Александр Левковский: Синий троллейбус

Loading

На неё внезапно нахлынуло странное ощущение, что ничто на этом свете не изменилось, что нет никакого коронавируса и в помине, что не закрылись театры, что никто ничем не заражается и никто нигде не гибнет, — и вот она, любимица публики, в прекрасном расположении духа едет на обед в шикарный ресторан…

Синий троллейбус

Рассказ

Александр Левковский

Левковский1

В последнее время Виктор Алексеевич пристрастился к весьма дорогой колбаске под названием «Модерная зернистая», обнаружив в ней какой-то особый вкус и запах, не свойственный иным, менее дорогим, сортам колбасы.

В том супермаркете, что расположен рядом с его домом, этой колбасы, увы, нет. И поэтому в тот знаменательный вечер Виктор Алексеевич сел в свой Мерседес и поехал на проспект Мира, где в небольшом, знакомом ему магазинчике была, помнилось ему, эта самая «Модерная» колбаса.

Он вошёл в магазин — и тут же остановился в изумлении. А точнее, — в потрясении! Вместо знакомой ему пожилой кассирши за кассой сидела… Нина Туманова!?

Виктор Алексеевич протёр глаза. Неужели это она? Неужели это Нина Александровна Туманова, ведущая актриса в нашумевшем фильме о революционерке Вере Засулич, — в фильме, где он был главным режиссёром?! Он вгляделся попристальней. Она, она, несомненно, она! Виктор Алексеевич осторожно прошёл, отвернувшись, мимо неё к ближайшим полкам, где красовались шоколады и конфеты, и стал исподтишка разглядывать так внезапно встретившуюся ему красавицу Нину Туманову, которую он видел последний раз года два тому назад на сцене, в Театре на Каланчёвской. Она была тогда в роли Ирины, одной из трёх сестёр. Той самой Ирины, которая, помнится ему, взволнованно, со слезами на глазах, восклицала, обращаясь к замершему зрительному залу:

— … Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги. Как хорошо быть рабочим, который встаёт чуть свет и бьёт на улице камни, или пастухом, или учителем, который учит детей, или машинистом на железной дороге… Боже мой, не то что человеком, лучше быть волом, лучше быть простою лошадью, только бы работать, чем молодой женщиной, которая встаёт в двенадцать часов дня, потом пьёт в постели кофе, потом два часа одевается… о, как это ужасно!..

На протяжении всей своей режиссёрской карьеры Виктор Алексеевич Акимов никогда не мог избавиться от неприязни к пьесам Чехова, они ему всегда казались напыщенными, многословными и излишне назидательными — и вот сейчас, глядя исподтишка на Заслуженную Артистку России, любимицу публики Нину Александровну Туманову, сидящую за кассой в жалком магазинчике на проспекте Мира, Виктор Алексеевич невольно подумал: «Ах, как жаль, что не довелось Антону Павловичу увидеть эту сцену преображения ведущей артистки московского театра, игравшей главные роли в пьесах Шекспира, Ибсена, Метерлинка, Вампилова, Володина, Ионеско и десятков других знаменитых драматургов, в «рабочего вола», в «простую лошадь», о которых с таким восторгом повествовал так справедливо не любимый мною Чехов».

Ему вдруг пришло на ум, что кассирша Нина, эта «рабочая лошадь», вкалывающая за кассой по восемь часов в день и, конечно, получающая гроши, была бы не прочь сейчас преобразиться в «молодую женщину, которая встаёт в двенадцать часов дня, потом пьёт в постели кофе, потом два часа одевается…».

Тут Виктор Алексеевич поймал себя на том, что он судит о Нине не совсем справедливо. В московской артистической среде было широко известно, что Нина Туманова никогда не была лежебокой, что она была чудовищно работоспособной, что она посвящала всё своё время театру и только театру. Было известно также, что она не замужем и что любителям лёгких интрижек лучше держаться от неё подальше. Её даже прозвали за глаза «Ниной Неприступной». Правда, ходили неопределённые слухи, что в молодости, учась в Щукинском училище, она была в любовной связи со своим однокурсником и даже родила от него то ли сына, то ли дочь, но никто этого ребёнка не видел, и Нина Туманова никогда не упоминала его.

На Виктора Алексеевича вдруг нахлынула волна щемящей жалости к несчастной Нине Тумановой. Какой драматург мог бы описать в деталях вот эту кошмарную сцену, развернувшуюся сейчас перед ним?! Согнутая пополам старуха, из тех, что привыкли всю жизнь скандалить где попало, вдруг стала, хрипло взвизгивая, кричать на Нину, которая по ошибке провела её буханку хлеба дважды перед сканером. «Глаза протри, дура набитая! — орала она. — Сажают вас, тёлок безграмотных, за кассу! Моей пенсии на вас не хватает! Ни хрена не умеете, кошёлки драные!»

Нина, не отвечая, смотрела на старуху своими залитыми слезами прекрасными карими глазами, так эффектно изображёнными когда-то на театральных рекламах и на страницах журнала «Искусство кино». Нижняя половина её лица была закрыта чёрной коронавирусной маской, и Виктору Алексеевичу не были видны её так памятные ему полные, чётко вырезанные губы и ряд сверкающих белизной зубов. Ему внезапно подумалось, что проклятый вирус с его идиотскими масками уравнивает, буквально нивелирует внешность человеческой массы, превращая даже красавцев и красавиц в однообразных безликих уродов и уродин.

Но если бы только внешность, подумал Виктор Алексеевич! Нет! — судьба несчастной Нины это живое свидетельство того, что эта всемирная напасть нивелирует также и статус миллионов людей, безжалостно лишая их привычного образа жизни и любимой работы и заставляя их спускаться, спотыкаясь и падая, по социальной лестнице вниз… вниз… вниз… ещё ниже — туда, где никому не понадобятся их изысканное образование и их исключительные таланты и где они превращаются в единообразную массу чеховских «рабочих волов» и «простых лошадей».

Виктор Алексеевич взял полкило «Модерной зернистой» и подошёл к кассе. Нина, не глядя на него, провела пакетик с колбасой перед сканером и протянула к нему руку, одетую в резиновую перчатку. Виктор Алексеевич взял её руку, но не стал вкладывать в неё деньги, а отогнул край перчатки и подчёркнуто нежно поцеловал её ладонь. Нина отдёрнула руку и ошеломлённо глянула ему в лицо.

