Бальмонт знал слишком много стран и слишком много влияний. Буйный, впечатлительный, отдающийся волнам всех морей и вздохам всех ветров, он не может оставаться верным себе. От лирики к политике, к неославянству — от лирики на отвлеченные высоты, — таков неровный поэтический путь Бальмонта.

Я хочу быть, как звезда…

(Из корзинки литературного старателя)*

Евгений Белодубровский

Хорошо известно, что среди первых русских поэтов — символистов конца 19— нач. 20 вв. едва ли не самым непоседливым (плавающим и путешествующим) был поэт Константин Бальмонт. Маршруты (география) его многолетних странствий по миру хорошо известны, впечатления о них подробно описаны (с охотой, красочно, в прозе, эссе, очерках) как в стихах и лирических поэмах самого Бальмонта, так и в воспоминаниях и мемуарах его родных, друзей — поэтов, современников, публицистов, критиков и всей журналисткой братией.

Не менее полно изучены и описаны маршруты поездок Константина Бальмонта по городам и весям России. Их названия — тоже хорошо известны биографам поэта. Справедливо утверждавшим, что эти поездки были для него всегда необходимы и в них он искал (и — находил) новые впечатления, которых он постоянно и буквально жаждал. Особенно в период в 1913–1917 годы, когда Бальмонт, как известно, по амнистии и в связи с юбилеем «Дома Романовых» возвратился на родину из более чем восьмилетнего отсутствия. Это был настоящий триумф Бальмонта. «Поэт — изгнанник», живой, жизнелюбивый, горячий, соскучившийся по своему родному читателю, он вновь в моде (как в прежние страдные 1890–1905 годы), обласкан друзьями, окружен вниманием критики и публики самого разного пошиба, снова повсюду его прибытия ждали, местные газеты с восторгом объявляли об этом, как о большом событии, журналисты заранее «чистили перья», студенты и гимназистки переучивали стихи своего солнечного кумира. БЛАГО, Константин Бальмонт все также любил славу, эстраду, трибуну, застолье, восторженный людской шум вокруг себя.

И тут все взаимно и справедливо. Как писал в 1926 году Д.П. Святополк — Мирский, поэт и современник Бальмонта:

«… у него (у Бальмонта — прим. наше.) было острое чувство формы, которое играет в его стихах важную роль, потому что в них главное звук и напев… Он весь переполнен восклицаниями типа «я — изысканность русской медлительной речи…». Такая нескромность не совсем безосновательна, так как по звуку Бальмонт действительно превзошел всех русских поэтов…». (См. Д. Святополк — Мирский. «История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Пер. с англ. Р. Зерновой. Стр. 660-661. Издательство «Свиньин и сыновья». Новосибирск. 2009)

Все это так!

Как известно, полная летопись жизни и творчества Константина Дмитриевича Бальмонта все еще не составлена, время от времени пополняется и дополняется (по крупицам) обширная библиография его произведений. И КРИТИКИ. Что же касается «карты» передвижений Бальмонта именно по России — тут, как было сказано выше, лакун почти нет. Ибо почти из каждого города или т. н. «населенного пункта», которое наш поэт осчастливил своим присутствием («осчастливил», именно так без ложной скромности представлял себе эти поездки по России он сам), Бальмонт писал своим близким, родным друзьям в Москву подробнейшие красочные письма, составлял отчеты в прозе и стихах, а также корреспондировал в газеты.

Не менее известны и подробности пребывания Бальмонта в этих городах, а также хроника его выступлений, речей и встреч, публикаций и прочее в этих городах в общих чертах имеется тоже….

Однако нашелся счастливый повод дополнить маршруты Бальмонта по России той поры еще одним русским городом, невзирая на то, что он, согласно (опять же) уже имеющимся сведениям, он сам лично (в роли поэта — гастролера или лектора) никогда не был. То есть, просто объехал (обошел стороной), хотя и неоднократно мотался поблизости, пересекая Россию по Рига-Орловской железнодорожной ветке.

Этот город — Витебск.

Нет нужды пересказывать, что Витебск в 1915-17 гг. — большой богатый промышленный и культурный губернский город на северо-западной окраине Российской империи (возьмите хотя бы «Нового Брокгауза» 1916 гг.. и весь сказ).

