Зимней Зеландии тихие звоны — капли дождя бьют по листьям в траве… В ярких цветах, но без листьев, деревья — краски июля. Зима на дворе. Низкое солнце плывёт над дождями. Радуги мягко касаются крыш. В тучах просвет — как окно в бесконечность. Мокрые ветки. Сумерки. Тишь…

Разное, очень разное

Михаил Таблис

НАРОДНАЯ ПЕСНЯ

В Девяностые годы народу
Власти дали большую свободу
И народ благодарный им мигом
Показал кулак, зубы и фигу.

С той поры лет прошло три десятка.
Жизнь обратно вернулась к порядку.
Кулаки все разжались от пьяни.
Зубы выпали. Фига — в кармане.

* * *

Не знаю как и объяснить.
Наверно, просто я старею.
Чем тоньше жизни моей нить,
Тем больше делаюсь евреем.

Ho нет ведь видимых начал
У изменения такого —
Я в детстве Пушкина читал,
Потом, признаюсь, и Баркова.

Стал старше. С Тютчевым летал
В его лирические сферы.
Багрицкий, Бродский, Мандельштам…,
Hет… , Что-то здесь не те примеры.

Мультикультурный спор веду
С собою, главным оппонентом.
Стихи по-русски я пишу,
Но все с житомирским акцентом

* * *

ГРУБОВАТОМУ СТИХОТВОРЦУ

“Поэзия должна быть глуповата” —
Сказал нам Пушкин. Выполнен совет.
Но, что она должна быть хамовата —
Совет Демьяна Бедного.
Привет.

* * *

О СЛОВАРЯХ

Есть в каждом языке словарь “Butique”,
Словарь “Two dollars shop”, Словарь “Помойка”,
Есть и ниже.
И каждый выбирает то, что ближе.

* * *

ОЧКИ

Есть у меня пара очков. Они всегда в кармане.
Но вот беда, у нас конфликт и спорю я с очками.

С утра я в зеркало смотрю. Приятный силуэт.
Одел очки — живот торчит, волос почти-что нет.

Контракт готов я подписать. Он выгоды сулит.
Очки шипят: «Одень же нас! Внизу там мелкий шрифт!»

Политик ярко говорит. Какой он гуманист!
Очки: “Читай, что пишет. Oн — обманщик и бандит!”

Вот с бородою человек. Я бы его обнял.
Кричат очки: «Остановись! В руке его кинжал!»

Нет! Я — свободный человек! Не нужен мне совет!
Я сам решу, а не очки, что видеть, а что — нет!

А эти вредные очки заброшу я на дно реки, где старый хлам гниёт.
Пусть рыба смотрит через них. Oна во тьме живёт.

Всё! Нет очков и нет проблем! Компютер говорит:
“Все люди — братья!” Вижу! Cам! Ой… Я нажал «Делит»!

Что я наделал! Пуст экран. Кто, кто мне возвратит
Что дед любил, отец копил… А кто там в дверь стучит?!

Kaк там их много… Там толпа! Я одного узнал!
Тот, бородатый человек! Тот, что держал кинжал!

Нет! Дверь меня не защитит. Испортил я запор.
Куда бежать и как спастись? Не вижу без очков!

Мой дом трещит. Ломают дверь. В лицо летит щепа!
Что делать? Кто поможет мне?!

Где старая лупа?!!

* * *

ЕВРЕЙСКИЙ НАПЕВ

Евреи вечно едут.
Зовут их, не зовут,
Евреи вечно едут.
Бывает, их везут.

Так хочется остаться,
Но детям страшно здесь.
— Последний кто, за счастьем?
— А, что, билеты…
— Есть…?
* * *

Леониду К. в день 60-ти летия

БАЛЛАДА
О КАШТАНАХ И ВРЕМЕНАX ГОДА

Киев. Сентябрь. Поспели каштаны
И по асфальту негромко стучат,
Катятся городом шумным и пьяным
Зрелые, круглые, как шестьдесят.

Солнце на лаковых шкурках играет.
Как же глубок их коричневый цвет,
Как глазки карие Любы и Раи,
Эллочки, Сонечки, Аллы и Майи —
Девочек наших каштановых лет.

Падают, падают с веток каштаны.
Слышен повсюду негромкий их стук.
Слышат Подол, Куренёвка, Жуляны,
Слышит Евбаз и Андреевский спуск.

