Жизнь в проектном институте трудна и опасна. По мере роста квалификации инженер проектировщик накапливает опыт, который резко повышает производительность, но в то же время делает работу скучноватой и нетворческой. Остается гораздо больше свободного времени, проводимого в курилках…
Несравнимые жизнеописания
(к истории СССР)
Олег Кац
Первый учитель математики, Иван Теофилович Залевский
Человек с уникальной (как теперь многие могут подумать) биографией.
В 1939 г. он закончил Львовский университет. Он, тогда гражданин Польши, готовился стать учителем математики в какой-то повятовой школе, и заканчивались уже последние послевыпускные каникулы, как в город триумфально, согласно пакту Молотова-Риббентропа, вошла советская власть.
Встреченная, между прочим, цветами.
Но на второй день цветочки приувяли.
Хорошо информированные органы начали активную деполонизацию.
Вся администрация, интеллигенция — носители польского языка — были интернированы и в теплушках 40 человек, 8 лошадей» отправлены на принудительное поселение в разные места. (их следы я встречал и в Карелии, если интересно, расскажу позже). Кстати, освободилось много жилой площади. По решению новой власти были изъяты домовые архивы за 36-39 гг., чтобы сделать невозможным возвращение прежних владельцев, а кое-где и вообще за все годы. Потому что там семьи жили веками.
Иван Теофилович был признан интеллигентным (а потому особо опасным) носителем польской культуры и реабилитрован только в 1956г. Живя в томской глуши, он женился на дочери тамбовского раскулаченного (выбора не было), малокультурной, но очень доброй женщине. Они были бездетны, и усыновили двух малолетних сирот.
В процессе реабилитации он задал вопрос — нигде не указано, за что я был осужден, даже статьи, могут подумать, что убийца. Нельзя ли что-то указать…
Должностное лицо жестко ответило — будешь много вопросов задавать, можем новый срок дать.
Иван Теофилович заткнулся и выбрал для поселения самый зеленый город Киев, куда и приехал в 1958 и поселился вчетвером в комнату общей 2-комнатной квартиры на 4-ом этаже дома 4А по улице Здвижской (потом Петровского, а ныне И. Свитличного) В 149 школу директор Рубленко его не принял. Директор этот вообще был тот еще фрукт. А вот спустя год Тарасова его взяла в 164-ю и не ошиблась.
Иван Теофилович выглядел своеобразно. Ходил в галифе и сапогах, зимой в белых бурках (чтобы не рылись в википедиях — это войлочные шитые сапоги-валенки, с обшитыми кожей швами) и галошах.
Учил он нас нещадно. День-через-день были контрольные.
Иногда вечером в дворовой беседке я играл с ним в шахматы.
Я приносил ему читать польские книги, особенно любил он исторические и математические. Но что касается учебы, отношения оставались строго официальными.
У сыновей его судьба сложилась плохо. Один погиб на китайской границе (Даманский), упал в пропасть с ведомой им машиной. Второй упал в лестничную клетку 6-го дома.
На 4-х этажах часто не было воды. Дома на кухне стояло ведро с запасом.
Соседи Ивана Теофиловича однажды всыпали в ведро дуст, а он ночью не разглядел и напоил жену и попил сам.
Он, крепкий мужик, перемогся, а жена слегла на долгие годы.
Году в 66-м он построил кооператив на Шулявке, и больше я его не видел.
Ось так, діточки.
Житие бабы Дуни
Баба Дуня в селе Парышкив Барышевского района считалась богачкой.
Она 35 лет работала техничкой в школе и откладывала свою мизерную зарплату, живя с огорода. Дверь в ее хату была тяжелая, дубовая, плотно подогнанная. Замок был — старинной цыганской работы, смазываемый салом засов с насечкой по верхнему краю. Ключ весил граммов триста, выглядел, как замысловатый складной крюк. Его просовывали в круглую раздолбанную дыру, нашаривали крюком засов и поворачивали до полного открытия.
Замок был символом, неспособным скрыть или защитить. Ключ из-за своих габаритов был нетранспортабельным и лежал тут же, под половиком на крылечке, сооруженном из половины разбитого жернова.
У некоторых жителей села были похожие замки, но, как правило, дверь в отсутствие хозяев просто подпирали снаружи граблями или другим инвентарем. Чтоб мелкая скотина или собаки не лезли в хату.
Так что удостоверяю этот упрямый факт!!!
Не воровали!!!
Рядом с крыльцом всегда лежала копна-другая сена. Она скрывала домашний секрет — куры откладывали там яйца. Так что, не сходя с крыльца, можно было, наклонившись, подобрать парочку на завтрак. Но не полагалось забирать все, иначе куры искали другое место.