— Боже мой, Виктор Алексеич… — еле слышно пробормотала она и быстро огляделась вокруг, явно опасаясь, что кто-нибудь в магазине был свидетелем невероятной картины целования покупателем руки у кассирши. — Откуда вы взялись, Виктор Алексеич?..

2

За полгода до описанной выше встречи, в разгар эпидемии КОВИДа театр закрыли, и Нина Александровна Туманова, как и тысячи других актрис, была, фигурально выражаясь, выброшена на улицу.

Выйдя из подъезда театра, она запахнула поплотнее свою норку, оглянулась на дверь и невольно вспомнила популярную американскую пословицу, с которой её познакомили во время гастролей в Лос-Анджелесе: «Don’t let the door hit you in the ass on your way out!» Что в вольном переводе на русский звучит приблизительно так: «Опасайтесь, чтобы дверь не трахнула вас по заднице, когда вы будете выбираться отсюда!»

В стремительно раскручивающейся коронавирусной вакханалии театральная дверь — да и масса других дверей в Москве — ударили Нину Александровну с такой страшной силой, что она полгода спустя так и не опомнилась. Прежняя комфортабельная жизнь — с красочными спектаклями, восторженными зрителями, бурными аплодисментами, заграничными гастролями, влюблёнными поклонниками, лучшими ресторанами и итальянскими курортами… — всё это исчезло, испарилось, покрылось непроницаемым туманом и, казалось, скрылось за гигантской, надетой на всю страну, вездесущей антивирусной маской.

Когда неизбежно кончились наличные деньги и исчерпался банковский счёт, измученная бессонницей Нина Александровна, вытирая слёзы, встала однажды с постели, побрела к окну и глянула с высоты шестого этажа на свою любимицу — голубую Тойоту, припаркованную во дворе.

Жаль, конечно, смертельно жаль, но если выгодно продать её, то денег хватит надолго, а там посмотрим…

Как продать? Кому продать? Кто может помочь в этом непривычном деле? Никогда в своей жизни Нина Александровна не занималась такими вещами. Кому позвонить? Кого спросить? Наверняка есть в Москве какие-нибудь агентства, занимающиеся куплей-продажей машин. Конечно, их адреса и телефоны числятся в вездесущем Интернете.

Как была в ночной сорочке и шлёпанцах, Нина Александровна подошла к письменному столу и включила компьютер. Посидела в задумчивости минут пять, покачиваясь в кресле…

Затем выключила компьютер и стала копаться в записной книжке, размышляя над именами своих знакомых и бывших поклонников, и минут через десять набрала на мобильнике номер Мишиного телефона. Кинорежиссёр Миша Коломийцев был ей знаком по давней совместной работе над картиной «Вера Засулич».

— Миша, добрый день! Это Нина беспокоит.

— Добрый день. Какая Нина? — раздался в телефоне так хорошо запомнившийся ей молодой звонкий Мишин голос.

— Нина Туманова.

— О-о! Какая неожиданность! Рад слышать ваш голос, Нина Александровна. Как поживаете?

Этот простенький вопрос, напомнивший ей о её нынешнем катастрофическом положении, тут же вызвал у Нины Александровны поток слёз. Нервы у меня полностью истрёпаны и не годятся никуда…

Плохо, Мишенька, очень плохо.

— Не работаете?

— Кака-а-я работа!? Театр закрыли. В кино не приглашают. Бедствую. Вот решила продать свою Тойоту. Не поможете ли, Миша?

— Вашу красавицу Тойоту!? Как же вы будете без неё?

Нина Александровна подавила слёзы. — Буду ездить на троллейбусе. Я вчера присмотрелась к ним на улице. Очень красивые, модерные троллейбусы. Все такие празднично-синие! Как в стихотворении Окуджавы «Синий троллейбус». Только вот — куда сейчас ездить на этом праздничном синем троллейбусе, Мишенька? И зачем ездить?

Помолчав, Миша сказал решительно:

— Ну, это мы ещё посмотрим. Ничего не продавайте. Я буду у вас сегодня же, ровно в полдень… До свиданья.

Нина Александровна. поднялась, сбросила с себя ночную сорочку и решительно направилась в ванную. Любое важное решение надо принимать, не будучи растрёпанной, не накрашенной и немытой, в ночной сорочке и шлёпанцах, а после горячего душа, набора косметических процедур и привычного утреннего кофе с тостами.

* * *

Миша прибыл ровно в двенадцать часов, и Нина Александровна стала угощать его чаем, предварительно извинившись, что к чаю подать, увы, нечего.

…— Нина Александровна, — Миша почти молитвенно сложил руки, — милая, ну послушайте меня! — не продавайте машину!

— Миша, у меня не осталось денег даже на батон хлеба.

— Нина Александровна, голубушка, я сейчас сбегаю в магазин и куплю три батона. И масло, и сахар. Что ещё?.. Кофе у вас есть? А молоко? А какая-нибудь лапша?

Нина Александровна вытерла слёзы. — Не суетитесь, Миша. Сядьте, выпейте чашку чая.

Но Миша Коломийцев не сел, а, наоборот, стал взволнованно ходить взад-вперёд по Нининой гостиной, быстро говоря:

— Я дам вам тридцать тысяч… Не отказывайтесь, пожалуйста. Не размахивайте руками, не возмущайтесь! — я даю их вам взаймы! Взаймы! Когда разбогатеете, отдадите.

Нина Александровна потянула Мишу за рукав и усадила в кресло. Налила ему чашку чая и придвинула сахарницу.

— Не знаю, как вы, Миша, — она откинулась на спинку дивана и закрыла глаза, — а я страдаю сейчас не так от безденежья и безработицы, как от сознания полного одиночества. Ну вот как если бы была я одна в центре Сахары, и вокруг меня были бы одни песчаные дюны и ничего больше. Помните «Белое солнце пустыни»? Красноармеец Сухов бредёт один по пескам, а вокруг — пустыня, а над ним — раскалённое солнце. И ни души.

Миша кивнул. — Когда меня шугнули с киностудии, у меня тоже было такое же ощущение. А вы знаете, почему у нас с вами одно и то же чувство полного одиночества? Потому что у нас нет детей — ни у вас, ни у меня…

Пока мы самозабвенно работали, служили искусству — вы в театре, а я на киностудии, — это было не так заметно. Некогда нам было думать о не рождённых нами детях. Мы жили нашим восхитительным ремеслом! А сейчас, когда заражённый вирусом мир вокруг нас обрушился, и мы оказались в пустыне, нам с вами не хватает самого простого, но и самого важного, — детей.

