Виктор Данюшевский: В Западной Германии

Loading

Меня очень тепло встретили, усадили, а на сцене очень веселый концерт «художественной самодеятельности». Я спросил: «Почему они поют советские песни?» Мне с удивлением ответили: «Это еврейские песни!» Я был потрясен количеством еврейских песен, мелодически совпадавших с песнями советских композиторов.

В Западной Германии

Очарования, разочарования, злоключения и еврейская благотворительность

Виктор Данюшевский

 Виктор Данюшевский В начале 80-х на одной из научных конференций в Венгрии, где я делал доклад, ко мне подошла редактор журнала TIZ-Fachberichte, издававшегося в Западной Германии, и спросила, не хочу ли я опубликовать мой доклад в виде статьи в этом журнале. Это был очень солидный журнал, которому было тогда более ста лет. Я спросил:

— Какой может быть объём статьи?

— Какой хотите!

Это было удивительно. Все статьи в научных журналах и публикации научных конгрессов и конференций в СССР (и не только) должны были быть строго ограниченного объёма. Я написал статью о свойствах и долговечности цементов, твердевших при разных температурах (от 20 до 30̊0 ̊C) объемом 1 авторский лист, включавшую описание экспериментов, их результаты в виде таблиц, графиков и фотографий микроструктуры цементного камня. Статья была опубликована в 1984 году, и зарубежные коллеги обратили на неё внимание. Я находил много ссылок на эту статью в различных публикациях.

Я побывал к тому времени по научной работе во всех соцстранах, но на Запад меня не выпускали. Даже, когда Первый заместитель министра промышленности строительных материалов СССР Анатолий Сергеевич Болдырев включил меня в состав делегации на Международный конгресс по химии цемента в Париже, какой-то отдел ЦК КПСС меня вычеркнул.

Я впервые попал на Запад случайно. В реферативном журнале я наткнулся на статью учёного одного из университетов Западной Германии, в которой Манфред Акстинат (Dr. Manfred Akstinat) писал, что не смог подтвердить мои результаты. Я попросил его прислать методику эксперимента и сразу нашел ошибку, о которой ему написал. Немецким я уже владел свободно.

В ответ он пригласил меня приехать на три недели для дискуссии на эту тему. Пребывание за счет германской стороны, проезд за счет советской стороны. С этим письмом я пришел в отдел по иностранным связям нашего института и сказал, что проезд оплачу сам — важное замечание. Руководство института берегло выделенную валюту для себя. Начальница отдела позвонила в министерство и держала трубку так, чтобы я слышал ответ.

— Нет квоты. Но, если вы уж очень хотите его послать, мы включим его в план по научному обмену через три года.

Я согласился.
Через неделю мне позвонили:

— Вы согласны поехать прямо сейчас? Но документы (а их требовалось много) надо собрать за неделю.

— Конечно.

Оказалось, включённый до меня в план на этот год, не согласовал поездку со своим начальником.

Так я впервые попал на Запад, на 3 месяца как Visiting Research Professor в Technische Universität Clausthal в университетском городке Clausthal-Zellerfeld в 20 км от границы с ГДР.

В Западной Германии было много интересного, как хорошего, так и непонятного. Когда, заметив мой акцент, спрашивали откуда я, мой ответ был:

— Ich bin ein Jude aus Moskau.

Что означало:

­ — Я еврей из Москвы.

Это почти всегда встречало доброжелательный интерес. То же самое было в этом университете.

В состав университета входили, в числе многих других, Institute of Petroleum Engineering, который возглавлял профессор Клаус Маркс (Claus Marx) и Institute of Chemical Engineering, в котором работал профессор Петер Одлер (Peter Older), бежавший из Чехословакии во время Пражской весны. Его статьи по химии цемента были мне интересны.