Пол в комнатах был земляной, очень плотно, до каменной твердости утоптанный предками бабы Дуни, посыпаемый травами, обычно любистком. Травы пахли вкусно, но всегда забивались в обувь.
На земляном полу странно смотрелся полированный зеркальный шкаф. Несмотря на его твердость, острые ножки шкафа и кроватей с никелированными шарами медленно погружались и шкаф периодически раскланивался в разные стороны, как бы стесняясь.
1979. Зарисовка
Перед входом в полуподвальный магазинчик “ПРОДУКТЫ” пахнущий пивом, луком и немытым телом неопределенного возраста мужичонка преграждает дорогу вдове (черный платок)
— Теть Галь, выдай треху поправиться.
Грузчик мимо проносит железную корзину, из которой желто-синие дохлые цыплята вздымают тощие ноги к небу.
— Нет у меня свободных, пусти, — вдова косится туда, вниз, где уже собирается спорая говорливая очередь.
Мужичонка внезапно строго говорит соверщенно трезвым низким (мужниным) голосом:
— А ты подожмись.
Вдова вздрагивает и, вздохнув, достает потертый кошелек.
Трудная жизнь мудрого Вити Нудельмана
Витя родился в проклятом 41-м, и год его рождения черным знаком висел над ним всю жизнь.
Отец, работавший в каких-то органах, был оставлен для подпольной работы в оккупированном городе и погиб в черном сентябре того же проклятого года.
Грудничком он эвакуировался с мамой, братом и бабушкой, а вернулся в разрушенный Киев, когда война уже закончилась. С учетом заслуг отца их обеспечили полужильем… полуподвалом на улице Полтавской.
На углу Полтавской и Тургеневской долго стояла брошенная немецкая пушка на толстых резиновых колесах и пацаны играли с нею в войну. Однажды в конно-артиллерийской атаке Витя скакал на деревянно-палочном коне, размахивая деревянной же саблей… а пушка, катившаяся с горки, догнала его и тупым коротким стволом прибила Витино тщедушное тельце к корявому стволу вербы.
Его спасли военные хирурги, но на всю оставшуюся жизнь он остался инвалидом. Постоянное мышечное напряжение стягивало его лицо, мешало говорить и есть, и сделало его руки сильными и жилистыми… правда нарушение координации делало эти мощные руки почти бесполезными. Ходить было невыносимо трудно, не очень помогала и специальная обувь.
Многолетние больницы и бесконечные спинальные операции не оставляли времени для учебы. Но Витя обладал необычной, универсальной житейской мудростью.
С помощью этой мудрости, почерпнутой из окружающей жизни, он выбрался из полуподвала в двухкомнатную новостройку напротив Бабьего Яра, где, вероятно, упокоился отец, получил «Москвича» с ручным управлением и даже устроился лаборантом в проектном институте, стал человеком в белом халате, среди образованных интеллигентных людей. А произошло это так.
Никакие просьбы, заявления, письма мамы со ссылками на погибшего мужа не помогали. А Витя вычислил безошибочный алгоритм. Жалобы снизу не помогали и помочь не могли. Но малейший намек сверху запускал механизм подчинения. Как добиться этого намека? Пойти напрямую на прием во всесильный ЦК КПСС нереально, но ведь попробовать записаться-то можно. И Витя как сын посмертно награжденного подпольщика, написал письмо с-заявление на прием с обратным адресом. И письмо это бросил в тайно знаменитый почтовый ящик у двери аппарата ЦК поздно ночью кто-то командировочный.
И сработала уже не его просьба которую он в заявлении даже НЕ ИЗЛОЖИЛ. Никто его просьб и не рассматривал, но чиновник на Старой площади стандартно отписал прямо в Киевский горком за факсимильной подписью Второго Секретаря с резолюцией — Пригласить и разобраться.
Витя сам рассказал мне эту историю по секрету, когда в перекур мы услышали жалобу старой машинистки — три года она работала сдельно ночами и получала рублей по 200-300, чтобы добиться максимальной пенсии, а ей дали по рангу жалкие 85 рублей. И тогда я с Витиного разрешения пошел и под большим секретом рассказал машинистке, как действовать.
Правда, к этому времени порядки изменились. Машинистку вызвали… но в КГБ, а не в горком. И там 6 часов допрашивали, кто дал такой совет. И она честно глядя в глаза, отвечала, что сама надумала.
И все-таки ей 12 рублей добавили.
