине. Окончания никто не востребовал. Павел Александрович, чтобы поддержать разговор, сообщил о некоей теории относительности, открытой в Германии или Швейцарии, которая перевернет все представления в научном мире, на что князь К-дзе отреагировал в том смысле, что один хороший эскадрон под его началом перевернет значительно больше. Это была шутка. Павел Александрович играл очень внимательно, что выдавало его малую опытность в карточной игре и неумелость. Азартные игры Васильчиков не уважал. Зато порученец наместника был игрок бойкий. Сказывались практика и молодость. Он проигрывал.

Дамы собрались в малой гостиной. Пили кофий. Разговор шел, главным образом, о предстоящем приезде в Тифлис Государя Императора. Приезд намечался на ноябрь, но дамы готовились заблаговременно. Кто-то из дам, кажется, мадам Гегечкори, бывшая в близких отношениях с семьей Гамкрелидзе, уже узнала, как нынче стоит одеваться. Во всяком случае, первая красавица Тифлиса, да, пожалуй, и всей Грузии, княгиня Нина Дадашкелиани, урожденная Гамкрелидзе, на рауте у Экзарха заявила, что нет ничего более approprié нынешнему положению на фронтах, нежели изысканная скромность покроя и простота платья из материала темно-серых тонов при минимуме украшений: изумруды в серьгах, одно-два кольца с небольшими брильянтами, возможно, диадема, но без сапфиров и прочей безвкусицы. Положительно, княгиня была не только ослепительно красива, но и ослепительно умна. Хозяин раута отец Питирим поддержал ее. Помимо приезда Государя, занимал дамские умы потаенный роман дочери князя Ц. с известным русским басом. Это был, несомненно, mauvais ton и indécent. Дамы возмущались. Мужчин, не занятых вистом, и группировавшихся около буфетной стойки, интересовали смутные слухи относительно некой связи Экзарха Питирима — в миру Павла Васильевича Окнова — со своим секретарем, «Ванюшей» — Иваном Осипенко. Впрочем, говорили об этом шепотом. Питирим слыл протеже Распутина.

Первая партия роббера подходила к концу. Павел Александрович ловил на себе искательно-фамильярные взгляды князя К-дзе и начинал сожалеть, что сел за вист; князь обдумывал, как удачнее всего вистовать, когда они окажутся в одной паре с Васильчиковым; порученец наместника, румяный и стройный поручик Л-в, мыслями был уже в танцевальной зале, куда собирались музыканты и где он мог бы исполнить между танцами «Эпиталаму», которая ему чрезвычайно удавалась; разговоры в малой гостиной делались оживленнее, товарищ прокурора ощущал тяжесть в желудке и мечтал вытянуться в кресле; из раскрытых окон со стороны террасы, из южной части сада, стало сквозить прохладой, приближалось время «Самшобло», являющегося прологом ко второй музыкальной части бала, но граф Илларион Иванович все не появлялся.

Партия заканчивалась с хорошим плюсом у Нарымова и Васильчикова.

* * *

Граф Воронцов-Дашков в своем кабинете беседовал с послами Дашнакцутюн. Послы были самого высокого ранга, да и разговор был великой важности: длинный, витиеватый, иносказательный и поэтому утомительный. Но граф был терпелив, вдумчив, непреклонен. За свою долгую жизнь с кем только ни беседовал граф.

С супругой своей, с коей прожил более 45 лет, дочерью флигель-адъютанта Андрея Павловича Шувалова, женатого, кстати, на Софье Михайловне Воронцовой, дочери первого Воронцова — наместника на Кавказе, беседовал ежедневно и, особенно в последнее время, еженощно. Шестеро детей: четыре дочки и два сына. И у всех свои проблемы. Илларион-младший — на фронте. Пока что Господь миловал. Жив. Командует Кабардинским конным полком. Представлен к Георгиевскому оружию. Александр — полковник гвардейского гусарского полка — только что с передовой. Ранение не сложное, но бессонных ночей у родителей было предостаточно. Все волненья, волненья. Но чаще вспоминали сыновей, которых никогда уже не обнимут. Рома, гардемарин, остался навсегда девятнадцатилетним. Ваня, флигель-адъютант, тот ушел — и тридцати не было… Граф гордился своими детьми, равно, как и его супруга. Однако Елисавета Андреевна все плакала по ночам.