Темой моей работы в институте Клауса Маркса были расширяющиеся до 26% при затвердевании тампонаже цементы для скважин на подземных газохранилищах Западной Германии. Подобные цементы я много лет разрабатывал для условий скважин различного назначения на территории СССР. Их применение значительно повышало герметичность скважин. Я привез с собой очень дорогие, изготовленные на Опытном Заводе НИИцемента, химически чистые компоненты расширяющегося цемента. Я был уверен, что в этом университете изготовят простенький прибор для измерения расширения. Я сделал чертеж этого небольшого прибора. В днище цилиндра диаметром 2 см и толщиной 3 мм, куда заливалась цементная суспензия, нужно было просверлить 16 отверстий диаметром в 1 мм для того, чтобы вода поступала в цементную суспензию из нижнего цилиндра. Пришел слесарь, и спросил:

— Нельзя ли вместо 16 отверстий просверлить одно большое?

— Почему?

— Каждое сверление денег стоит!

— Нельзя, нужно 16 тонких.

Слесарь ушел делать прибор.

На второй день преподаватель курса технического русского языка Фридрих Венцель (Friedrich Wenzel) попросил меня присутствовать на его занятии и сделать замечания. Я, действительно, нашёл ошибки, за что он был очень благодарен. Эта встреча переросла в дружбу и привела к знакомству с другими очень приятными людьми, ради чего я прерву описание других германских впечатлений. К моему, но не немцев удивлению, Фридрих, давно разведенный, и менявший подружек, как перчатки, каждую субботу ходил с бывшей женой и общими детьми в баню.

Фридрих попросил меня приехать в Ганноверский университет, где была его кафедра технического русского языка, чтобы проконсультировать его и его студентов, собиравшихся зимой (!) ехать в Восточную Сибирь на экскурсию. Просил посоветовать, как одеваться, как себя вести и т.д. В первый же выходной, как договорились, я поехал туда поездом — 75 км. Кафедра располагалась в отдельном деревянном 2-х этажном доме. На лестнице меня встретила приятная молодая женщина приветствием:

— Здравствуйте, Виктор Соломонович!

— Откуда такой прекрасный русский язык?

— Из Актюбинска!

— А я месяц назад был в Актюбинске!

— Я еду за родителями!

Её родители сидели в последнем ряду и плакали. Когда я закончилась моя консультация, оказалось, что последний поезд из Ганновера в мой город уже ушел. Фридрих и другие преподаватели были в некоторой растерянности. Но родители Инги Христиан и Эрна Хубер сказали, что никуда меня не отпустят. У них дома собрались иммигрировавшие в Германию казахстанские немцы. Это были немцы Поволжья, которых сначала депортировали в Сибирь, потом разрешили поселиться в Казахстане. В Актюбинске вдоль шоссе между новым и старым городом стояли их добротные дома.

В доме Христиана и Эрны Хубер был накрыт стол, уставленный русскими разносолами. Им разрешили завести огороды на окраине Ганновера. Родители Инги, у которых собрались тогда казахстанские немцы стали нашими близкими друзьями. Я каждые две недели по выходным ездил в Ганновер к ним, чтобы поговорить по-русски и поесть привычную еду.

Христиан и Эрна приезжали к нам в Америку, и, когда мы повезли их осматривать окрестности Филадельфии, Эрна, которая была в Союзе бухгалтером в строительном управлении, прочла нам наизусть всего «Евгения Онегина»! Это была очень дружная пара. Они умерли почти в один день. Инга вышла замуж и теперь в Ганновере владеет большим бюро переводов.

Но вернёмся в Clausthal-Zellerfeld. Когда в конце первого рабочего дня я подал пальто пожилой женщине, секретарю Маркса, она сказала, что последний раз ей подавали пальто до первой Мировой войны. Я был польщен. С профессором Клаусом Марксом у меня, как мне казалось, сразу установились доверительные отношения. Я приехал туда в октябре 1986 года. 26 апреля была Чернобыльская катастрофа. Её причины и последствия волновали всю Европу. Мы много говорили об этом и пришли к выводу, что без ядерной энергетики человечеству не обойтись. Откровенно обсуждали политические, экономические и социальные проблемы Германии и СССР, где начиналась Перестройка.

У меня был ключ от входной двери в институт, который не открывал её при выходе. Может быть, боялись, что я что-нибудь вынесу. Приходилось просить кого-нибудь её открыть. Я часто задерживался до позднего вечера. Если никого уже не оставалось в институте, я поднимал нижний шпингалет, опускал верхний шпингалет, толкал дверь и выходил. Потом приподнимал нижний шпингалет и, толкая дверь, закрывал её. Шпингалет опускался в гнездо. Утром я спешил прийти в институт первым, чтобы открыть дверь.