Здесь «о ту пору» жили художники; служили верой и правдой адвокаты и присяжные с помощниками; находился военный гарнизон; работала на всех парах городская Дума; стояли два полка; еженедельно играли премьеры два постоянных театра, светился неоном фасад «элегантного» электро-театр «Кино-Арс» на Замковой улице; была своя консерватория, биржа, типография «Энергия»; работала, даже по праздникам, Пушкинская публичная библиотека, две картинные галереи, принимали учеников и учениц четыре гимназии с дополнительной латынью, греческим и польским языками; начальное училище, целых семь синагог, православный храм, костел, телефонная станция аж на несколько тысяч абонентов, издавалось пять газет (три русских, польская, еврейская); был свой есаул (М. Гнилорыбов), свой баснописец (М. Анцев), в витрине «Кабинета восковых фигур» на Рыночной Площади каждые два месяца, а с марта месяца почти каждую неделю менялась экспозиция; в центре города были разбиты три «литературных» улицы: Пушкинская, Гоголевская, графа Льва Толстого; «Яхт-клуб», Дворянское собрание, вокзал с рестораном и даже свой «Витебский Историко-Археологический Институт». Осенью 1916 года при книжном магазине Х.З. Гольдина было торжественно (в новинку) открыто для читателей и завсегдатаев на французский манер кафе «Чашка Кофэ». 30 октября того же 1916 — го года вышел первый номер еженедельного литературного журнала «Витебский Край» (последний номер датирован 20 октябрем года 1917-го …). То есть, достаточно хотя бы просто перелистать весь комплект этот журнал, чтобы убедиться, как буквально кипела в Витебске веселая театральная, литературная, общественная жизнь и партийная суета.

В эти же годы Витебск охотно посещали с лекциями и выступлениями заезжие ученые мужи, политики и литераторы. Среди них были, скажем, профессор М.А. Рейснер («Две души русского народа»), профессор П.С. Коган «Толстой. Из архива В.Г. Черткова), профессор-шлиссербуржец Н.А. Морозов («Крылатая Эра. О современном воздухоплавании на фоне общественной жизни народов»), драматург Анатолий Каменский (автор знаменитой «Леды») вкупе с писательницей Еленой Прудниковой («Проблема пола среди женщин и мужчин»), профессор Гельсингфорского университета К.И. Арабажин («Леонид Андреев»), думский депутат, знаменитый кадет М.Н. Шингарев; особо отметим публичную лекцию Федора Сологуба в частном театрике Давида Тихантовского на тему «Россия в мечтах и ожиданиях» (20 ноября 1915 г.), которая по сообщению витебской газеты «Западная копейка» (№ 450) прошла с огромным успехом.

Какая уж тут «провинция»…

Да что говорить: даже сам Пушкин, Александр Сергеевич некогда дважды посетил Витебск, а вот Бальмонт, увы, нет…

Почему, кто ведает

Но — факт, вещь говорят, упрямая …

Нетрудно убедиться, что мы намеренно, по верхам. Навскидку (немного ерничая, но безобидно) обозначили культурный «портрет» губернского города Витебска военно-революционной поры, дабы показать, что город сей в этом отношении ничуть ни ниже, скажем, тех же Томска, Ярославля, Полтавы или Риги, где Бальмонт побывал и был принят «на ура» …

И все-таки, почему Витебск? Перефразируя знаменитые слова Гамлета: «что Бальмонт Витебску? Что Витебск ему?»

Поначалу напомним, что в январе 1906 году в одном из первых номеров газетки «Витебский голос» (первое частное издание местного «Бунда») было напечатано (правда, со ссылкой на московскую «Русь») знаменитое «революционное» стихотворение К.Д. Бальмонта «Я с ужасом теперь читаю сказки…» под названием «Живая сказка» (название, по-видимому, дано стихотворению редакцией, ибо во всех последующих перепечатках, оно публикуется без названия). Но эта малая «крупица», хоть и важная для творческой летописи Бальмонта и для витебских краеведов, еще, как говорится «погоды не делает». Тем более что и за все последующие десять лет имя Бальмонта как автора (или — о нем) в витебской печати не появлялось (разве что тиснутое, как говорится «мелким бесом» на последних страничках местных газет в списке сотрудников столичных литературных журналов).