Нрава графиня была непростого, кровь богатая — Воронцовых, Шуваловых, Сенявиных, — но, когда надо, по-женски ласково-хитрого. Все ее безумно боялись; более, нежели графа. Она могла сделать при всех замечание своему старшему сыну — гусару Его Величества Иллариону Илларионовичу, запоздавшему со своим другом к завтраку на пару минут: «Ларя, здесь тебе не ресторан!» Замечание относилось, конечно, и к другу сына — Великому Князю Михаилу Александровичу. В присутствии Государя и его семьи оставалась такой же, как и всегда, неприступной, суровой, величественной. Бывало, в окружении членов царствующей фамилии сидела и преспокойно что-то вязала: была как-никак бабушкой тридцати восьми внуков и внучек. И ей разрешалось то, чего никогда не осмелился бы сделать кто-то другой. Говорили, что многие вопросы, особенно национальной политики на Кавказе, решает она. Но это была выдумка. Графиня, будучи женщиной мудрой, никогда не вмешивалась в дела мужа, которого она боготворила. Ладил с ней граф Илларион Иванович отменно, ибо легко иметь дело с умным любимым человеком.

Со своим сердечным другом юности — и до последних дней — Великим Князем Александром Александровичем, впоследствии Императором Александром Третьим, беседовал долго, открыто, дипломатично, никогда не теряя ни дистанции, ни искренне дружеского тона. Граф стоял совершенно вне дворцовых интриг и партий. За что при дворе его очень не любили, но именно это обстоятельство было причиной искренней симпатии и дружеской привязанности к нему цесаревича, а затем Императора. Александру Александровичу было просто с Воронцовым, как всегда бывает просто с порядочным человеком, тем более что это качество было исключительным в окружении самодержца. Либеральное направление мыслей и действий графа были категорически не по нраву августейшему его другу, но… Император нежно любил его, как в дни далекой молодости, и до самой смерти ценил ум графа, его независимость, преданность. Собственно, Илларион Иванович был единственным человеком в окружении и Александра Третьего, и Николая Второго, которому ничего не было нужно: ни приобретенных титулов — он дважды отказывался от княжеского, предлагаемого ему Александром Вторым и Александром Третьим, — ни должностей: наместничество на Кавказе он принял, сделав личное одолжение Николаю Второму. Он был кавалером Ордена Святого апостола Андрея Первозванного с алмазами, а также восемнадцати русских и сорока пяти иностранных высших наград; главное, он был богатейшим человеком Империи, не считая его жены, которая была даже богаче его. Вековые накопления Воронцовых, Шуваловых, Дашковых, Нарышкиных, Лобановых-Ростовских превышали двести миллионов и принадлежали ему одному. Графу только на представительские расходы полагалась огромная сумма в 60 тысяч рублей в месяц, но он отказался от нее. «У меня есть возможность накормить щами своих гостей на собственный счет!» Свое жалование в 17 тысяч в месяц он отдавал бедным. Граф служил Государям исключительно из личной преданности, без всякой примеси меркантильных или карьерных интересов. И Государи ценили это и любили его.