Потом лаборатория закрылась, а Витя перешел работать в подвал, освоив ремонт геодезической аппаратуры. Но подвал навеял такие трудные воспоминания, и столько друзей он потерял с начавшейся массовой эмиграцией…
Утром 1 мая 1986 года он, бреясь опасной бритвой перед запотевшим зеркалом, где отражалось опостылевшее стянутое вечной судорогой лицо, резанул шею широким уверенным движением сильной руки и скончался.
Такая жизнь. Ел моле рахамим…
Развлечения советских интеллигентов
Жизнь в проектном институте трудна и опасна.
По мере роста квалификации инженер проектировщик накапливает опыт, который резко повышает производительность, но в то же время делает работу скучноватой и нетворческой. Вместо мозговых усилий требуется хорошая память выстраданных решений и схем, но при этом работа превращается в некий сбор паззлов из готовых узлов и целых листов. Остается гораздо больше свободного времени, проводимого в курилках. Между прочим, до войны работа проектировщика считалась чуть ли не вредной, был семи — или даже шестичасовой рабочий день и пятидневная неделя. Во время войны советские инженеры изъявили желание трудиться наравне со всем народом, пока идет война… но война кончилась, а о привольном житье никто не вспомнил. Поэтому случаи психических отклонений были нередки.
Но иногда случались всякие вещи, которые помогали сохранить душевное равновесие.
Как то рисуя очередную опостылевшую схему, я вдруг придумал шутку. Выйдя в курилку, показал собравшимся свои командирские часы (предмет сдержанной зависти) и сказал, что готов на них поспорить. Заинтересованные лица обернулись ко мне, и я пояснил:
— Кладу на пол часы. Если мне покажут, что вот сейчас желающие смогут их разбить круглой крышкой канализационного люка и только ею, ничем другим не касаясь, я отдаю часы и 100 (сто) рублей..
Кто-то ушлый немедленно потребовал:
— Пиши договор.
Я пришел в лабораторию и написал от руки договор. Для наглядности даже нарисовал в нем круглую канализационную крышку и свои часы со стальным ремешком, в которых можно было плавать, нырять на 10 метров и грести на байдарке. Витя спросил — ты что, поехал?
— Нет, — говорю. И на всякий случай, — не спорь, проиграешь.
Небольшая группа ушлых добровольцев пошла по институту собирать по рублю. За удовольствие вдеть мой позор рубля было не жалко.
Когда собралис нужную сумму, я торжественно в присутствии «комиссии» подписал договор, и собранные деньги предали представителю месткома.
Я вышел в курилку, гда было очень тесно, развеял перед собой дымное облако и положил часы на ровный бетонный пол в угол.
Грянула тишина и за ней оглушительный хохот потерпевших.
Правда, нашелся один… расстроенный, как раз который ходил на разведку, где бы одолжить требуемую крышку. Но он был экономист и не обладал пространственным мышлением.
Вместо смеха он возмущенно произнес:
— Так он же не сказал, что в угол положит!
На что народ еще громче заржал.
Мудрый Витя потянул меня за рукав и сказал:
— Отдай ему рубль.
Я отдал, сгибаясь от смеха.
Витя сказал с невыразимым презрением:
— Кто еще хочет рубель?
Когда мы вернулись в лабораторию, Витя спросил
— А что ты собираешься с деньгами делать?
Я неуверенно ответил:
— Ну-у, как-то не думал…
— Вот что. Сходи в гастроном и купи хороших конфет. Рублей на пятьдесят. Отдай комиссии, и пусть назнесет по комнатам. Или лучше сам разнеси.
Действие второе.
Я занес конфеты в комнату экономистов и мне замахали рукой от окна — а ну иди сюда. Можем еще один договор заключить. И мне показали черновик нового договора.
Собственно, мой же документ, в котором было дописано … но так, чтобы часы можно было обойти вокруг.
— Готов подписать. Но мне бы фотоаппарат. Хорошо бы заснять.. на память.
Витя сказал, отстань от них, прибьют потом. Он тоже все понял.
— Кто к кому пристает?
И тут даже мудрый Витя расхохотался.
Когда группа реваншистов собрала деньги, я спросил:
— А вы согласны на мысленный эксперимент? Без реальной ходьбы за люком?
Согласились.
— Тогда собирайте комиссию.
Когда комиссия расселась, я, докладчик, сказал:
— Часы положу в то же место. Люк нужно обносить вокруг здания. В это время комиссия наблюдает за сохранностью раритета.
И мне было уже не смешно. Предстояло выпить литров пять коньяка.
