Александр Яблонский: Птенец Петра

Loading

Чуял, нюхом своим звериным чуял Александр Данилович: что-то зреет. Не может не зреть. Уж больно всех тяготила затея Светлейшего отдать дочь свою — Марию Александровну — за Петра Алексеевича, как только взойдет он на трон. Но скрытны, хитры, многоопытны, осторожны супротивники его…

Птенец Петра

Александр Яблонский

Замысловата наше История. Предсказуемостью она не страдала. Никто и никогда не знает, как распорядится она судьбой страны, города или жизнью человеческой, будь то жизнь всесильного властителя или последнего смерда.

… Разные были градоначальники в Петербурге — блистательной столице Российской империи. Худые и полные, с усами, с бакенбардами, гладко выбритые, воины и чиновники, смышленые и глуповатые. Даже безграмотные были. Светлейший Римского и Российского государства князь и герцог Ижорский, тайный действительный советник, сенатор, Государственной военной коллегии Президент, генерал-губернатор губернии Санкт-Питер-Бурхской, генерал-фельдмаршал, а затем — генералиссимус, полный адмирал, кавалер орденов Св. апостола Андрея Первозванного, Св. Александра Невского, Белого Орла (Польша), ордена Слона (Дания), Черного Орла (Пруссия) и пр., и пр., и пр. — Александр Данилович Меншиков грамоты не знал. Академиком был. Это — да! Действительным членом Лондонского Королевского (академического) общества, о чем свидетельствует грамота, врученная 15 октября 1714 года и подписанная Исааком Ньютоном. Однако свою подпись герцог Ижорский выводил с трудом, всегда одинаково, заученным жестом. Господин академик читать и писать не умел. Не осилил. Надо отдать должное Светлейшему: при всей неуемной тяге к званиям, наградам, титулам и должностям, в длинном перечне всех бесчисленных регалий он ни разу не упомянул о принадлежности к академическому сообществу. Скромностью герцог не страдал, однако здравый смысл имел: засмеяли бы.

Разные были градоначальники. Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, который с Наполеоном тягался, и Павел Васильевич Голенищев-Кутузов, который декабристов вешал, Александр Николаевич Оболенский, у которого внучатый племянник Константин (Кирилл) Симонов в любимцах Сталина ходил, грассируя, и герой Турецкой компании генерал-фельдмаршал Иосиф Владимирович Гурко, под началом которого воевал на Балканах мой прадед; Треповы, папаша и сын, были: первый прославился благодаря выстрелу Веры Засулич, второй, будучи ещё ротмистром, — командой своему эскадрону «Смотри веселей!» во время похорон императора Александра Третьего («Кто этот дурак?» — спросил ошеломленный С.Ю. Витте), Архаров был — основатель «ордена архаровцев», и Салтыков — банный блюститель — был, были фон дер Пален и Кавелин, Милорадович и Игнатьев, Владимир Федорович фон дер Лауниц, бывший во время Балканской компании адъютантом И.В. Гурко и застреленный в декабре 1906 года террористом Евгением Кудрявцевым, и генерал от инфантерии Александр Аркадьевич Суворов, граф Рымникский, князь Италийский — внук великого полководца, сын красавца генерал-лейтенанта Аркадия Суворова, также графа Рымникского, утонувшего в реке Рымник при переправе — Судьба недобрая шутница! Миних был и Балк был… Русские, немцы, лифляндцы были, был даже еврей. Правда, крещеный. Всякие были. Нечистые на руку — большинство, начиная с академика, герцога Ижорского. Безупречные были, как Федор Федорович Буксгевден, к примеру, или, в особенности, граф Петр Александрович Толстой, который вышел в отставку с должности петербургского военного губернатора обременённый крупными долгами (случай уникальный в истории российского института губернаторства). Долги сии образовались и возросли по причине того, что, по мере необходимости, губернатор докладывал свои личные деньги для завершения необходимых городу проектов; дом губернатора был всегда открыт для нуждающихся — неимущим женщинам выдавали, к примеру, от 5 до 25 рублей (не вдаваясь в расследование подлинности бедственного состояния). Помимо этого, граф Толстой — командир Гвардейского корпуса — завел обычай дарить (из личных средств, естественно!) именинникам — солдатам и унтерам гвардии — соответственно один рубль или два серебром. (Государь также дарил именинникам, но из средств Государственной казны, всем один рубль медью). Тут у графа никаких денег не хватило бы (генерал Багратион предупреждал ведь!), тем более что постепенно умники начали «справлять именины» по нескольку раз в году. Так что долги были превеликие. К концу жизни, выйдя в полную отставку и живя в своем имении Узкое под Москвой, граф Толстой занялся сельским хозяйством, особенно преуспевая в цветоводстве, шелководстве и в разведении мериносов. Эта деятельность была столь успешной, что со всеми долгами граф расплатился сполна. Расплатился самостоятельно: в 1805 году, заменив Толстого на посту губернатора Сергеем Кузьмичом Вязмитиновым и направив Петра Александровича во главе 20-тысячного десантного корпуса воевать Наполеона, Александр предложил оплатить долги бывшего градоначальника. Толстой отказался — будет служить, пока есть силы, а долги отдаст, уйдя на покой, в деревню. Отдал. «Он был очень добр, щедр, правдив, честен в высшей степени и за правду готов был стоять, перед чем бы то ни было, непоколебимо». За правду стоял он и перед Наполеоном. Как военачальник и как посол Российской Империи в Первой Империи.