Большим потрясением было для меня первое посещение лекции в институте Клауса Маркса. Лектор раздал студентам распечатанный текст своей лекции, читал этот текст, а студенты водили пальцем по тексту, следуя его чтению!

Профессор Одлер пригласил меня посетить его семинар. Студенты докладывали результаты своей курсовой работы о свойствах затвердевшего цемента, которые были обработаны на компьютере и представлены в виде формул. Когда я спросил, как изменятся свойства, если температура твердения повысится на 10 ̊C, они были в полной растерянности.

После этого профессор Одлер предложил мне прочесть лекцию о моих научных исследованиях и разработках. Я повесил на доске объявлений в институте Клауса Маркса сообщение об этом докладе и пригласил его. Он с раздражением сказал мне:

— Мои люди к Одлеру не пойдут!

В аудитории, где должна была состоятся моя лекция, профессор Одлер спросил:

— Какие демонстрационные приборы Вам нужны для Вашей лекции?

Я увидел зелёную грифельную доску и сказал, что мне нужен мел. Это вызвало некоторое замешательство. Долго искали мел. Я выступил, как обычно, без конспекта. Писал на доске формулы, в том числе формулу зависимости прочности цементного камня от двух видов пор, которой очень гордился. Чертил кривые изменения прочности цемента во времени при температурах 22, 75 (температуры для испытаний по стандарту СССР обычных тампонажных цементов), 90, 120, 160 и 200 ̊C для условий применения в глубоких и сверхглубоких нефтяных, газовых и геологоразведочных скважинах, а также до 300 ̊C в скважинах на месторождениях геотермальных вод на Камчатке. По реакции слушателей понял, что это для них ново. Было много вопросов, и получилась интересная дискуссия. Когда я закончил свой доклад, меня окружили и стали расспрашивать о моей работе, об оборудовании, которое я применял для этих уникальных экспериментов.

На основном докладе о моих работах в Institute of Petroleum Engineering Клауса Маркса я уже воспользовался современным демонстрационным прибором Overhead Projector. В этот прибор можно было положить рисунок, рукописный или машинописный текст, открытую страницу журнальной статьи или книги. Всё это проецировалось на экран.

Примерно за два или три года до этого в специальном журнале была опубликована статья профессора Франца Лорбаха (Franz Lorbach) из Leoben University в Австрии. Одна из глубоких скважин через три месяца эксплуатации потеряла герметичность. Они высверли отверстие в обсадной колонне (у нас такого оборудования не было) и обнаружили, что при температуре 60 ̊C цемент разрушился. Они были очень удивлены и не понимали причины. Я положил ксерокопию этой статьи в Overhead Projector и дал время слушателям прочесть. Потом положил туда мою монографию, опубликованную по материалам докторской диссертации, отрытую на странице с рисунком, на котором были графики (в виде кривых) изменения прочности цемента в течение года при различных температурах, упомянутых выше. И показал, что в австрийской скважине цемент начал разрушаться через два месяца. Это было встречено с изумлением.

Не дожидаясь изготовления прибора для измерения расширения, я начал писать реферативную часть отчёта, в которую включил все имевшиеся в литературе (в университете была прекрасная библиотека) сведения о расширяющихся цементах. Отдав эту часть отчета профессору Марксу, я купил дешевый и удобный 16-ти дневной тур по Западной Германии. Было время осенних еврейских праздников, и я старался находить синагоги во всех городах. Незабываемое впечатление осталось от посещения огромной реформистской синагоги в Ганновере. Не помню, какой это был праздник. Меня очень тепло встретили, усадили на удобном месте, а на сцене шёл очень веселый концерт «художественной самодеятельности».

Я спросил:

— Почему они поют советские песни?

Мне с удивлением ответили:

— Это не советские, это еврейские песни!

Я знал, что советские композиторы, евреи, очень часто использовали в своих песнях еврейские мелодии. Но был потрясен количеством еврейских песен, мелодически совпадавших с песнями советских композиторов.