Правда «для полноты картины» необходимо сказать, что имя К. Бальмонта было глухо упомянуто (одной строкой) в газете «Витебский вестник» от 20 сентября 1916 года в кратеньком отклике — рецензии на поступивший в Публичную библиотеку Витебска вышедший в Петрограде совсем свежий поэтический сборник под названием «Осенняя Антология» (сост. Николаева) в котором был представлен почти весь цвет русской поэзии начала 20-го века. От Владимира Соловьева до Николая Клюева. Наш Бальмонт был показан в нем стихотворением «Грусть» (мы говорим почти, ибо в нем почему-то не нашлось места для Мандельштама, зато явился миру мало известный поэт М. Тамамашев).

«… Пессимистично настроена при зрении осени … г — жа Гиппиус, которая видит в августовской поре одну “пустыню дождевую”. Бодро и спокойно настроены Константин Бальмонт, Вячеслав Иванов и в особенности Валерий Брюсов…»

Единственно «для краски» заметим, что за буквицей «С», то бишь автора этого газетного отклика, по предположению профессора Иерусалимского университета Романа Тименчика, превосходного (от корки до корки) знатока и исследователя той неповторимой поэтической эпохи может, таится имя молодого И. И. Соллертинского делавшего именно в родном Витебске первые шаги на будущем поприще прославленного критика и искусствоведа.

Нужно добавить, что в витебской Пушкинской публичной библиотеке имелись все издания К.Д. Бальмонта, а центральный книжный магазин Ивана Даниловича Амборшева выписывал из столиц почти все литературные журналы Москвы, Петербурга, Киева, Одессы, где охотно печатали Бальмонта, не говоря уже о столичных «Сатириконе» и «Будильнике» где из номера в номер находили место пародии на Бальмонта и перепевы на все лады его «вирши».

Более того, И.Д. Амборшев был витебским представителем Петербургского «Товарищества «Общественная Польза», принимал прямо в магазине подписку горожан на все эти издания и новинки и даже держал на паях в Витебске книжный склад означенного «Товарищества». В 1911 году им же был выпущен поэтический сборничек «Волна» (об этом сборничке речь — впереди), ныне большая редкость …

Вот, пожалуй, и весь Бальмонт в Витебске, не более того …

И вдруг — случилось нечто.

27 ноября 1916 года в пятом (5) воскресном номере едва оперившегося литературного еженедельника «Витебский Край» (с новым подзаголовком «орган свободной независимой мысли») появился (скажем «неожиданно», учитывая столько лет витебского «молчания о Бальмонте») довольно большой очерк, под названием «Поэзия К.Д. Бальмонта». С продолжением в следующем шестом (6) номере журнала.

Забегая вперед, скажем, что, на наш взгляд, главная особенность этого очерка о Бальмонте состояла в том, что его автор (скрывший свое имя псевдонимом «Г. А») решился всего-то на пяти-шести страничках провинциального журнальчика (бумага тонкая, желтая — время военное, не до роскоши) ясно и понятно растолковать (и прежде всего для тех, кто знает имя Бальмонта только понаслышке — или не знает вовсе) основной смысл поэзии Бальмонта. И не только. В этом очерке он попытался ни больше — ни меньше (да не побоимся этого слова) отважился, осмелел подвести и некоторый итог творчества Бальмонта. То есть показать читателям и критикам Бальмонта-стихотворца, Бальмонта-путешественника, Бальмонта-эксцентрика и капризного «сластолюбца», что называется «в потоке времени и поэтического пространства» и скажем еще более точно «рассказать его душу живу»

И всенепременно — и в первую голову — как большого русского поэта.

И эта попытка (по нашему мнению) автору удалась вполне.

Возможно, этот оригинальный критический текст и известен юбальмонтоведам (благо источник — никакая не редкость) Впрочем, данная работа не учтена в кн.: Библиография К.Д. Бальмонта/ Отв. ред. С.Н. . Тяпков; сост. А.Ю. Романов, И.С. Тяпков, С.Н. Тяпков. Иваново: Ивановский гос. Университет, 2007. Т.2. Произведения о поэте и его творчестве, изданные на русском языке в России, СССР и в Российской Федерации (1893–2007 гг.)