Разные градоначальники были. Серых, как валенок, не было. Серых, никчемных, а посему злобных. Но были разные …

Первого градоначальника новорожденной столицы Петр углядел под небом Голландии. «Под небом» — в прямом смысле. Был это год 1697-й. Молодой царь прибыл во влекущую его страну не столько подивиться на ее тюльпаны, порядок, чистоту, свободы и терпимость, а также на немыслимую для московита порядочность, сколько поучиться морскому искусству — как в постройке кораблей, так и в их использовании в баталиях и прочих навигациях. Да и грамотных себе помощников присмотреть. Отцы города Амстердам решили подивить венценосного плотника и устроили «потешные баталии» — маневры в заливе Эй вблизи города. Перед мысом Схелингвуд вытянулись в линию десятки кораблей в ожидании гостя. Петр прибыл на яхте точно в срок — опозданий он не терпел у других и себе не позволял. Началась пальба корабельных пушек, береговых батарей, дым, крики… Кровь царя закипела, и он, покинув свою яхту, перебрался на один из фрегатов и принял командование. Вот тогда он и заметил юнгу, мелькавшего где-то в вышине, скользившего по реям фок-мачты и бизань-мачты, перелетавшего на бушприт, а с бушприта на грот-мачту.

О, плачьте
До радостных слез!
Высоко на мачте
Мелькает матрос…

— не об этом ли юноше писал Брюсов свою «чепуху» (Бунин)…

… По окончании баталии, Петр вызвал к себе юнгу, побеседовал с ним и … полюбил. Да и как было не полюбить этого «смышленого, вкрадчивого, бескорыстного португальца, обладавшего веселым характером, неутомимого и любознательного» (эти качества современники отмечали на протяжении всей жизни нового российского подданного). Петр умел увлекаться, но главное, имел дар познавать людей с первого взгляда. Он понял, что юнга — есть находка для него — Петра и для государства, которое он начинал строить. Он предложил юноше перейти на русскую службу. Пятнадцатилетний Антуан Эманюэль с радостью согласился и вскоре отбыл в Московию, как штатный паж царской прислуги, поначалу — ненадолго — став денщиком Алексашки Меншикова.