С Николаем Семеновичем Чхеидзе толковал. Недолго. Но продуктивно для себя и для него. Негласно, намеком, тайно для самого Николая Семеновича, помог войти этому лидеру социал-демократов Закавказья в Думу. Сказать, что полновластный хозяин Кавказа имел устоявшиеся симпатии к грузинским социал-демократам, значило бы погрешить против истины. Социальные и экономические доктрины последователей немецкого выкреста-начетчика были противны мощной и отшлифованной веками породе графа, его изысканной и выверенной культуре. В 1905 году, по назначению его наместником Кавказа и Главнокомандующим Кавказским военным округом, железной хваткой подавлял революционные беспорядки, патронов не жалея, хотя обвинений в послаблении инородцам не избежал. Правые и черносотенцы его ненавидели. Нынче были другие времена, и влияние этих меньшевиков во вверенных графу территориях было парадоксально велико. Парадокс состоял в том, что промышленным производством — фабриками или многолюдными мастерскими, не говоря уж о заводах, — Кавказ не был перегружен, но процент социалистов был выше, нежели в Бельгии или даже в Германии. И вообще: ингуши, кабардинцы, шапсуги, чеченцы, грузинские аулы, горные армянские села — и социал-демократы?! Где Маркс, где Шамиль… Фантасмагория. С другой стороны, граф был прекрасно осведомлен о том, что в Петербурге его политика вызывает бешеное озлобление, но ему было в принципе наплевать на «каких-то» Меньшиковых, Пуришкевичей или Горемыкиных. Даже на гр. Владимира Николаевича Коковцева, который был посильнее других, да и посимпатичнее. Так же, как ему было некогда наплевать на «какого-то» Столыпина. Илларион Иванович был недосягаем. Однако главная причина внимания к эсдекам заключалась в том, что меньшевики были надежной опорой в противостоянии с сепаратистами и большевиками, коих в регионе было ничтожное количество, но эти горлопаны были наглы и абсолютно беспринципны. Впрочем, публика сия не имела шансов на Кавказе и, тем более, в России.

С дружинниками беседовал. В марте 1881 года, сразу после убиения своего первого покровителя и друга — Императора Александра Второго Освободителя — Илларион Иванович организовал тайное сообщество единомышленников, призванных охранять особу Государя Императора и противодействовать в глубокой конспирации всяческим местным карбонариям. Среди членов «Священной дружины» были люди, близкие графу; были не очень симпатичные — такие, как граф Николай Павлович Игнатьев или действительный тайный советник Константин Петрович Победоносцев. Но все они были людьми чести, и со всеми, невзирая на звания и общественное положение, граф Воронцов-Дашков имел доверительные контакты и приватные беседы. В таком деле, как охрана жизни Государя, каждый участник должен был быть исчерпывающе изучен и понятен.