Поэзия К.Д. Бальмонта

«… Его долго высмеивали. Вышучивали и над ним долго издевались. «Бальмонтовщиной» называли все то, что не подходило под ранжир, что было дерзко, индивидуально — своим. «Бальмонтовщиной» обзывали не только символизм, новую поэзию, любовь к изысканности формы, но и всякое нелепое явление в литературе. Критики, журналы и газеты, которые теперь восхищаются, благоговеют и восторженно хвалят, — лет десять — двенадцать тому назад со сладострастным восторгом испытывали убожество своего остроумия на непривычных и вольных словах и эпитетах Бальмонта. Молодая русская поэзия шла сквозь строй; атмосферы сочувствия, дружества, понимания не было. «Близкие люди своим отрицательным отношением окончательно усилили тяжесть первых неудач» — пишет Бальмонт в своей автобиографии (в критико-биогр. словаре Венгерова). Теперь всеобщее признание венчает Бальмонта в короли молодой русской поэзии. Его популярность огромна. С его именем связана последняя полоса русского художественного развития. Мы узнали, что кроме поэтов общественников есть Фет, Тютчев, что в Европе есть Шелли и Поэ, Бодлэр и Верлен. Неизмеримо влияние европейских символистов на молодую русскую поэзию, и Бальмонт первый у нас вестник лирики современной души. Все то, что характеризует современную душу и что так ярко отображено в творчестве европейцев, — впервые прозвучало в певучих строфах Бальмонта. Мы необразованны, убоги, нечутки, чтобы сразу принять Бальмонта,— этим объясняется поздняя его победа.

Но в его звуках мы пробуждались, мы чувствовали, как в нас рождается новая душа. Он открывал нам самих себя, помогая нашему самоосвобождению, углублению и росту нашего «я». И все же редкий из нас любит действительное ценное в его творчестве! Как это часто бывает в жизни, мы смотрели на Бальмонта с той стороны, с которой он всего более доступен. Мы забываем, что главное — «там, внутри». У Бальмонта есть много претенциозных напевов, неверных нот, риторических оборотов,— а его поэтическая душа совсем не в этом.

К сожалению, почти никто не пытался разъяснить нам Бальмонта. Эстетической критики у нас в России до последнего времени не было. О Бальмонте же написано гораздо меньше, чем хотя бы о Юшкевиче. И многие, неизлечимо поверхностные, увлекались этой риторикой, позой, фальшивым бриллиантом. Поэтому все героические напевы Бальмонта, в которых он зовет «бледных людей» быть «как солнце», вернуться к «к стихиям», — читаются с эстрад с огромным увлечением, поэтому у него ложная репутация поэта «кричащих бурь», «кинжальных слов», «горящих зданий». Поэтому с энтузиазмом провинциальных трагиков повторяют страшные слова: «я ненавижу человечество» и объявляют шедевром вульгарные строки: «хочу быть дерзким, хочу быть смелым».

Бальмонт знал слишком много стран и слишком много влияний. Буйный, впечатлительный, отдающийся волнам всех морей и вздохам всех ветров, он не может оставаться верным себе. В своих философских терцинах он безжизненен и ходулен; в сонетах он изредка красив и лишь мертвой, музейной красотой. В стилизациях египетской, мексиканской, японской песни он поражает своей гибкой способностью ассимилироваться и перевоплощаться, — чуждым и холодным остается сердце читателя. От лирики к политике, к неославянству — от лирики на отвлеченные высоты, — таков неровный поэтический путь Бальмонта.