Нина Александровна поднялась с дивана и подошла к окну. Постояла с минуту и тихо произнесла, не оборачиваясь:

— Вообще-то, Миша, вы неправы. Дети у меня есть. Но вот мамы у них нет. — Она повернулась, и Миша увидел её залитые слезами глаза и дрожащий подбородок.

— Дети? — осторожно спросил он. — Нина Александровна, у вас есть дети?! До меня доходили слухи, что у вас есть ребёнок и что вы якобы отдали его своим родителям на воспитание. Это правда?

— Это ложь.

— А в чём же правда?

— Правда в том, что у меня есть девочки-близнецы, — Нина Александровна подошла к Мише и опёрлась обеими руками о спинку кресла, — и я отправила их не к маме с папой, а сдала их в детский приют, когда им было по два годика, а мне, молодой дурёхе, бредящей театром, было двадцать три… Хотите ещё чаю?

Миша молчал, ошеломлённый.

— Вы их, я думаю, видите иногда? — пробормотал он. — Навещаете? Им ведь сейчас сколько… двенадцать, верно?

— Тринадцать, — Нина Александровна вытерла слёзы. — Я боюсь — панически боюсь! — ехать в тот детдом по Савёловской дороге, куда я их сдала. Я боюсь их увидеть. Я боюсь не узнать их. Я не видела их вот уже одиннадцать лет… Но сейчас — именно сейчас, когда я так одинока, как я не была никогда в жизни! — я вдруг почувствовала, что я должна увидеть их, единственных близких мне людей на этом свете! Я проклинаю себя за то преступление, которое я совершила, лишив себя своих дочерей…

Нина Александровна вновь села на диван, откинулась на спинку и стала тихо говорить, глядя невидящими глазами куда-то вдаль, поверх Мишиной головы:

— Самое смешное и нелепое заключается в том, что мои самые успешные роли были ролями именно матерей. У меня, Мишенька, сейчас почти постоянная бессонница, и я ночами перебираю все свои сыгранные роли в театре и в кино… Я подсчитала, что мною сыграно семь материнских ролей, и каких ролей! — от матери революционера Ниловны в инсценировке по роману Горького «Мать» до итальянской проститутки Филумены в пьесе Эдуардо де Филиппо. И все они были — каждая по-своему! — любящими преданными матерями. То есть это я была любящей и преданной матерью, — но только на сцене и только перед камерой — и только на протяжении полутора-двух часов. А потом я уходила из театра или из киностудии и выбрасывала из головы и из сердца всё материнское — и возвращалась в мир, где моим детям нет места и где они мне будут только мешать…

Миша порывисто встал. — Нина Александровна, успокойтесь, Бога ради! Мы с вами найдём ваших девочек, обещаю вам! Не волнуйтесь. И не продавайте пока что вашу Тойоту. Я не дам вам умереть с голоду. А тем временем найдите себе какую-нибудь несложную работёнку — не столько для денег, сколько для того, чтобы не быть в одиночестве.

— Стоп, стоп, Мишенька! — что значит «я не дам вам умереть с голоду»? Вы что — берёте меня на содержание?

Миша Коломийцев расхохотался. — Не совсем так, Нина Александровна, хотя, должен признаться, эта перспектива весьма заманчива. Просто я работаю сейчас главным электриком на молочном заводе в городке Мамонтов по Савёловской дороге — и, кстати, заведую народным театром в городском Доме культуры — и зарабатываю неплохие деньги.

— По Савёловской дороге!? Вот как? Тот детдом, куда я сдала девочек, тоже находится на Савёловской дороге! В городке под названием Устье.

— Тем лучше! Это недалеко от меня — всего километров двадцать. Я через пару дней наведаюсь в ваш детдом. На какую фамилию записаны ваши девочки?

— Тумановы. Надежда и Вера Тумановы…

3

Виктор Алексеевич Акимов впервые столкнулся с Ниной Тумановой семь лет тому назад, когда она была ведущей актрисой Театра на Каланчёвской. Вообще-то Туманову увидел вначале не он, а его второй режиссёр Миша Коломийцев. Он разглядел её тогда на премьере пьесы Эдуардо де Филиппо «Филумена Мартурано» — и буквально остолбенел!

Поздно вечером после премьеры Миша ворвался в кабинет Виктора Алексеевича и с порога заорал:

— Я наконец нашёл актрису для нашего сценария! Она абсолютный гений!

У Виктора Алексеевича в это время шли актёрские пробы на роли в телефильме о российских революционерах 19-го века, и он никак не мог подобрать артистку на главную роль молодой террористки Веры Засулич.

— Виктор Алексеевич, это будет отличная Засулич! — восклицал в волнении Миша. — Вы бы видели её в роли Филумены! Она неподражаема!

Миша принадлежал к той довольно многочисленной плеяде работников кино, которые никак не могут выбиться из второстепенного положения в студийной иерархии и навсегда остаются вторыми режиссёрами. Кому-то из них не хватает интеллекта, кому-то таланта, а кое-кому просто не достаёт пробивных качеств в жестоком конкурентном мире кино. Злые языки называют их «вечными вторыми».

Но в одном Миша Коломийцев, «вечный второй», был для Виктора Алексеевича незаменимым — он безошибочно находил подходящих актёров и актрис для наступающих съёмок очередного фильма, никогда не доверяя эти обязанности ассистентам, ибо считал подбор артистов важнейшим подготовительным шагом перед съёмками.

— Виктор Алексеевич! — продолжал Миша, почти заикаясь от возбуждения. — Это Нина Туманова из Театра на Каланчёвской.

— Сколько лет Тумановой? — Акимов налил стакан «Боржоми» и протянул его вспотевшему Мише.

— Двадцать семь, — переводя дух, вымолвил Миша. —Вы бы видели, как она играет Филумену! Изумительно! — Он умоляюще взглянул на режиссёра. — Виктор Алексеевич, ну давайте попробуем. Я уверен — вы не пожалеете. У меня есть номер её телефона.