Я был почетным гостем. Помню, меня поставили на возвышении (бимах?) рядом с раввином и помогли прочесть отрывок из Торы. Для этого молодой человек стоял рядом со мной, водил мой палец по тексту справа на лево и шептал мне, чтобы я повторял за ним. И совершенно неожиданно раввин шепнул мне:

— Не забывай, что ты аид!

Об этом у меня остались незабываемые впечатления. Но не везде встречали так радушно. В маленькой синагоге в Нюрнберге встретили очень холодно. Пожилой человек ворчал на русском:

— И чего о ни всё едут и едут?

Я написал отчёт о своей работе, который, по положению, должен был быть публикован в трудах института не позже трёх месяцев. Я просил сообщить мне о времени публикации. Труды института можно было найти в Государственной публичной научно-технической библиотеке СССР. Прошло больше трех месяцев, а сообщений о публикации всё не было. Я позвонил Манфреду Акстинату.

— А ты приписал профессора Маркса в соавторы?

Вот уж, чего не ожидал. За что? Стипендию мне платило правительство ФРГ: 3000 DM в месяц. Ни строчки в отчёте кроме моего текста не было. За предоставленное место?

Через три года этот университет пригласил меня еще раз. Институт хотел послать молодого члена парткома, сына друга ректора. Но университет настаивал на моей поездке. В результате, послали обоих.

Приехав в институт, я нашел свой отчет у секретаря Маркса на том же месте, где его оставил.

Мне выделили узкую комнату, отгороженную от кабинета Клауса Маркса тонкой перегородкой. Там стоял письменный стол с пишущей машинкой. Я вынул титульный лист и припечатал его фамилию выше моей. Через месяц я нашел свой отчет опубликованным в трудах института.

Забавный случай произошел в Clausthal-Zellerfeld. Там по разные стороны главной улицы были два супермаркета Aldi и …hard, точное название не помню. Я сначала всё покупал в …hard, потому, что там был черный хлеб. Мои германские коллеги, узнав об этом в ужасе вскричали:

— Надо все покупать в Aldi! Там гораздо дешевле!

Я послушался. И в первый же день у меня там сперли, купленное в …hard.

— Какой-нибудь бедный студент взял.

Сказала хозяйка гостиницы.

А в следующий приезд, через три года в …hard мне вручили давно забытый там мною зонтик, со словами:

— У нас ничего не пропадает.

На этот раз я привез прибор для измерения расширения с собой, и мы могли начать эксперименты. Я написал программу и методику экспериментов и согласовал её с профессором Марксом. В течение рабочего дня я проводил опыты по измерению расширения с сотрудниками его института. В конце рабочего дня я приходил к профессору Марксу и рассказывал, чем мы занимались и какие результаты получены. Потом уходил в свою комнату. Через тонкую перегородку мне было слышно всё, о чем там говорили. С изумлением я услышал, что профессор расспрашивает своих сотрудников и проверяет результаты экспериментов, о которых я ему докладывал! Результаты были для них совершенно новыми и не обычными, но я считал, что профессор Маркс мне доверяет.

Отдав отчёт профессору, я решил на этот раз поехать в Баварские Альпы. В Мюнхене нужно было делать пересадку. Обычно, в путешествиях по Германии я ориентировался по времени отправления поездов. Поезда ходили очень точно. Но на этот раз, от платформы с двух сторон два поезда отправлялись в одно и тоже время. Я спросил кондуктора:

— In den Bayerischen Alpen?

Тот кивнул.

Рядом со мной сидела медсестра. Мы сравнивали и обсуждали системы здравоохранения в Западной Германии и СССР. Направляясь к выходу, она сказала:

— Ваша остановка следующая.

Сидевший через проход пожилой немец сказал:

— Следующая остановка в Австрии!

У меня австрийской визы не было. Я успел выскочить. Хлестал дождь. Спросил первого прохожего, где отель. Он махнул в сторону. Это оказалась маленькая гостиница на самой границе с Австрией “Zur der Post. Встретившая меня женщина, хозяйка гостиницы, дала ключ от номера и сказала:

— Идите в номер, переодевайтесь и спускайтесь в ресторан, пока он открыт.