Что-же стучат они азбукой Морзе?
— Осень пришла, и теперь с нею жить.
Хоть до зимы ещё очень нам долго,
Осень у двери. Извольте любить.

A мы хотим много лета и света!
Куплен в Борисполе дальний билет…
Сброшены с веток истории ветром.
С веток деревьев, которых уж нет.

Лето. Израиль. Жизнь как в оперетте.
Край чудных фруктов и ярких витрин.
Знали все, что там плохие соседи.
Но, кто же знал, что там будет хамсин!

Гонит по миру нас ветер — обманщик,
Мимо народов, таможен и стран.
Вот и сюда докатился каштанчик,
В Окленд, на Tихий, пока, Oкеан.

Здесь хорошо. Из соседей тут — рыбы.
Мир далеко. Между нами — вода.
Здесь мы наверно родиться могли бы,
Но, так не будет уже никогда.

Наши династии здесь не осядут,
И мы не скупим Парнелл и Грей Линн*.
И никогда наши фермы не взглянут
На океан с изумрудных долин.

Травку вдвоём не покурим с соседом,
И не пойдём босиком в магазин,
И не поедем на велосипеде
К Полюсу, где замерзает пингвин!

Кипнис, и Кудлис, и Таблис, и Генис —
Дети, сумевших спастись, литваков.
В памяти нашей колышутся тени
Войн и погромов прошедших веков…

Здесь понимаешь, что всё в нас из детства,
И в багаже под любою звездой
Возим мы бабушки тихие песни,
Вату, в окне между стёкол, зимой,

Грибелах** в миске толчёной картошки,
В марте — тюльпаны. Hа грядке чеснок.
И этот голос, уставший немножко:
— “Скушай котлетку. Возьми пирожок.”

Здесь понимаешь, что всё в нас из детства.
Здесь понимаешь, сквозь годы скользя,
Что колесо — это только лишь средство.
Выехать можно. Уехать нельзя.

Окленд. Сентябрь. Зацветают каштаны.
Это весна. Время жить и мечтать.
Дни, когда дней и минут караваны
Вдруг повернули и двинулись вспять.

Нам не дано жизнь прожить без помарок.
Все мы хотим новый шанс получить.
Сделал сентябрь тебе лучший подарок,
Осень в весну он сумел превратить.

Годы каштанами круглыми катят.
Что с ними делать? — А просто, считать.
Дальше идти, не взирая на даты.
C круглой улыбкой, на все шестьдесят.

*) Парнелл и Грей Линн — дорогие районы Окленда;
**) гусиные шкварки с луком.

* * *

Зине

ЭТО БЫЛО НЕДАВНО, ЭТО БЫЛО ДАВНО, или
Стихи про цифру семь

Мне сегодня не спится, смотрю я кино
«Это было недавно, это было давно».
Вижу город Житомир, дом на Войкова, сад,
Тихо яблони ветки по ставням стучат.
Три соседки на кухне, на плитках eдa.
Вот герой войны папа, мама так молода.
Зине семь. Пора в школу. Банты, ручка, тетрадь.

У отличницы Зины всегда только «пять».
Словно кадрики в фильме мелькают года

Вот влюбляется Зина. Любовь — навсегда.
Он красивый и гордый, к вниманью привык.
Его имя, как песня, oн — английский язык.

Вот закончена школа. Отлично! Медаль!
В институт она хочет, мечты зовут в даль.
Не берут на английский. Это лучше забыть.
Раз прекрасный английский — вам трусики шить.

И на швейную фабрику Зина идёт.
Там, как смокинги, детские трусики шьёт.
Не выходит пока просвещать ей умы.
Что-ж попробовать надо с другой стороны.
Это было ошибкой тогда разрешить
Эти детские трусики Зиночке шить.
Тот, кто в этих трусах в детский садик шагал,
На Майдане потом «комуняки» кричал.
Она знает язык как Шекспир, как Марло.
Год прошёл. Говорит в институте мурло:
«Баллов вы не добрали. Не можем принять.
Подучитесь, потом приезжайте опять.»
Зина, нет, не из тех, кто любовь предаёт.
На конфетную фабрику Зина идёт.
Как другие, не прячет конфеты в подол.
Шоколада ей слаже английский глагол.

Это было ошибкой тогда разрешить
Ей с английской начинкой конфеты варить.
Кто хоть раз те конфеты сумел укусить,
Эмигрировать хочет и в НАТО вступить.