Тут надо заметить, что помимо способности точно находить актёров Миша был известен на студии как фанатик кино. Ему было около тридцати, у него не было семьи, и жил он, по слухам, один в каком-то заброшенном городке где-то по Савёловской железной дороге, в шестидесяти километрах от Москвы. Он приезжал на студию рано утром и уезжал ближе к ночи. И на протяжении этих десяти-двенадцати часов выражение счастья не покидало его круглого, раскрасневшегося от постоянного волнения лица, увенчанного пышной вьющейся шевелюрой.

Он ни разу за все годы работы на студии не опоздал на съёмку, был до мелочей исполнителен, не участвовал ни в каких студийных пьянках по случаю окончания фильма и — работал… работал… работал. Он был особенно незаменим на массовках — будь то многотысячная воинская часть, переполненный пляж, школьники на уроке или детский садик на загородном пикнике. У него не было своих детей, но как искусно, как бережно, с каким терпением он объяснял какому-нибудь шестилетнему малышу его крохотную роль в картине!

И помимо всего прочего, он был известен на студии своей колоссальной начитанностью и фотографической памятью. Он знал буквально наизусть артистические монологи и диалоги. Гримёрши со смехом говорили Виктору Алексеевичу, что Миша, сидя на скамейке рядом с ними и следя за съёмкой, постоянно беззвучно шевелит губами, повторяя слово в слово все диалоги вслед за артистами.

И был он к тому же мастером на все руки. До поступления во ВГИК на режиссёрский факультет он сменил десяток профессий: был он и электриком, и слесарем-водопроводчиком, и автомехаником, и водителем трамвая, и таксистом, и осветителем на киностудии.

Словом, это был незаменимый работник и счастливейший человек!

Разумеется, он легко уговорил Виктора Алексеевича — и назавтра, сияющий, ввёл к нему в кабинет Нину Александровну Туманову.

* * *

Она сразу поразила Виктора Алексеевича своей необычайной красотой. И он тут же, немедля ни секунды, принял два решения.

Первое: Туманова будет обязательно утверждена на главную роль в фильме. И второе: она будет принадлежать ему!

Первое решение было относительно несложно выполнить. Виктор Алексеевич легко преодолел неуверенные возражения членов художественного совета. Да их особенно и убеждать не пришлось: Нина сыграла на пробах так убедительно, так мастерски изобразила сухонькую, плохо причёсанную, неряшливо одетую террористку Веру Засулич, произносящую страстную речь на суде, что всем членам худсовета стало предельно ясно — Нина Туманова была как будто создана для этой роли.

Но второе своё решение Виктор Алексеевич позорно провалил… Что было одним из немногих поражений в его обильной любовной жизни.

Чтобы понять, как и почему произошла эта его личная катастрофа, надо вначале пояснить, кем был Виктор Алексеевич Акимов, о котором мы до сих пор сообщили читателям лишь самые скупые сведения.

Да, в ушедшем прекрасном мире, ещё не тронутым КОВИДом, он был режиссёром «Мосфильма»…

Да, он был знаком по работе со знаменитой актрисой Ниной Александровной Тумановой…

Да, он был очарован её сногсшибательной красотой…

Вот и всё, что мы знаем пока что о Викторе Алексеевиче, видном мужчине сорока двух лет, разведённом и платящем алименты на содержание десятилетнего сына, которого бывшая жена увезла в Петербург и которого Виктор Алексеевич не видел со времени его младенчества.

Да и некогда было нашему герою встречаться с далёким сыном, ибо всё его время было поглощено двумя главными занятиями его жизни, а именно — постановкой фильмов и охотой на женщин.

А точнее, в такой последовательности, — сперва женщинами, а потом фильмами! Приблизительная оценка его пристрастий даёт такую цифровую картину: женщины занимали 70 процентов его внимания, а фильмы — только оставшиеся 30.

Виктор Алексеевич мог позволить себе такое удивительное соотношение своих увлечений по одной важной причине, которая была ему предельно ясна, но в которой ему не хотелось признаваться: уже давно фильмы, в титрах которых он значился главным режиссёром, не были его фильмами; львиная доля режиссёрской работы выполнялась не им, а его верным «оруженосцем» — феноменально одарённым, хотя и недостаточно оценённым, Мишей Коломийцевым, жизнь которого была буквально посвящена прекрасному искусству кино.

А Виктору Алексеевичу было абсолютно ясно, что «прекрасное искусство кино» уже давным-давно перестало быть для него прекрасным. Ежедневная многочасовая изматывающая режиссёрская работа над картиной казалась ему муторной, скучной, серой… А вот воистину прекрасным, манящим, волнующим и заслоняющим весь мир занятием была для него охота на красивых женщин!

Быстро выяснилось, однако, что Нина Туманова в качестве намеченной любовной цели оказалась крепким орешком. Впрочем, Виктор Алексеевич сам был виноват в своей неудаче, ибо он допустил непростительную ошибку — охоту он начал в разгар съёмок, а, по всем известным правилам, её надо было начинать гораздо раньше. А теперь получилась ерунда: Виктор Алексеевич однажды, поздно вечером, после рабочего дня, постучался к Тумановой в гостиничный номер и попытался войти, но она решительно выставила его за дверь, приговаривая при этом:

— Виктор Алексеич, вы, как я понимаю, ищете лёгкого и непринуждённого сближения. С риском показаться вам старомодной, хочу сказать вам, что мне для сближения необходимо такое устаревшее чувство, как любовь. Перефразируя изречение из недавно изданной популярной книги, — я, может быть, женщина нелёгкой судьбы, но я не женщина лёгкого поведения!

И захлопнула дверь прямо перед носом взбешенного Виктора Алексеевича.

Виктор Алексеевич долго потом вспоминал, из какой популярной книги Нина Туманова извлекла эту цитату, но так и не вспомнил. И отомстить наглой актрисе он тоже не мог: не изгонять же её из актёрского состава, когда полкартины уже снято!

Впрочем, дальнейших попыток сближения Виктор Алексеевич благоразумно не предпринимал, и расстались они после съёмок вполне корректно. Хотя Нине Тумановой было абсолютно ясно, что на этом их знакомство и её участие в его картинах закончатся.

Кто же мог предположить, что спустя семь лет они вновь встретятся в магазинчике на проспекте Мира, где она будет кассиршей, а он — покупателем дорогой колбасы под названием «Модерная зернистая»?

4

Спустя час, в зимней вечерней мгле, они вышли из магазина, и Нина Туманова увидела его белый Мерседес.