Не овладев всем художественным миром поэта, критика спешит с оценками и выводами, равно неверными, как и неглубокими и ненужными. Внутренняя автономная жизнь поэта как бы исчезла, и творчество определяют элементами случайными, вырванными из контекста живой поэзии его. Бальмонта считают певцом города, проповедником одиночества, или его изображают поэтом божественного мгновения, срывающим мимолетности, вечно юным и беспечным. Бальмонта объявляют певцом солнца, жизнерадостности и красоты,-либо с той же серьезностью обвиняют в декадансе, в любви к извращениям, в эротизме. Все это случайно, разрозненно и, главное, неверно. Нужно выделить основной тон в творчестве поэта, освободить его из мертвящих туманов хаоса и дать рисунок, адекватный истинному «я» поэта. Бальмонт написал много, слишком много. Огромное число переводов, — с английского, немецкого, французского, итальянского, испанского, датского, норвежского, польского — много художественной прозы (статьи, рассказы) и больше десятка томов стихотворений. Но только первые книги его ценны и значительны. Остальное характерно для последнего периода его творчества, — периода реакции и усталости. Свирель славянина («Жар-Птица») не для его уст; хлыстовские напевы («Зеленый вертоград»)— мелодии, чуждые его духу; заграничный сборник политических пьес вульгарен и художественно ничтожен; переработка народных песен древности (Зовы древности») не удались; и наконец, его последняя книга («Ясень»), книга перепевов, явный шаг назад, потому что нет в ней признаков внутреннего развития. Весь Бальмонт, каким его может полюбить читатель, вошел в следующие книги: «Под северным небом», «Горящие здания», «Будем как солнце», «Только любовь», «Литургия красоты», «Фейные сказки» и «Злые чары». На этих книгах можно познать Бальмонта.

Белинский называет лирику «Поэзией поэзии». Впечатлительная душа Бальмонта строит свой мир в этом храме «Поэзией поэзии». Не в отвлеченных рассуждениях, не в героических призывах сказывается душа поэта, а только в лирических признаниях. И если внимательно вслушаться в его слова, станет ясно, что поэт солнца и огня только нежный и любящий сын земли, что сильнее него звучат на его лире слова кроткие и нежные, что лучше всего он пишет о тишине ночи, об умирании лета, о таинственном свете луны, о любви, которая когда-то согревала его сердце, о море в часы отлива, о тихом поцелуе ветра. А когда душа его устает, и опускаются крылья, и поэту кажется, что «он остывает в мечте» — своей спутнице, он становится грустным и пугливым. Ему больно у моря ночью, когда еще вериться в счастье, но путь к нему так безнадежно — далек. Ему страшно в лесу, в сказочной стране, он задыхается от тяжести греха и одиночества. И в улицах города, ночью «в тумане неясном» поэту «так страшно, так страшно идти». Певчая птичка светло верующая в жизнь, готовая вечно к полету ввысь, поэт чувствует себя жертвой земли («земля, — неземной, но я с тобою скован») и как каторжник тачку, влачит суровые дни нашей жизни.

У Бальмонта мечтательная и капризная, отдающаяся и неверная, душа — новая душа нового человека. Прихотливые, хаотические, неоформленные движения души, — они фиксируются в его стихах, — но как собрать воедино эту современную изломанную душу? В чем подлинная сущность поэта? Поэт не знает; он ищет растерянным взором, отдается каждому впечатлению, доверчиво заражается любым настроением. Как, по красивой легенде, на женщину, носящую в чреве ребенка, оказывает решающее влияние красивый пейзаж, куст сирени, клочок голубого неба, — и от этого у безобразных бывают красивые дети, — так и с поэтом`: он все впитывает в себя; много цветов и красок на его палитре. Но душа бессильна разложить хаос, она бессильна в борьбе с обступающим ее миром, и невольно влечет ее к любимым берегам.

Бальмонт так охотно оставляет Мексику для России, испанку, ради нежной польской панны («во мне непременно есть польская кровь»), гимны огню для царства тихих звуков, египетские пейзажи ради грустных левитановских русских пейзажей, — что появляется уверенность: вот где истинное лоно его поэзии. Он устал. Он бежит от суеты современности к блаженному прошлому. «Я вновь хочу быть нежным и кротким навсегда»; «Мне снова хочется быть нежным и кротким, быть снова ребенком». И он рад сознанию, что «в сердце его (моем) есть нежность без жадных желаний», что он может помнить и любить.

Его тянет к русской природе, в которой такая же не «усталая нежность», как и в его душе такая же «безмолвная боль затаенной печали». Как и все русские поэты, он любит осень, и ее описание ему чрезвычайно удается. Как будто бродишь по русским полям в этих грустных просторах, слышишь «Завершительный шепот шуршащих листов», слышишь тоскующую «безглагольность покоя». «И сердцу так грустно, и сердце не радо… Но сердце простило», — и это прощение, как последний аккорд, в котором сливаются душа поэта и родная его природа. Истерзанная, но успокоенная пантеистическим чувством душа Бальмонта видит очарование уже не в вечном горении, в стремлении плыть и плыть из моря в море, из страны в страну; ей хочется углубления; безгласности, тишины, покоя «жить с закрытыми глазами»…

И, конечно, душа поэта мечтает о любви,— в ней утверждение его лирического «я». Говорят об эротизме Бальмонта, о его бравых лозунгах «срывать одежды». Но ясно, что это были только художественные срывы. Иннок. Анненский говорил, что Бальмонт пьет из кубка это вино в то время, когда его ворочает от него.

