Несколько лет после окончания войны мы не теряли надежду на возвращение отца, но он так и не вернулся с фронта. Вначале мама, а потом и я неоднократно пытались разыскать могилу моего отца, но всегда получали ответ: место захоронения неизвестно. По-видимому, он лежит в одной из многочисленных безымянных братских могил.

Ответ отцу в 1942-й

К 80-летию трагедии Бабьего Яра

Адольф Берлин

80 лет назад 29 сентября 1941 года началась акция нацистов по уничтожению всего еврейского населения оккупированного Киева в урочище Бабий Яр (на северо-западе города, между районами Лукьяновка и Сырец). Бабий Яр стал всемирно известным местом массовых казней гражданского, в основном, еврейского населения нацистами и украинскими коллаборационистами во время Второй мировой войны. Эта печальная дата напомнила мне о предшествовавших ей событиях в моей семье.

Отца я почти не помню: мне не было и пяти лет, когда мы расстались 22 июня 1941 года, в день начала Отечественной войны. Он служил начальником разведки пограничного отряда в городе Унгены, на новой советско-румынской границе (после присоединения Сталиным Бессарабии к СССР в 1940 году).

Так что многое я знаю об отце со слов мамы. Мы жили в Унгенах в доме, в котором располагалась конспиративная квартира, замаскированная под магазин, с входом с площади. Туда приходили якобы за покупками агенты с донесениями с румынской стороны. Поэтому вход в нашу и соседскую квартиры был со двора. Соседями были сослуживец отца и его жена.

Много лет спустя мама, наблюдая за мной, вспоминала, что мой отец был таким же любителем костей, как и я (интересно, что это пристрастие передалось моим правнукам). Мама удивлялась, что соседка всегда приносила из мясной лавки хорошее мясо с небольшим количеством костей, а маме доставалось не мясо, а сплошные кости. Наконец, мама не выдержала, и напрямик потребовала объяснений у мясника. Тот долго мялся, бубнил что-то невразумительное, но, наконец, не выдержал и «раскололся». Он признался, что мой отец подговорил его класть в мясо как можно больше костей.

Эта история получила неожиданное продолжение шестьдесят с лишним лет спустя и за тысячи километров от Унген, в США. Как-то я демонстрировал один из своих видеофильмов в местном доме ветеранов, а после окончания встречи ко мне подошла пожилая женщина и спросила, правда ли, что я до войны жил в Унгенах. Оказалось, что она тоже проживала там со своей семьёй до и сразу после войны — до 1949 года, когда их всех выслали в Сибирь. Я поинтересовался, за что, хотя знал, что тогда могли выслать и ни за что. Она объяснила, что их репрессировали, потому что её отец держал в Унгенах мясную лавку, известную лавку Гинзбурга. Скорее всего, именно её отец и вступил в заговор с моим. Она согласилась со мной, и мы вместе удивились такому неправдоподобному стечению обстоятельств.

Моя мама работала учительницей младших классов, а отец постоянно был занят на службе, так что свободное время мама (со мной в придачу) проводила с жёнами других офицеров-пограничников. В памяти осталась вылазка на природу, где на поляне в моём присутствии велись довольно откровенные разговоры, которые я тогда действительно не понимал, но запомнил, и их смысл открылся мне гораздо позже.

Как только на город упали первые румынские снаряды, выпущенные с другой стороны Днестра, мы с мамой выбежали на площадь. Помню, как с дома напротив упала водосточная труба, подъехали пограничные грузовики, на которые взобрались жёны и дети пограничников почти без вещей (все были уверены, что война кончится через пару недель, ну, от силы месяцев), и нас отвезли на железнодорожную станцию. Мы с мамой отправились к бабушке, в Киев.

Когда немцы приблизились к столице Украины, и мы попытались уехать на восток, сделать это оказалось невозможно: поезда уже не ходили по расписанию, брали их с боем, часто после многодневного ожидания. Население города эвакуировали по предприятиям, но мама в Киеве не работала, а бабушка была пенсионеркой. Когда уже не оставалось никакой надежды на эвакуацию, как-то ночью неожиданно появился мой отец, который оказался в районе Киева и сумел вырваться в город для эвакуации своей семьи. Мы спешно похватали минимум вещей и отправились с отцом, бабушкой, моей тётей — маминой сестрой и её дочерью на вокзал. Там отец с помощью своего удостоверения НКВД (тогда погранвойска подчинялись этой зловещей конторе) выхлопотал для нас документы на эвакуацию за Волгу, в г. Казань, посадил в товарный вагон и умчался в Мелитополь, где жила его мать, две сестры и племянница. Он сумел организовать и их эвакуацию на Урал, и тем самым спас всех нас от неминуемой гибели, если бы мы остались на оккупированной территории. Мы разделили бы судьбу тысяч людей, в основном, евреев, безвинно уничтоженных нацистами и местными коллаборационистами. Их жертвы нашли свой последний приют в урочище киевского Бабьего Яра и множестве других мест.

По некоторым источникам, только евреев в Бабьем Яре расстреляли около ста пятидесяти тысяч человек (из Киева и других городов Украины). Спаслось из Бабьего Яра лишь 29 человек. Только недавно в этом месте начались работы по увековечиванию памяти невинных жертв Второй мировой войны.

Несколько лет после окончания войны мы не теряли надежду на возвращение отца, но он так и не вернулся с фронта. Вначале мама, а потом и я неоднократно пытались разыскать могилу моего отца, но всегда получали один и тот же ответ: место захоронения неизвестно. По-видимому, он лежит в одной из многочисленных безымянных братских могил под Харьковом.

* * *

Отец мой, без вести пропавший,
почти что не знакомый мне,
уже тебя я вдвое старше,
и оттого болит вдвойне.

Стольких отцов мы потеряли
и на фронтах, и в лагерях,
что все Отечественной звали
Великую войну не зря.

Мы с мамой слушали все сводки.
Победный отгремел салют…
И вот хожу твоей походкой
и в зеркале твой взгляд ловлю.

Ты вечно молодым остался
на редких снимках тех времён.
Твой внук нередко ошибался,
где ты, где я изображён.

О, если б прозвучало слово
с такою силой волшебства,
чтобы в полях сорок второго
тебя, такого молодого,
в далёком прошлом отыскать…

Что значит «без вести пропавший»?
Не может человек пропасть!
И мне представить даже страшно
Тебя в последний, смертный час.

Бессчётно без вести пропало
людей в огне тех грозных лет.
Как часто мне не доставало
тебя, — твоей вины в том нет.

Как это — «без вести пропавший»?
Как о тебе пропала весть
и всех, на поле боя павших
и брошенных то там, то здесь?

Спешили без вести пропавших
под подозрением держать:
на мёртвых или в плен попавших
поставлена одна печать.

А кто считал и кто считался
когда-то с жертвами у нас?
Швыряли пушечное мясо
в сраженья пушечною массой,
не оставляя про запас.

Ужасно то, что, как поленья,
сгорали люди без вины,
что пропадали поколенья
без вести и без сожаленья
и на войне, и без войны.

Летят года, десятилетья,
другое время за окном.
Давно не жду вестей в конверте, —
ты там, в своём сорок втором.

Не знаю, где твоя могила,
куда печаль свою нести.
Прости, к тебе не приходил я.
Пожалуйста, за всё прости…