— Ого! — она обернулась к Виктору Алексеевичу. — Всё тот же старый добрый Мерседес. Вы, я вижу, не бедствуете.

— Пока нет, — скромно ответил он и открыл перед ней дверцу автомобиля. — Давайте, Нина Александровна, заедем сейчас в одну отличную пиццерию. Это здесь, недалеко. Вы любите пиццу?

— Я сейчас люблю всё что угодно. При моих нынешних доходах ассортимент моих любимых блюд резко сократился. «Ананасов в шампанском» среди них нет. Игорь Северянин был бы жестоко разочарован.

— У них там, в этом заведении, есть пять десятков сортов пиццы, — Виктор Алексеевич отъехал от тротуара. — Есть даже какая-то-то ли гавайская, то ли таитянская — пицца с персиками. Может быть, существует и с ананасами. Купим по дороге бутылку шампанского, брызнем на пиццу! — и вот будет вам истинное воплощение знаменитого стихотворения Игоря Северянина об ананасах с шампанским!

С тех пор, как Нина Туманова продала в конце концов, несмотря на яростные возражения Миши, свою любимицу, голубую Тойоту, ей не доводилось ощущать комфорт современного автомобиля. Особенно, такой изысканный комфорт, каким славится Мерседес. На неё внезапно нахлынуло странное ощущение, что ничто на этом свете не изменилось, что нет никакого коронавируса и в помине, что не закрылись театры, что никто ничем не заражается и никто нигде не гибнет, — и вот она, любимица публики, Заслуженная артистка России Нина Туманова, в прекрасном расположении духа едет в машине очередного поклонника на обед в шикарный ресторан… Как в былые времена!

Нина глянула сбоку на «очередного поклонника». В канувшей в небытие прошлой жизни Виктор Алексеевич Акимов, был, разумеется, её поклонником, — как были, впрочем, почти все мужчины, с которыми её сталкивала актёрская судьба. В категорию «любовников» он, однако, не входил, — хотя, помнится Нине Александровне, однажды очень даже пытался войти.

* * *

Ананасов в меню не оказалось, и Виктор Алексеевич заказал пиццу с персиками.

— Ну рассказывайте, — Виктор Алексеевич разлил по фужерам вино, — как вам нравится ваше новое амплуа кассирши в супермаркете. — Он усмехнулся. — Жаль, что это в жизни, а не на сцене или на экране.

Внезапная спазма сдавила горло Нины Тумановой. Только не расплакаться… обязательно сдержаться… сдержаться… сдержаться… Не казаться жертвой… Боже, помоги мне удержать слёзы!..

— Интересная роль, Виктор Алексеич, — она сделала над собой гигантское усилие, не проронила ни слезинки и даже смогла слегка улыбнуться. — Справляюсь без вашей руководящей режиссёрской руки.

Он расхохотался. — Браво, Нина Александровна! Вам, я вижу, не изменяет присущее вам чувство юмора. — Он перегнулся к ней через столик, положил руку ей на ладонь и внезапно предложил: — А почему бы нам не избавиться от наших надоедливых отчеств. Вы позволите называть вас просто Ниной?

Она беззаботно тряхнула головой. — Согласна. Но я едва ли смогу заставить себя называть вас Витей. Разница в возрасте не позволит. Я ведь младше вас… на сколько?

Виктор Алексеевич снял свою руку с её ладони и, морщась, пробормотал:

— Мне помнится, на пятнадцать лет. При нашей первой встрече вам было двадцать семь, а мне сорок два. А теперь вам, мне кажется, тридцать четыре, — Виктор Алексеевич вновь разлил по фужерам итальянское Кьянти.

— А вам, значит, уже пятьдесят, не так ли? — с видимым ехидством промолвила Туманова.

— Точнее, сорок девять. Это по паспорту. А по восприятию жизни, вообще, и очаровательных женщин, в частности, — не более ваших тридцати четырёх.

Принесли заказ, и Виктор Алексеевич разложил по тарелкам треугольники пиццы.

— Так каким же кассиром и в каком супермаркете вы трудитесь, Виктор Алексеевич? Что это у вас за непыльная работёнка такая, что позволяет вам кататься на Мерседесе, покупать килограммами самую дорогую колбасу и заказывать пиццу с персиками?

— Пиццу с персиками, говорите? — расхохотался Виктор Алексеевич. — Это мелочь. Это сущие копейки, которые, к сожалению, исчезли из российского оборота. Я намерен, Ниночка, пригласить вас на днях в самый фешенебельный московский ресторан.

— Спасибо за то, что вы повысили — или, может, понизили? —меня в звании, и я стала уже Ниночкой. Просто Нина вас, видимо. не устраивает. — Туманова задумчиво вертела в пальцах фужер. — Знаете, Виктор Алексеич, а я бы в ответ хотела пригласить вас в далеко не фешенебельную канадско-российскую обувную фабрику, что находится недалеко от метро «Печатники».

— Обувную фабрику!?

— Именно так. Там, в подготовительном цеху, вы получите редкую возможность освоить волнующие подробности работы по подготовке деталей обуви к финальной сборке-то есть целый день, держа в руке то кисточку, то нож, то тряпку, чистить, смазывать кремом, опрыскивать аэрозолями и полировать обувные заготовки — и получать за это так называемую белую зарплату в размере аж до двадцати тысяч. Вы знаете, что такое «белая зарплата», Виктор Алексеич?

Какая зарплата?

— Белая. Это на современном сленге означает — законная, не подпольная. Я получала её дважды в месяц, пока не сбежала оттуда в состоянии жуткой депрессии и вымотанная до предела.

— А потом?

— А потом я, несмотря на яростные возражения Миши Коломийцева, продала свою красавицу Тойоту и поступила на работу кассиршей в тот супермаркет, где вы покупали сегодня колбасу.

— Миша Коломийцев!? Откуда он взялся?

— Я сама нашла его. Прекрасный человек ваш Миша! Просто замечательный! Лучший изо всех, кого я знала за всю свою жизнь! Я даже не воображала, крутясь в завистливо-недобром мире театра и кино, что есть на свете такие чистые в помыслах и делах люди, как Миша. Он помогает мне сейчас в одном, очень важном для меня, деле. Мы разыскиваем пару моих родственников.