Ещё год и — свершилось. Пробита стена.
Институт. Город Горький. Студентка она.
Да, Иняз. Это — лучший в стране институт.
Колбасу мама с папой в посылках ей шлют.

А на улице рядом, где ходит трамвай,
В ссылке Сахаров с Боннер. Пьют вечером чай.
Жизни новой хотят завести нам часы.
Но, пока мало сил. Им не шлют колбасы.

В институте пять лет пролетают как сон.
Зина — номер один. Вот он, Красный диплом.
И профессор, чьё слово в науке закон,
Говорит: “Вас, коллега, на кафедре ждём”.
Ах, профессор, профессор, забыл где живёшь.
Отдел кадров решает. А ты — подождёшь.*
— “Места нет. Здесь работу не можем вам дать.
Но особую честь можем вам оказать.
Поезжайте в Татарию в пединститут,
Где в Елабуге вас, ну конечно-же, ждут.
О Цветаевой память найдёте везде,
Что повесилась там на железном гвозде.
Там возможностей столько, что не перечесть.
Свежий воздух, природа. И гвоздь ещё есть”.

И вот тут вдруг меняется резко сюжет.
На экране один невысокий брюнет.
(Что брюнет был, сейчас доказательства нет).
Свадьба. Двести гостей. Все приветствуют их.
Зина знаeт, наверно, троих — четверых.
Слёзы. Всем они машут рукой.
Едем в Вологду! Город в России такой.

Деревянные стены. В узорах дома.
Это Вологда — город. Там долго зима.
Чуть из города вышел — и сразу в лесу.
Две семьи из Житомира шлют колбасу.

Есть там мальчик в кудряшках. Мыслитель, поэт.
-«Коммунизм, Женя, будет?» Отвечает он — «Нет».
Этот мальчик… У Зины теперь две любви.
Иногда, даже кажется мне, что их три.

Быстро годы проходят. Кончается век.
Лебединую песню поёт каждый генсек.
С треском рухнули стены. Всё снова начать!
Говорит тогда Зина: — “Нам пора уезжать”.
— “Что? В Зеландию? Как? Тут работа, друзья.
Там английский. Я в нём, как в балете свинья”.
— “Да, английский. Не бойся. Едем мы как семья.
Ты несёшь чемодан. Говорить буду я.
И ещё. Наконец, я смогла отыскать
Замечательный остров,.. где ты будешь молчать.”
И вот Окленд, где Зина живёт по часам.
Конференция тут, конференция там.
Публикует статьи зарубежный журнал,
Вот другой на рецензию книгу прислал.

А студенты с великих китайских равнин
Дали прозвище Зине. Она — Grammar Queen*.
И один говорит: — “Dear Missis Ro-Ma
You best тиця. You look like my Chinese Grandma”**.

— “Ты подумай, что он мне сегодня сказал!
Это шок! Это ужас! Не знаю,.. скандал!
На уроки английского год проходил,
A глагол и артикль не употребил!”
А часы, словно кадрики в фильме, бегут.

А в Америке чудные внуки растут.
Здесь час ночи. Там — утро. Скорее звонить
И спросить, что ещё можно им подарить.
День Рождения. Семь. Эта цифра опять.
Только нолик нам справа пришлось приписать.
А что, нолик? Так, рамка, для фильма экран.
На экране все роли разыгрывать нам.
Самый точный прогноз, когда смотришь в окно.
Нет гадалки, что знает, что нам суждено.
Будем серию “восемь” мы вместе смотреть.
Много сделать нам надо, когда нам стареть?
Будем жизни мы пить золотое вино.
Cемь и ноль — его капли.
Такое кино.

*) Здесь читатель может поэкспериментировать с рифмой;
**) Королева грамматики;
***) Дорогая миссис Ромова. Вы самый лучший учитель. Вы похожи на мою китайскую бабушку.

* * *

ЗИМA

Зимней Зеландии тихие звоны — капли дождя бьют по листьям в траве…
В ярких цветах, но без листьев, деревья — краски июля. Зима на дворе.
Низкое солнце плывёт над дождями. Радуги мягко касаются крыш.
В тучах просвет — как окно в бесконечность. Мокрые ветки. Сумерки. Тишь.
Серое поле — вода океана. Суша на ней лишь мираж, наважденье,
Мир состоит из холодного пара. И только мы в нём пока исключенье…