Со многими беседовал Илларион Иванович. Вот и ныне — с видными лидерами партии «Армянское революционное содружество». То есть с террористами. Вернее, не только: социалистами и левыми националистами. Полный букет. Граф знал, что он дождется от послов нужного ответа. Но он не хотел, да и не мог просить. К этому виду деятельности он не привык, так как никогда к нему не прибегал. Просили у него, он — никогда. Надо было так выстроить беседу, чтобы они сами предложили нужное графу решение. На Арама (Арам-пашу) Манукяна он не очень рассчитывал. Он его плохо знал. Граф надеялся на Овсепа и на свои особые отношения с армянским населением Кавказа и Турции. Граф — главнокомандующий Кавказской армией — хорошо знал Овсепа по действиям на вверенном ему фронте: Аргутян был командиром седьмого Армянского Добровольческого отряда. Главное же, Овсеп Аргутян — все же потомок славного княжеского рода Аргутянов, давшего столь мощные ветки Аргутинских-Долгоруких. Порода не могла быть полностью размыта социалистическими химерами. Помимо этого, укоренилось убеждение, что граф особо благоволит армянам. На этом строили свои словеса послы. Илларион Иванович, справедливо прозванный на Кавказе «хитрым русским Рейнеке-Лисом», не отрицал своей симпатии к армянскому населению — отрицать очевидное было невозможно. Ходили даже упорные слухи, что своей поддержкой армян Османской империи и далеко идущими обещаниями он ускорил начало Великого Злодеяния — той жуткой резни, которая была устроена младотурками в 1915 году и потрясла цивилизованный мир. И в этом была доля истины. Помимо очевидной, но трудно фиксируемой симпатии графа и, в особенности, его супруги, не скрывавшей своего расположения и к армянскому духовенству, и в целом к армянской общине, была ещё одна скрытая, но прочная нить, связывающая Хозяина Кавказа и Дашнакцутюн. Это — городской голова Тифлиса Александр Иванович Хатисов. Хатисов находился в тесном общении с «Армянским революционным содружеством», это было общеизвестно. С наместником же его связывала не только служба, но и взаимная прочная заинтересованность. Графу нужна была поддержка армянского населения, заключавшаяся в том, что с этой стороны опасность национального взрыва и резни могла быть сведена к минимуму: влияние же и лично Хатисова — политика опытного и оратора выдающегося, — и Дашнакцутюн было велико. Городской же голова знал, что пока положение наместника, подкрепленное стальными штыками армии, незыблемо, он может не опасаться ни за свою карьеру, ни, главное, за свою жизнь. Кавказское отделение Союза Михаила Архангела и прочая черносотенная свора, руководимая протоиереем Городцовым, люто ненавидели Хатисова, как, впрочем, кавказцев вообще. Созданная ими атмосфера ненависти при Воронцове в определенной степени рассеялась, ушла в подполье. Но сдерживалась с трудом, прорываясь то в травле армян и горских евреев, то в отторжении Экзарха Грузии, осмелившегося произнести во время Пасхального Богослужения несколько слов по-грузински и по-осетински. Симпатии грузин и осетин к России возросли, но Городцов и Ко вознегодовали. Особо нестерпимо для этой публики было видеть «какого-то армяшку» головой Тифлиса. Но графа они боялись, как боятся люди трусливые, сбившиеся в стаю, сильной личности, за спиной которой стояла мощь государства. Государь втайне сочувствовал идеям Пуришкевича, Маркова-второго или Дубровина, и г-н Городцов это знал достоверно, но царь был далеко, а Воронцов-Дашков рядом. Короче говоря, за армян граф был относительно спокоен. Спокойствие подменяло его мнимую симпатию. (В скобках позволительно отметить, что симпатии графа, в отличие от его жены, скорее склонялись к грузинскому высшему обществу: в его ближайшей свите состояли личные адъютанты кн. Чавчавадзе и кн. Амилахвари, офицеры для поручений кн. Цулукидзе, кн. Андроникашвили-старший и Ираклий Андроников мл., командир Конвоя осетин Бигаев, чиновник для особых поручений дагестанец князь Коцаналипов, ставший впоследствии шталмейстером Двора, несколько русских, но только один армянин — Кетхудов.) Вслух граф своих приоритетов не высказывал: «Господа, мне одинаково милы Вери и Авлабар. Но в своих действиях я руководствуюсь исключительно интересами Российской Империи». Хитрый был Лис-Рейнеке. Значительно позже, кажется, Ираклий Церетели назовет графа «самым умным из всех государственных людей России».

Цель беседы была проста: заручиться гарантией, что во время визита Государя никаких покушений на его жизнь не будет. Если лидеры Дашнакцутюн таковую гарантию дадут, хозяин Кавказа сможет спать спокойно. Витиеватый разговор — доверительная беседа — продолжалась уже два часа. «За зеленым сукном, небось, уже на второй роббер пошли, да и молодым дамам танцевать невтерпеж… Пора закруглять!» Послы уже все прекрасно уразумели — Хатисов донес им то, на что ему намекнули в окружении наместника. Намек состоял в том, что через господина Кетхудова господину Хатисову было передано разрешение поднести Государю альбом с видами Тифлиса во время высочайшего посещения Католикоса всех армян. Посему послы были готовы взять инициативу на себя и озвучить нужное графу решение: омрачать отношения с высочайшим покровителем не могли позволить себе даже социалисты-националисты. «Ну что ж, господа, не пора ли нам перекусить и немного отойти от дум высоких», — граф встал и одернул мундир, идеально облегавший его ещё мощное тело, поправил серебряные казачьи усы, свисающие чуть ниже уголков губ. Визитеры также встали, от ужина и отдохновений отказались («И слава Богу», — с облегчением подумал граф), и произнесли столь необходимые ему уверения в абсолютных гарантиях безопасного пребывания Его Величества в Закавказье. Жизни и здоровью Государя Императора ничего не грозит ни со стороны «Армянского революционного содружества», ни со стороны других радикальных элементов. Это Дашнакцутюн берет на себя. Послы откланялись.

За зеленым столом началась вторая партия роббера.