— Мне всегда нравился Коломийцев. — Виктор Алексеевич разлил вино по фужерам. — Прекрасный режиссёр и очень надёжный человек… Но зачем вам сейчас, в вашем положении, какие-то родственники, даже если они и близкие? Удивляюсь, ей-Богу! Вам надо думать о себе и только о себе. — Он отхлебнул глоток вина. — Но вы не ответили на моё предложение, Нина, насчёт нашего похода в фешенебельный ресторан.

— А вы не ответили на мой вопрос: что это у вас за непыльная работёнка такая, которая позволяет вам вести великосветский образ жизни в разгар пандемии?

— Я работаю на телевидении главным продюсером нескольких развлекательных программ. Очень популярных, между прочим. Вы, наверное, видели их.

— Сомневаюсь. Я, Виктор Алексеевич, к вашему сведению, ненавижу современное телевидение вообще, а развлекательные программы типа «Международной пилорамы», в особенности.

— Ну это дело вкуса… И, кстати, я зарабатываю на телевидении намного-намного больше, чем в кино. — Виктор Алексеевич опять перегнулся через столик и вновь положил руку на её ладонь. — И всё, что я зарабатываю, — промолвил он тихом голосом, глядя ей прямо в глаза, — и моя шестикомнатная квартира в центре Москвы, и мой загородный дом, и моя машина, и поездки на европейские и американские курорты, и морские круизы, и многое-многое другое — всё это может принадлежать вам, Нина!

Нина Александровна улыбнулась и плавным движением убрала свою ладонь из-под его руки. — Это что, Виктор Алексеич, план номер два? Первый план по покорению строптивой Тумановой, помнится мне, провалился семь лет тому назад, верно?

— Нет-нет, что вы! Ниночка, вы меня неправильно поняли! Я просто хочу сказать, что мне уже сорок девять, и мне надо, наконец, завести хорошую надёжную семью…

— Ах вот как! Семью? И даже хорошую, и надёжную! И вы решили, что я, в моём бедственном положении, самая подходящая кандидатура на роль вашей супруги, не так ли?

Виктор Алексеевич молчал. Нина отодвинула в сторону тарелку с недоеденной пиццей, положила локти на стол и опёрлась подбородком на ладони.

— А куда мы денем Мишу Коломийцева? — тихо спросила она. — Я без него не могу.

— При чём тут Миша Коломийцев?

— А при том, что я его люблю, хотя он и не подозревает об этом. И куда мы денем моих ближайших родственников, которых, я уверена, найдёт мой неутомимый Миша. — Она встала. — Спасибо за угощение. Спасибо за приглашение в фешенебельный ресторан. Спасибо за предложение всех супружеских благ. И не надо отвозить меня домой — я отлично доеду на троллейбусе. Как в песне Окуджавы. Помните: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу. В последний, случайный…». — Она засмеялась. — Прощайте, Виктор Алексеич! И не пытайтесь, умоляю вас, изобретать план номер три…

5

Голос Миши был настолько оглушительным, что Нина тут же отодвинула телефон от уха. Миша кричал:

— Ниночка, я видел сегодня ваших близнецов! Очаровательные девчушки! Но почему они блондинки? У вас что — муж был блондин?

Муж?.. Тот ещё муж. Клянусь, я даже не помню, блондин он был или шатен. Я бы, наверное и не узнала его сейчас.

Нина Туманова вдруг ощутила, что ей отказывают ослабевшие ноги. Она опустилась на диван, не в силах вымолвить ни слова.

— Ниночка, алло, вы меня слышите!?

— Слышу… — прошептала она. — Слышу.

— Завтра вы приедете ко мне поездом, который отправляется из Москвы в три часа пополудни. Я вас встречу. Мы перекусим, вы отдохнёте, и мы пойдём в наш Дом культуры на вечер памяти Булата Окуджавы. Я подготовил этот вечер с ребятами из нашей школы. Вы убедитесь, что я ничуть не потерял режиссёрских навыков. Булат отдыхал здесь едва ли не каждое лето, и мы считаем его почётным жителем нашего городка.

— Мишенька, а когда мы поедем к моим девочкам?

— Послезавтра. Отец Афанасий приглашает вас на торжественную встречу ровно в полдень… Переночуете у меня, и наутро мы отправимся в Устье. Договорились?

Нина опустила руку с телефоном на колени и закрыла глаза. Осталось два дня…

* * *

Пока поезд нёсся по заснеженному Подмосковью, она могла вволю перебирать в уме все подробности Мишиного подвига.

Началось с того, что дирекция детдома категорически отказалась сообщать, когда девочки были забраны на удочерение и кто их забрал. Оказывается, закон в этом отношении твёрд: родители, сдавшие детей в детский приют, не имеют отныне на них никаких прав, включая также и права на любые сведения об их новых родителях.

И неутомимому Мише пришлось искать другие пути для выявления адреса Нининых близнецов.

Прошло два месяца. Миша рылся в Интернете… связывался с какими-то таинственными организациями… звонил… рассылал запросы… заполнял анкеты… Безрезультатно.

Но в конце концов, как рассказывал со смехом Миша, всё решил самый простой и древнейший способ — элементарная взятка. «Я познакомился с секретаршей этого детдома, — хохотал Миша, — смазливой девочкой лет двадцати, сводил её пару раз в кино и разочек в хороший московский ресторан, а потом купил ей чудный итальянский браслет. И Тамарочка, ясное дело, не выдержала и раскололась, как миленькая!»

Сведения о сёстрах Тумановых, Надежде и Вере, были краткими: их, в возрасте пяти лет, удочерила семья священника отца Афанасия, жившая в небольшом городке Чуйково Рязанской области.

— Ниночка, вы увидите отца Афанасия и матушку Ольгу — и вы будете очарованы ими! — заверял её Миша. — Они оба буквально помешаны на приёмных детях. Их там у них десяток всех возрастов — от пяти лет до тринадцати. Ваши — самые старшие. Усадили меня за стол, угощали и всё расспрашивали о вас. Когда я сказал, что вы знаменитая актриса, они все прямо пришли в восторг.

— Мишенька, как вы думаете, отец Афанасий отдаст мне моих девочек?

— Не знаю. Он очень и очень добрый, а матушка Ольга — просто воплощение доброты, но мы об этом не говорили. И потом неизвестно, захотят ли Вера с Надей покинуть дом отца Афанасия… Им там, без сомнения, очень хорошо. У них там огромная тёплая семья из двенадцати человек. Вы бы видели, как они дружной стаей накрывают на стол к обеду!