Действительно, лучшие стихи его о любви — это простые, нежные песенки, полные глубокого лиризма, душевности и той прелести, которую из русских поэтов имел у нас только Фет. Вот характерный отрывок из пьесы, где поэт мыслью возвращается к прошедшей любви: «Как бы хотелось увидеть мне снова эти глаза с их ответным сияньем, нежно шепнуть несравненное слово, вечно звучащее первым признаньем. Тихие, тихие тучи седые, тихие, тихие, сонные дали, вы ей навейте мечты золотые и о моей расскажите печали. Вы ей скажите, что грустно и нежно тень дорогая душою хранима…».

Когда читаешь Бальмонта и повторяешь одну за другой мелодичные строфы его стихов,— начинаешь прозревать то, что нигде не формулировано и никогда не было определенно высказано, но что мы все твердо знаем: огромное значение поэзии. Дар бога — слово может служить орудием для выражения самых высоких человеческих переживаний. Но из орудия оно уже превращается в самоцель, оно непосредственно обогащает нас. Форма сливается с содержанием до того, что искусство становится жизнью.

В лучших своих произведениях Бальмонт идет по этому пути. Его заслуга перед русской поэзией огромна. Стоит вспомнить музыкальность его стихов, изысканность его образов, размеров и рифм, утонченность и разнообразие ритма и тысячи тонких способов приблизить форму к содержанию, слить их. Если когда-нибудь историк литературы захочет определить значение Бальмонта, он должен будет признать, что Бальмонт для русского стиха сделал то же, что Тургенев для русского романа и Чехов для русской новеллы»

Г. А.

Ни добавить — ни убавить, все здесь, что называется «на месте»: и расхожий термин «бальмонтовщина», пущенный едва ли не «всеядным Корнеем» в 900-х годах прошлого столетия; и резкий намек на «хлыстовство» Бальмонта, которому профессор Александр Маркович Эткинд посвятил в своей книге «Хлысты» почти целую главу; и настойчивое указание перечесть статью Иннокентия Анненского «Бальмонт-лирик» 1901 ГОДА, которая (возможно и по сию пору) остается актуальной; и опора на Белинского; и на уместное в статье о Бальмонте модное в те времена присловье — понятие «там — внутри» (речь о знаменитой символистской драме Метерлинка «Intereur», что по-русски будет просто «внутри», ближайший старший друг и наставник Бальмонта по символизму, «истинный символист» поэт Н. Минский), столь близкому личности Константина Дмитриевича и его лирике.

И многое, многое, многое, включая конкретно, в тексте очерка, сопутствующий Бальмонту в его творчестве список имен великих — Шелли, Эдгар. По, Бодлер, Верлен, Чехов, Фет, Тургенев, Тютчев.

С другой стороны, взятый нашим «Г. А.» (буквально с первой строки) возвышенный тон статьи, точная аргументация «pro ет contra» Бальмонта, умелый выбор цитат наглядно обнаруживает в анонимном «Г. А.» тонкого и ревнивого знатока как поэтики русского символизма, таки искреннего поклонника творчества К.Д. Бальмонта — активного глашатая и одного из его талантливейших первопроходцев.

Так оно и сталось!

Автор очерка «Поэзия К.Д. Бальмонта», своеобразного шедевра, которым Константин Дмитриевич мог бы гордится (знай, он все это — мигом бы примчался бы в Витебск, хоть на перекладных) известный витебский юрист, присяжный поверенный и поэт-переводчик Генрих Адольфович Теодорович (1864–1917).