Личный адъютант графа князь Амилахвари, сын его старинного друга Иванта Амилахвари (вместе с князем Захарием Чавчавадзе убедившего некогда Государя назначить Воронцова наместником Кавказа), поднес бокал холодного цинандали. Илларион Иванович чуть пригубил. Чувствовал он себя отвратительно. Во рту была горечь, и постоянно ныл правый бок. Свое недомогание он всячески скрывал от Елисаветы Андреевны, отчего становилось ещё хуже и тоскливее.

— Ларик, пора появиться, — графиня подошла и тяжело облокотилась на выступ камина. — Бок?

— Матушка моя, просто засиделся. Твои любимцы меня утомили.

— Но с пользой?

— Думаю, да. Ты как?

— Кумушки заговорили. Все о приезде Государя толкуют. Госпожа Орбелиани, супруга генерала Георгия Ильича, идею сотворила. В приезд Государя Императора грузинский банкет, по обычаю, устроим у Сарадонева. Так вот, она предлагает выстроить по лестнице парный почетный караул из одних грузинских красавиц. Это будет оригинально. Не распорядишься ли послать за нашими красавицами?

— Голубушка, по-моему, вы там от безделья маетесь. Хотите Государя совсем в смущение определить? Нет, уволь! Посылать я ни за кем не буду. Других забот нет, что ли?

— Не беспокойся, Ларик. Я все сама устрою. Не нравится мне твой бок. Знаю, с опаской ждешь высочайшего визита. Послушай меня, сам попроси об отставке. Пора уже, хватит. Ты уже просил. Лучше, если сам, не дожидаясь, пока пинком…

— Лис, все это суета… Да и Государь пинком не будет, не умеет. Деликатностью и воспитанием Его Величество весьма славен. Да я его ещё в пеленках нянчил.

— Это и плохо. Как бы Его Императорское Величество ни чтил память своего батюшки, но он не терпит опекунства над собой. Это свойство натур слабых. И ты это должен знать. И памятью Его Величество не обделен. Это перевесит то, что ты был наиболее близким другом и верным министром его обожаемого отца, — графиня имела в виду затаенную Николаем обиду на событие давно минувших лет. (Через три недели после кончины Александра Третьего состоялась свадьба Николая и принцессы Алисы Гессенской. Траурные мероприятия чередовались со свадебными торжествами. Когда Воронцов-Дашков, бывший тогда министром Двора, намекнул Наследнику о том, что следовало бы отложить праздники до окончания траура, Николай Александрович, как говорили при Дворе, «закинулся», торжества не отменил, но невзлюбил графа, довольно быстро отставил его от Двора и обиду затаил.) — Ларик, подавай сам…

— Об отставке я уже просил, и не единожды. Сама знаешь. Так что не будем об этом. И ничего и никогда я не опасаюсь. Даже костлявой.

— Знаю, знаю… Ты иди, иди…

Граф вошел в залу, и тотчас же грянул оркестр. После «Самшобло» первой парой вальса вышли флигель-адъютант Александр Воронцов-Дашков и его жена, двадцатипятилетняя княжна Анна Ильинична Чавчавадзе, внучка генерал-майора князя Давида Чавчавадзе. Несмотря на ранение, младший Воронцов-Дашков вальсировал отменно: легко, изящно, но в то же время властно ведя свою партнершу, широким шагом скользя по зеркальному паркету, увлекая за собой летящую невесомую красавицу-жену. Наместник любовался своим сыном. Затем пойдут, как и полагается, венгерка, краковяк, падепатинер, падеспань… Затем первая кадриль, вторая, после четвертой и мелких танцев последует мазурка, расписанная, как и кадриль… Всё было как всегда, и как всегда будет.

Граф проследовал в галерею.