* * *

Не решилась Нина Александровна ехать к своим дочерям. Струсила. Испугалась.

Лежа на кровати и уже погасив свет, она говорила Мише, постелившему себе на диване:

— Не надо было вам, Мишенька, приглашать меня на вечер Окуджавы. Если б не эта ваша девчушка, исполнившая песню о чудном синем троллейбусе, я бы поехала к моим девочкам. Но я сейчас вспоминаю лицо этой юной певицы, и мне кажется, что это поёт моя Надя или Вера… И я боюсь. Смертельно боюсь! Мне надо немного переждать, Миша. Привыкнуть к мысли, что вот-вот я увижу их. Я вернусь в Москву и пережду несколько дней…

* * *

На Савёловском вокзале она вошла в троллейбус, села и закрыла глаза.

Как странно, как это невероятно, что страшный, зловещий коронавирус, оказывается, не только разделяет людей, но вот в случае со мной, Мишей и моими девочками — он сблизил нас… Господи, неужели я скоро увижу их!? Боже, дай мне посмотреть на моих девочек, дай мне обнять их! Сделай так, чтобы я и мои дети сблизились — и сблизились навсегда! Ведь недаром я назвала их — Надеждой и Верой… Жаль только, что нет у них сестры по имени Любовь!

Троллейбус покачивало, и утомлённая Нина Александровна задремала. И, окунувшись в полусон, явственно услышала голос девчушки из Мишиного народного театра, поющей песню о синем троллейбусе:

«Когда мне невмочь пересилить беду,
Когда подступает отчаянье,
Я в синий троллейбус сажусь на ходу —
В последний, случайный.
Я в синий троллейбус сажусь на ходу —
В последний, случайный.

Последний троллейбус, по улице мчи,
Верши по бульварам круженье,
Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи крушенье, крушенье.
Чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи крушенье, крушенье.

Полночный троллейбус плывет по Москве.
Москва, как река, затухает.
И боль, что скворчонком стучала в виске,
Стихает, стихает.
И боль, что скворчонком стучала в виске.
Стихает, стихает».

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Александр Левковский: Синий троллейбус

  1. Александр Левковский
    — 2021-10-08 20:35:01(649)
    … …. …. …
    =====
    Зачем разбавляете свои ответы откровенным хамством по адресу женщины?
    Она ошиблась. Ну что? За это неоднократно оплевать?

  2. Александр Левковский
    — 2021-10-08 20:35:
    ——————————————-
    Я совершенно не согласен с вашими обвинениями госпожи Беленькой и категорически осуждаю оскорбления в её адрес. Она, судя по её участию в Гостевой, эрудированный, хорошо образованный и интеллигентный человек.
    Её реплику я воспринял как реакцию на чудовищность описанного вами факта, и привёл драматический случай из жизни М.И.Ц. как пример того, что в жизни бывают обстоятельства, когда немыслимое случается. Я вовсе не собирался быть стороной в вашей с ней полемике. А именно этот случай пришёл на память в связи с днём рождения (сегодня) Марины Цветаевой.

  3. МОЖЕТ ЛИ МАТЬ?,, МОЖЕТ!
    ————————————————
    » …В новой жизни Цветаевой присутствуют три константы: независимая, автономная работа поэтической машины, непрерывная череда полуслучайных связей, числившихся по ведомству прихотей или причуд, но на самом деле обязательных для поддержания машины в рабочем состоянии, и ненавистная необходимость существования «в днях», с которой Цветаева все менее была способна справляться. Свалка любовных сюжетов, отработанных ею за эти четыре года, месиво человеческих жизней, которые она пыталась использовать в собственной исторической драме, задним числом вспоминались ею самой как дурной сон. Многие вещи здесь можно объяснить, только имея в виду настоятельную потребность Цветаевой смотреть на свои будни как на не ею (не только ею) пишущийся текст — видимо, бессознательно имея в виду и то, что по законам сюжето-строения любой морок имеет конец, что в итоге все должно само собой выправиться — без ее собственного участия, повинуясь авторскому чувству меры и справедливости.
    Как мы знаем, этого не произошло ни тогда, ни потом; один из уроков, который Цветаева выучила сама и готова была делить с другими, — «в жизни (…) ни-че-го нельзя, — nichts — rien». В ноябре 1919 года, обольщенная слухами об удивительном детском приюте, где не переводится шоколад (и, видимо, надеясь на передышку, вольное время для тетради, души и сердца), она отдает туда обеих дочерей — семилетнюю Ариадну и двухлетнюю Ирину. Здесь снова возникает тема Приключения — «идет великая Авантюра твоего детства»: этими словами Цветаева пытается облегчить себе и старшей дочери расставание. В приюте голод; обе девочки заболевают, но мать почему-то медлит забрать их домой; это тянется до середины января, когда состояние Али становится угрожающим и ее спешно увозят. Маленькая Ирина остается в приюте и умирает там 2 или 3 (по старому стилю) февраля. Где-то там, в неизвестной общей могиле, ее и хоронят. Цветаева на похоронах не присутствовала.
    Последствия этой (не сразу осознанной Цветаевой в полной, предельной мере) катастрофы, навсегда оставшейся для нее подводной (не произносимой вслух или, в крайнем случае, подававшейся в усеченной версии «для чужих»), неисчислимы. То, что сама она допускает до записной тетради, явно недостаточно (особенно при сравнении со степенью проработанности других, куда более побочных, сюжетов); это глухое непонимание и недоумение: почему так вышло? Зачем этот ребенок приходил в мир? Никому не нужная Ирина в грязной рубашонке — язвящее воспоминание о крахе материнской и женской сущности. Не сумев полюбить обыкновенную младшую дочь, скроенную иначе, чем чудо-ребенок Аля, вынеся ее за скобки собственного существования, осознанно или неосознанно (второе хуже) выбрав одну из двух (возможность такого выбора она будет препарировать потом в «Сказке матери») она оказалась «детоубийцей на суду» собственной совести — и впервые перед собой кругом неправой». ( Мария Степанова Прожиточный максимум. Марина Ивановна Цветаева  (1892–1941)

  4. Inna Belenkaya
    3 октября 2021 at 13:54 | Permalink
    Может ли мать, находясь, в здравом уме и ясной памяти отдать малолетних детей в детдом?
    Вряд ли. На первый взгляд, это такая умильная история, аж слеза прошибает. Но она фальшива от начала до конца.