На авторство Г.А. Теодоровича указывают, конечно же, не только «говорящие» инициалы «Г. А.». В последнем номере этого самого «Витебского края» был опубликован некролог — «На славном посту. Памяти Г.А. Теодоровича» (Он умер 28 сентября/10 октября 1917 года в Москве; похоронен на иноверческом кладбище в Лефортове.) В некрологе близкий друг Генриха Адольфовича витебский композитор и поэт-баснописец Михаил Анцев, в частности, писал

… Как интересовался Г.А. науками, искусствами, поэзией, литературой… Как он любил общество, как любил жизнь, людей … Кого угодно можно было встретить у него в гостиной: и профессора, и адвоката, и даму-патронессу, и барышню из общества, и педагога, и гимназиста, и студента, и семинариста, и ксендза, и священника, и пастора, и раввина, и помещика, и офицера, и художника, и музыканта, и поэта, и писателя … и всем было у него хорошо…» (Витебский край, от 6 октября 1917 г.)

Автор другого некролога, напечатанный следом в этом же номере, гласный И.П. Кашкаров, с горечью сообщая о смерти Генриха Адольфовича, как о самой невосполнимой утрате витеблянами одного из самых достойнейших своих горожан и правозащитников в трудную минуту жизни России, восклицает:

Г. А. Теодорович, авторитетный юрист, блестящий уголовный защитник, любящий сын, болеющей скорбящей своей матери родины, талантливый литератор, даже поэт и, наконец, как просто живой увлекающийся собеседник на разные текущие темы современности. При его участии издавались газеты и журналы, в которых он вел хронику, писал разные заметки о литературе…» (Витебский край, там же)

Г. А. Теодорович — автор двух скромных поэтических сборников, увидевших свет в родном Витебске; «Стихотворения» (1898, 193 стр.) и «В тумане жизни» (1910, 150 стр.; возможно, название этого сборника навеяно ему гениальным лермонтовским стихотворением «Мое грядущее в тумане…» Добавим, что в 1911 году тот же упомянутый нами выше витебский книжник и библиофил И.Д. Амборшев напечатал в изданном им в петербургском сборничке «Волга» целых 10 стихотворных переводов Г.А. Теодоровича из польско-белорусских поэтов Гавалевича, Асныка, Красинского, Гомулицкого, Пилецкого, Заблоцкого, Красицкого, Сырокымли, Красуара;

Муза же самого Г.А. Теодоровича — это, за редкими скромными попытками т. н. «философствования» и отвлеченного «символизма» добрые, светлые любительские стихи «на случай», лирические послания и признания родным, близким и друзьям и коллегам-витеблянам, но и как оригинального, зрелого самостоятельного поэта, подписывающего свои стихи псевдонимом А.Р. — ович».

Зима

Звонкими морозами
Скована земля
Искрятся безбрежные
Снежные поля

Бубенцами дальними
Кони говорят
Песни безбрежные
Русские звучат

Песни белоснежные
Как кругом поля
Как моя родная
Русская земля

Газета «Витебский вестник».
9 февраля 1917 г.

2.

Война зимы с весной

Зима отбивает атаки
Идущей на приступ весны
И оба врага не на шутку
Военного пыла полны.

Зима нападает морозом
Шлет ветер холодный и злой,
Весна отвечает улыбкой,
Вступая в решительный бой.

На приступ идут батальоны
Свинцово — оснеженных туч
И гибнут без счета снежинки
Где действует солнечный луч.

Недолго придется бороться
Светлеет небес горизонт,
Я верю, весна золотая
Прорвет неприятельский фронт.

Газета Витебский вестник»
2 марта 1917 года № 49. Подпись: А. Р-вич.

Теперь пришло время кратко пересказать некоторые (доселе неведомые нам) основные факты биографии Г.А. Теодоровича. Ибо все, что было рассказано выше, добыто исключительно нашим старательским трудом; все же последующие сведения предоставлены (в ответ на нашу просьбу) современным витебским краеведом и знатоком витебской старины — Аркадием Михайловичем Подлипским из его статьи о Г.А. Теодоровиче, опубликованной в «Шагаловском международном ежегоднике». (Т.1. Витебск, 2005. С. 164—167; самое — самое время поклониться краеведам — ведь это соль эвристической науки)

Итак, Генрих Альфредович Теодорович родился 7 (19) июля 1864 года в Пинске в семье сосланных в Россию поляков. В 1881 году окончил смоленскую классическую гимназию и в том же году поступил на юридический факультет Московского университета. После окончания университета в 1886 году получил место помощника присяжного в Витебске, где прочно обосновался, обрел дом, семью, преданных друзей и весьма достойно прожил в Витебске до самой своей смерти.