Приглашая юношу, Петр даже не задумался о религиозной принадлежности своего нового любимца. Это его не волновало, царь легко относился к этому вопросу: ничто не вечно под луной … И он оказался прав, вскоре Антуан стал Антоном, приняв Православие. Что касается племени… К сынам Израилевым Петр относился двояко. Как Романов, естественно, традиционно: «Я хочу видеть у себя лучше народов магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не располажаю». Как Петр Первый, скорее, прагматически: «для меня все едино, был ли человек крещен или обрезан, лишь бы отличался порядочностью и хорошо знал дело». В обоих своих ипостасях он был импульсивен и непоследователен. Однако, как правило, — нетерпим к насилиям над еврейским населением, мог послать на виселицу солдат, уличенных в мародерстве и насилиях над иудеями (как было в Мстиславле), пытать и бить кнутом грабителей (в местечке Белогородки) и т.д. Главное же, он первый и единственный Государь земли российской (до Александра Второго), кто фактически уровнял в правах и в общественном положении крещенных евреев (до него довольно робко этот процесс начал его отец — Алексей Михайлович, понуждая или поощряя — стимулируя — мотивируя иудеев креститься) и ввел их в высшие слои государственной власти, будь то вице-канцлер П. Шафиров — второй по рангу дипломат после Г. Головкина, почт-директор Ф. Аш, начальник тайного сыска А. Вивьер или братья Веселовские — послы в крупнейших европейских странах — Англии и Австрии. Однако и «обрезанные» могли пользоваться снисхождением или даже милостью Петра. Это и Израиль Гирш — царский фактор в Риге, где проживание евреям было строжайше запрещено, это откупщик Борух Лейбов, впоследствии — при Анне Иоанновне — отправленный в горящий сруб по делу «о совращении капитан-поручика Александра Возницына в иудейский Закон», это торговец Самсон Соломон и др.

Долго в пажах Антон Девиер не засиделся. Года через полтора, освоившись с языком, порядками и нравами новой страны, он стал царским денщиком. Тогда юноша не подозревал, какие перспективы сулит ему эта «должность», которую некогда занимал ныне всесильный Светлейший князь, — его будущий родственник и лютый враг. Денщик Петра — фигура посильнее какого министра, влиятельнее иного губернатора И, главное, лучший трамплин, если чего не набедокурить. Но Антонио не бедокурил. Он отличался незаурядной работоспособностью, честностью и преданностью благодетелю. Да и дело свое знал — познавал и любил. Вскоре он — уже ротмистр. Через полгода — майор, чуть позже — подполковник гренадерского полка, а в августе 1711 вместе с Ягужинским произведен в генерал-адъютанты.

… Кат сей раз трудился сверхмерно. Три шага назад — прыжок, удар, кровавая борозда. Как в «Абраше» описано. Методика и принципы полосования человеческого тела всегда страдали у нас консерватизмом, отсутствием инициативы и смекалки. Ошметки кожи, мяса — прочь, три шага назад, прыжок… Старался хвост кнута класть не плашмя, а на ребро, так, чтобы до белеющей кости прорезало. И с оттяжкой, чтобы поболее кожи снять. Странно. Как казалось, генерал-полицмейстер своих подчиненных, а их на Петербург было тогда 69 чинов полиции, да два ката, секретно содержащихся, не считая каторжных, которых на это дело ставили — рук с хлыстом не хватало, государевы каты со всей работой не справлялись, да два десятка сторожей-будочников, — всех их горемычный градоначальник привечал, опекал. Намедни просил Сенат прибавить денег на оплату жалования всех чинов полиции и прислуживающих: 1059 рублей с копейками в год на всех — зело ничтожно. Как бы не так. Сенат копейку зажал. Да и генерал-губернатор Александр Данилович, сродственник будущий, не внял. Не получилось, но старался ведь. И угощал по всем праздникам, и другую заботу проявлял. Порой даже из своего кармана. Карман был худой, не то, что у шурина. Ан нет. Три шага назад, прыжок, шматы — прочь. На каждом десятом ударе ремень, в крови размягченный, сменять, чтобы новый рабочую свою часть — вываренный в воске и молоке, на солнце высушенный «хвост» из воловьей кожи с заострёнными краями, — первозданную лютость и законную силу не терял. Сладостно, видимо, полосовать спину бывшего всесильного владыки.