    Может ли комментатор, находясь в здравом уме и ясной памяти, написать вот такие абсолютно фальшивые – то есть, не имеющий ничего общего с реальностью — и чудовищно нелепые комментарии, какие преподнесла читателям Беленькая.

    Вряд ли. Оба её комментария фальшивы от начала до конца.

    Фальшь номер 1: Беленькая пишет (и не понимает при этом, что пишет нелепость): «Может ли мать, находясь, в здравом уме и ясной памяти отдать малолетних детей в детдом?». Яков Каунатор терпеливо разъяснил «кандидату медицинских наук» Беленькой на нескольких примерах, что это её помпезное заявление – нелепо. Актриса израильского театра «Гешер», из беседы с которой и появился этот мой рассказ, поведала мне, что она в молодости отдала своего сына-младенца в детдом: «А что я могла сделать!? Я жила в общежитии Щукинского училища, перебивалась с хлеба на воду. Мне что – опять идти работницей на часовой завод? А где жить? Я хотела стать актрисой…».

    Фальшь номер 2: Беленькая пишет (и опять не понимает, что пишет нелепость): » А разве можно было отдать детей в детдом, если мать жива-здорова и не лишена родительских прав? Подбросить их — да…». Хоть бы постыдилась писать такой вздор! Интернет кишит сведениями о российских детдомах, куда можно отдать ребёнка. К примеру, есть такая российская организация «Юридическая социальная сеть» ( Как отдать ребенка в детский дом — 64 советов адвокатов и юристов (9111.ru) ), где юристы дают советы по этому вопросу. А Беленькая, демонстрируя смесь невежества с самоуверенностью, пишет, что это невозможно.

    В сентябре 2018 года Григорий Быстрицкий, в замечаниях к моему рассказу «Лили-Марлен», назвал комментарии Беленькой «нелепыми и неуместными». За прошедшие три года, увы, ничего не изменилось – только, пожалуй, «комментарии» Беленькой стали ещё более нелепыми.

  5. Очень интересный рассказ — но какой-то… несобранный, что ли. Композиционно не выстроенный. Могу ошибаться…
    Великолепная, для меня бесспорная характеристика Чехова-драматурга: «На протяжении всей своей режиссёрской карьеры Виктор Алексеевич Акимов никогда не мог избавиться от неприязни к пьесам Чехова, они ему всегда казались напыщенными, многословными и излишне назидательными». (Чехов — один из самых читаемых мной прозаиков; Чехов-Чехонте — неповторим. Чехова — мне так кажется — испортил наступавший неврастеничный «серебряный век», также семейная неустроенность плюс чахотка).
    Судьба героини — обычная судьба талантливых женщин, особенно актрис. Помню опаснейший «трюк» Ларисы Латыниной, как-то выбравшей время для рождения ребёнка между олимпиадами и мировыми первенствами (неизменно завершавшими её многочисленными золотыми медалями, и выступавшей на первенстве мира 1958 г. на четвёртом месяце беременности. Поражённый, я спросил её: — А как же перевороты на разновысоких брусьях?» «Рискнула — и слава богу…»
    Успешные в глазах окружающих талантливые люди слишком часто попросту несчастны в итоге.

  6. Может ли мать, находясь, в здравом уме и ясной памяти отдать малолетних детей в детдом?
    Вряд ли. На первый взгляд, это такая умильная история, аж слеза прошибает. Но она фальшива от начала до конца. Ремейк на «Без вины виноватые» не получился. Героиня не вызывает никакого сочувствия. Если она могла сдать детей в детдом ради своей карьеры, то уж все остальное, что делается для карьеры в таких случаях, думаю, никакого труда для нее не составляет. Так что эта поза, когда она рядится в тогу «неприступной Нины», тоже фальшива. А самое «впечатляющее» – это финал, когда она слышит голос девочки из самодеятельности, поющей «Синий троллейбус» Окуджавы. Надо полагать, с ее помощью она «пересилит беду». Но эта песня прямо в пандан (подстать, в пару) к рассказу. Окуджава пишет, когда умерла его первая жена, остался сын школьник. Из Шамордино, где он преподавалв в сельской школе, он решил перебраться в столицу. Читаешь про это и ждешь, что он заберет с собой сына, оставшегося без матери. Но он оставляет его родителям умершей жены — хотя сам вырос без отца и матери и знал, каково это. Ничего удивительного, что жизнь у сына не сложилась, он стал алкоголиком и рано умер. А потом, как это положено, льют слезы. Не отдает ли это лицемерием? Только не подумайте, что я хочу бросить тень на Окуджаву. Окуджава — художник, а художник живет по своим меркам (сейчас мне вспомнят Руссо, который сдавал своих детей в приют и т.д.). Легко проповедовать мораль(а то еще и воплощать ее на сцене), а вот жить по нормам морали…

    1. «Может ли мать, находясь, в здравом уме и ясной памяти отдать малолетних детей в детдом?»

      Может, к сожалению, может. Мою маму и её сестру в годы голодомора родители отдали в детский дом. Там кормили. На фоне голодных смертей в городе Золотоноша, а это Полтавская область, житница Украины, детей отдавали, чтобы сохранить им жизнь. И в Беларуси отдавали детей в детдома, чтобы сохранить им жизнь. Моя тёща при живых родителях несколько лет провела в детдоме. К великому сожалению, правда о действительной жизни в советской стране в довоенные и послевоенные годы спрятана. Жили очень бедно, гОлодно, скудно. И голодные смерти в 30-ые годы были по всей стране.
      А Окуджава…Став брюзгой, я всё же ловлю себя на мысли: не суди, да не судим будешь.
      Окуджава в те годы был неприкаянным, был лишён простого домашнего уюта. Он должен был обречь и своего сына на неприкаянность? И тогда бы его сын вырос трезвенником?

  7. Правда в том, что у меня есть девочки-близнецы, — Нина Александровна подошла к Мише и опёрлась обеими руками о спинку кресла, — и я отправила их не к маме с папой, а сдала их в детский приют, когда им было по два годика,
    _____________________________
    А разве можно было отдать детей в детдом, если мать жива — здорова и не лишена родительских прав? Подбросить их — да…

Добавить комментарий для Л. Беренсон Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.