Но искреннее уважение и признательность витебчан Г.А. Теодорович снискал не только своей успешной судебно-адвокатской практикой и общественной деятельностью. Он был также широко образованным, культурным человеком, понимающим толк в музыке, театре, живописи и, конечно, в поэзии. Г.А. Теодорович знавался с Леонидом Андреевым, Куприным, он неоднократно встречался и беседовал с самим Семеном Афанасьевичем Венгеровым, престарелая матушка которого жила неподалеку в Бобруйске. Далее, Г.А. Теодорович, помимо минской, витебской, придвинской и прибалтийской периодики, довольно активно печатал свои стихи в таких столичных изданиях, как «Журнал для всех», «Весь мир», «Светлый луч», «Бодрое слово», «Мир», «Журнал журналов». Добавим уже «от себя», что почти во всех перечисленных в статье краеведа А.М. Подлипского литературных журналах, имя поэта-переводчика Г.А. Теодоровича (жило, сосуществовало) рядом (под одной обложкой) с самыми выдающимися популярными русскими поэтами-символистами той блистательной эпохи, включая Блока, Брюсова, Кузмина, Волошина, Зинаиду Гиппиус. … И Константина Бальмонта…

11 февраля 1917 года в газете «Витебский вестник было напечатано стихотворение озаглавленное «Я хочу быть, как звезда», За подписью А. Р.— ович. Его банальный мотив, лирическая канва, простой сюжет и искренний искрящийся эгоцентризм («я хочу») восходит (от первого лица!!!) к Бальмонту в самых его (Бальмонта) высоких поэтических устремлениях, которые были так близки поэту и критику Густаву А. Теодоровичу.

«Я хочу быть, как звезда»

Я хочу быть, как звезды ночные
То рождаться, то вновь пропадать
Я хочу, как сиянья лесные
Золотою весной расцветать.

Я хочу быть серебряной рыбкой,
То нырять, то всплывать на отмель
Я хочу быть далеким и зыбким
Как морских берегов акварель.

Я хочу недолго
Но красиво жить,
Я хочу недолго
Но тебя любить.

Я хочу над жизнью
Темной и пустой
Пролететь горящей
Яркою звездой.

Остается добавить, что только авторитетному историку русского символизма впору (и по плечу) и точно и спокойно и со знанием дела откомментировать этот публикуемый наново очерк-шедевр о Бальмонте, как «факт литературы» и определить роль и место в науке о Бальмонте.

И сейчас я с непременным уважением и искренностью называю имя петербургского литературоведа Константина Марковича Азадовского автора на сегодняшний день самой толковой, выверенной по фактам и источникам статье посвященной К.Д. Бальмонту в биографическом словаре «Русские писатели.1800—1917. Т 1. М., 1989. С. 148—153) и также его сравнительно недавнюю убедительную статью «С исчерпывающей полнотой» (НЛО, 2008., № 89) дающей самую точную оценку современному бальмонтоведению.

И позвольте, дорогие многочисленные (со всего света) читатели Портала Евгения Михайловича Берковича:

• считать публикацию этого «самодельного» эссе в новой редакции с дополнениями и изменениями (впервые оно было напечатано под тем же «бальмонтовским» названием в книге «Россия и Запад. Сборник статей в честь 70-летия К.М. Азадовского. Москва. Новое литературное обозрение. 2011, стр.. 72-85)
• п р и н о ш е н и е м всех нас петербургскому филологу, романо — германисту, литературоведу, критику, публицисту и переводчику Константину Марковичу Азадовскому к его 80-летнему юбилею (К. М. родился в Ленинграде 14 сентября 1941 года).

___

*) В первых же строках я благодарю Светлой Памяти выдающегося источниковеда, архивиста и знатока поэзии неповторимой эпохи т. н.. «серебряного века русской поэзии», профессора МГУ — Николая Андреевича Богомолова, проявившего душевную теплоту и долготерпение к автору этого очерка — эссе, которого вот уже почти год назад несправедливо полного сил и энергии настигла врасплох эта страшная напасть и унесла Колю из наших рядов — навсегда.