… Вот и Виктора Семеновича пытали так, как, пожалуй, не пытали никого из его бывших подопечных, хотя Абакумов мягкосердечием не страдал. Самолично истязал и подчиненных поощрял. На «Ленинградском деле» руку набил — Торквемаде не снилось. И с выселением народов, не угодных Вождю, сантиментам не поддавался, крови не жалел: ни детской, ни стариковской, ни женской — лес рубят… Но чтобы держать три месяца в кандалах в холодильнике, обливать на морозе водой, превращая в полуживую обнаженную статую, делая своего бывшего начальника — Министра Госбезопасности СССР — полным инвалидом, такого не бывало; а начальником Абакумов был заботливым: добился и повышения окладов для всех чинов министерства, и довольствие улучшил, и озаботился жилищными проблемами. Все эти благодеяния припомнили, когда выбивали из него признания в государственной измене, сионистском заговоре в МГБ: тормозил «дело врачей» или молодежной еврейской организации. Ну, и шпионаж, конечно. Как же без этого. Что поразительно: этот пытарь не сдался, в отличие от Ежова, ползавшего в ногах выкормленных им же садистов — чекистов и вымаливавшего пощаду. Безжалостным служакой был выдвиженец Берии, но оказался мужественным человеком. Все выдержал. Нечеловеческое. Нацисты до таких изысков не додумывались, что, впрочем, естественно: советское — значит, отличное! Но не признался: ни в шпионаже, ни в наличии заговора врачей. В отличие от Антона Мануиловича, которого всего-то нáвсего на дыбу вздернули и отвесили уже бывшему первому генерал-полицмейстеру Петербурга 25 ударов кнутом (это было ещё во время следствия, до того, как палач усердно полосовал его спину на «публике» по вынесенному приговору-то было уже наказание перед отправкой в пожизненную ссылку). Так Антон Мануилович после 25 ударов сразу же и раскололся: выложил все, что знал (а знал он мало), и, главное, все, чего не знал, но подсказали (а подсказывать у нас всегда умеют): и про Петра Толстого, и про Ивана Бутурлина, и про Ивана Долгорукого, и про генерал-лейтенанта Ушакова, и про многих других, и про заговор — или не заговор, а смущение супротив всесильного и всебогатейшего Меншикова, собиравшегося всю власть прибрать к рукам по кончине императрицы Екатерины. Впрочем, не он — Девиер — первый, не он — последний. Железный Нарком с ежовой рукавицей, с которым работал знаменитый пытарь-виртуоз — тяжеловес, Помощник Начальника следственной части НКВД Борис Родос (сын портного-кустаря из Мелитополя), также признал все свои вины, не столько истинные (гомосексуализм, который тогда — при Гитлере и Сталине — преследовался по закону, «излишнее рвение в проведении террора» и применение «незаконных средств» ведения розыска и др.), сколько вымышленные (агент разведок Польши, Германии, Японии, Англии и пр., подготовка антисталинского путча и т.д.) — Родос бил мастерски, с наслаждением. С тех пор и поныне «подсказки» работают безошибочно, хотя хвост кнута и модернизировали.