Стоял конец сентября. Дневная жара к вечеру спала, с гор потянуло сырой прохладой. Он любил это время суток и это время года. Воронцов-Дашков стоял у открытого высокого венецианского окна и вдыхал аромат жизни Тифлиса. По Головинскому проспекту растекалась говорливая толпа. Это закончился спектакль в театре Грузинского дворянства, что на Дворцовой улице, во дворе Грузинского земельного дворянского Банка. Со стороны трехпрестольного Александро-Невского военного собора доносился перезвон колоколов четырехъярусной колокольни. Колокольную вязь потревожил скрежет проползающей последней электрической конки. Обгоняя ее, пропылили тройки с гуляками, поспешающими в свои излюбленные духаны, кафе-шантаны, ресторации, кофейни…

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Александр Яблонский: Вист у наместника

  1. А.Я.: “Александру Александровичу было просто с Воронцовым, как всегда бывает просто с порядочным человеком… Либеральное направление мыслей и действий графа были категорически не по нраву августейшему его другу, но… Император нежно любил его, как в дни далекой молодости, и до самой смерти ценил ум графа, его независимость, преданность. Собственно, Илларион Иванович был единственным человеком в окружении и Александра Третьего, и Николая Второго, которому ничего не было нужно: ни приобретенных титулов — он дважды отказывался от княжеского, предлагаемого ему Александром Вторым и Александром Третьим, — ни должностей: наместничество на Кавказе он принял, сделав личное одолжение Николаю Второму. Он был кавалером Ордена Святого апостола Андрея Первозванного с алмазами, а также восемнадцати русских и сорока пяти иностранных высших наград; главное, он был богатейшим человеком Империи, не считая его жены, которая была даже богаче его. Вековые накопления Воронцовых, Шуваловых, Дашковых, Нарышкиных, Лобановых-Ростовских превышали двести миллионов и принадлежали ему одному. Графу только на представительские расходы полагалась огромная сумма в 60 тысяч рублей в месяц, но он отказался от нее. «У меня есть возможность накормить щами своих гостей на собственный счет!» Свое жалование в 17 тысяч в месяц он отдавал бедным. Граф служил Государям исключительно из личной преданности, без всякой примеси меркантильных или карьерных интересов. И Государи ценили это и любили его…”
    —————————————————————————————-
    КРЫЛОВ
    Когда стою в толпе средь городского сада
    Пред этим образом, из бронзы отлитым,
    И, к нам склонившися, и к малым, и к большим,
    С улыбкой доброю, с приветливостью взгляда,
    Он точно, с старческой неспешностью речей,
    Рассказывает нам, с своих высоких кресел,
    Про нравы странные н глупости зверей,
    И все смеются вкруг, и сам он тихо-весел, —
    Мне часто кажется, что вот — толпа уйдет,
    И ласковый старик впадет сейчас же в думу,
    Улыбка кроткая с лица его спорхнет
    Вслед умолкающему шуму,
    И лоб наморщится, и, покачав главой,
    Проводит взглядом нас он строгим, и с тоской
    Промолвит: «Все-то вы, как посмотрю я, дети!
    Вот — побасенками старик потешил вас,
    Вы посмеялися и прочь пошли смеясь,
    Того не угадав, как побасенки эти
    Достались старику, и как не раз пришлось
    Ему, слагая их, смеяться — но сквозь слез,
    Уж жало испытав ехидны ядовитой,
    И когти всяческих, больших и малых, птиц,
    И язвины на пальцах от лисиц,
    И на спине своей ослиное копыто…
    Майков А.Н., 1868
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Новая работа А. Яблонского в Портале — новая удивительная проза Мастера.

    1. А. Яблонский
      Стоял конец сентября. Дневная жара к вечеру спала, с гор потянуло сырой прохладой. Он любил это время суток и это время года. Воронцов-Дашков стоял у открытого высокого венецианского окна и вдыхал аромат жизни Тифлиса. По Головинскому проспекту растекалась говорливая толпа. Это закончился спектакль в театре Грузинского дворянства, что на Дворцовой улице, во дворе Грузинского земельного дворянского Банка. Со стороны трехпрестольного Александро-Невского военного собора доносился перезвон колоколов четырехъярусной колокольни. Колокольную вязь потревожил скрежет проползающей последней электрической конки. Обгоняя ее, пропылили тройки с гуляками, поспешающими в свои излюбленные духаны, кафе-шантаны, ресторации, кофейни…
      ==============
      Окончание следует; за отменной прозой/поэзией следует продолжение.
      И жизнь наша продолжается.

Добавить комментарий для A.B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.