В ресторане я заказал ужин, но поужинать там не удалось. У противоположной стены сидела компания, которая горланила бравые немецкие песни. Я повернулся спиной к ним, но один из них подошел и закричал:

— Warum willst du nicht mit uns singen?

Что означало: Почему ты не хочешь петь с нами?

Простите мой плохой немецкий. Английский вытеснил его. Пишу, как помню.

Я встал из-за стола, повернулся к нему лицом и, глядя ему в глаза, громко сказал:

— Denn ich bin ein Jude aus Moskau.

Что означало «Потому, что я еврей из Москвы».

— Du bist der schmutzer jüdische Schwein!

Что означало: «Ты грязная еврейская свинья»

И замахнулся. Я перехватил его руку и болевым приемом самбо (занимался этим три года в институте) вывернул его спиной ко мне. Он заорал от боли. Другим приемом я повалил его на пол. Раздался грохот падающих стульев и столов. Это бравые немцы кинулись расправиться со мной. Я вспомнил завет Остапа Бендера: Самое главное вовремя смыться. Но навстречу мне уже бежала хозяйка гостиницы с ключом в руке и шепнула:

— В кладовку.

Я укрылся в комнате для хранения багажа. Я слышал, как толпа бежала наверх, потом вниз, где их уже ждала полиция. Я поднялся в свой номер. Он остался в неприкосновенности. Разгромлен был соседний номер. Хозяйка гостиницы перевесила ключ от моего номера на соседний.

По результатам работы я написал статью в соавторстве с профессором Клаусом Марксом и оставил ему для публикации. Через несколько месяцев, уже уехав из Германии, я нашел эту статью в западногерманском журнале “Zement”. Но моей фамилии в авторстве не было.

Публикация статьи в журнале TIZ-Fachberichte имела неожиданные последствия.

Редактор журнала TIZ-Fachberichte SofiMaria Foct-Piltzes познакомила меня с владельцем крупного издательства научной и технической литературы (25 специальных журналов) в городе Coburg на Юго-западе Германии Мозес Эпштейн (Моses Epstein). Ему удалось бежать от нацистов через Данию в Швецию. Когда я спросил, как ему удалось после войны восстановить свое издательство, он ответил: План Маршалла.

Он хотел, чтобы я написал для его издательства справочные данные о цементной промышленности России. Я сказал, что для этого мне нужно запросить их в Министерстве Промышленности строительных материалов и получить разрешение на передачу их за границу. С этим у меня не было проблем. Я был своим в этом министерстве (Мой отец, мать, я и сестра работали в этой же отрасли). Я получил эти сведения, но в процессе телефонных переговоров я понял, что они хотят получить такие данные по всей, а не только цементной промышленности строительных материалов. На всякий случай, я получил разрешение и собрал эти сведения.

Я приехал еще раз, уже в объединенную Германию. Спросил Felix Epschtein’а, какой же справочник нужен?

— Давай оба, — был ответ.

Он очень гордился тем, что контракт на справочник по цементной промышленности на 12000 DM (!) подписал со мной на счете от ресторана.

В результате, за оба справочника я получил 24000 DM. Неслыханный гонорар за простую техническую работу. Я разделил его на три части: 1/3 сыну в Австралию. Другую 1/3 дочери в Америку и 1/3 оставил нам.

Что это было? Еврейская благотворительность?

Print Friendly, PDF & Email

4 комментария для “Виктор Данюшевский: В Западной Германии

  1. Виктор Соломонович, из Вашей статьи в Заметках и нынешней возникает вопрос: На фоне явного отставания фирм Халлибуртон и Шлюмберже, следствия их антисемитизма, удалось ли Вам создать собственную консультационную фирму по тампонажным материалам для скважин? Если да, то в какой стране?

  2. …в котором работал профессор Петер Одлер (Peter Older), бежавший из Чехословакии…
    ————————-
    По-русски написано Одлер, а по-английски Older , причем русское написание повторено несколько раз далее. Но оно ведь не вполне соответствует английскому (или немецкому оригиналу.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.