Что не мог понять первый Санкт-Петербургский генерал — полицмейстер Антон Девиер (де Виейра) (как, впрочем, и я), так это то упоение, восторг, вдохновение и добровольное, непоказное рвение, с которыми пытали, истязали и казнили своих вчерашних властителей, идолов, небожителей. Казалось бы, «своему» — коллеге — можно и снисхождение оказать, полосовать аккуратнее, с нежностью, класть хвост плети плашмя, а не ребром. Эти небожители всячески прикармливали своих собак — чекистов и катов. Кровавый карлик, к примеру, что бы там ни было, в четыре раза повысил оклады всем сотрудникам НКВД, эти оклады при нем превышали соответствующие оклады в армии, в партийном аппарате и в государственных органах. Да и Антон Мануилович — большой любитель штрафов — весь прибыток — в казну, а стало быть, и в его полицейское ведомство. Кто торгует на рынках без государственного клейма — штраф, кто топит баню и моется во все дни, кроме субботы — штраф, у кого печи не в порядке, на первый раз — штраф в 10 рублей, во второй — 20 и т.д., за торговлю по вольным ценам после полудня — штраф, за торговлю в лавках и в разнос без «белых мундиров по образцу в мясном и рыбном ряду» — штраф, а товар — в казну города, за допущение в доме азартных игр или пьянства — штраф, за прием на работу без свидетельства и добрых порук — штраф. И так далее. А чтобы не было оправданий на незнание законов или правил, хитрый выкрест усилил свой штат шестью барабанщиками, мелкой дробью созывавших горожан на оглашение указов. За торговлю на Невской Першпективе, за непрочищенные стоки вод, за драки, за пение по ночам… Девиер внушал горожанам ужас. Они дрожали при его имени, но порядок был, чистота постепенно устанавливалась, тишина… И копеечки капали в карман его ведомства и, значит, в карман каждого полицейского. Ан нет. Именно поэтому эти собаки так самозабвенно терзали кормящую руку. Ведь не каждый день выпадает сладостное счастье истязать такую фигуру, как грозный Глава Сыска. Ещё недавно чекистов бросало в дрожь, когда они видели «железного наркома», а сейчас он — абсолютно голый, в Сухановской тюрьме: «раздвинуть ягодицы», «рот разинь шире, тварь». И по яйцам, педерасту… Или распластанного Полицмейстера с истерзанной в кровавые клочья спиной, которого вывалили в телегу вместе с другим осужденным — обер-прокурором (тоже бывшим), Григорием Скорняком-Писаревым, и повезли из Петербурга в самое дальнее и недоступное место ссылки — в Жигановское зимовье. Далече. 800 миль северо-восточнее Якутска.

— Почему?! Нет, не кнут, кнут — понимаю, почему с таким наслаждением, что я ему сделал?! — Глаза Антона Мануиловича — мужчины статного, высокого, красивого, некогда сурового, властного, но и европейски обходительного, любимца Петра — полны тоскливого недоумения, тихого ужаса.

— Так это ж Россия, голубчик! Слава Богу, не в Португалиях или Голландиях проживаем…

* * *

Вообще, я тогда по молодости и глупости полагал, что иностранцы — европейцы — и особенно, евреи — народ непьющий. А если и пьют, то деликатно, в ученых беседах кальвадос, бренди, коктейли, перно, аперитивы потребляют неспешно. Как у Ремарка или Хемингуэя. Оказалось, неправ был. Конечно, встречались исключения.

Анна Иоанновна, к примеру, при всем внешнем преклонении перед дядькой, его питейные забавы не одобряла и жестко их пресекала. Сама почти не пила: возможно, по природной антипатии к крепким напиткам, но, скорее, помня о кончине своего молоденького мужа — герцога Курляндского Фридриха Вильгельма, последовавшей через пару месяцев после свадьбы от сильнейшего перепоя — вздумал, голубчик, тягаться с Петром Великим. Анна обожала квас, хотя от него пучило живот. Ее пиры, как правило, были «трезвыми», то есть без вина. Исключение — годовщина восшествия на престол Ея Величества — 29 января, когда все поздравлявшие Императрицу должны были, стоя на коленях, осушить огромный бокал венгерского вина до дна — обязательно! Могла пожаловать собственноручно своему любимцу из офицеров или шутов рюмку водки или малый бокал вина, но, в целом, при дворе если и потребляли алкоголь, то в виде тонких вин — бургундских, венгерских, рейнских. Как в лучших домах Европы. Так что и Бурхард Кристоф Миних, и Генрих Иоганн Фридрих Остерман и сам Эрнст Иоганн Бирон при Дворе вынуждены были хлебать квас или легонькое винцо. Впрочем, двум последним более ничего и не надо было. А вот фельдмаршал Миних, придя домой, оттягивался, поправляя здоровье простым хлебным белым вином вместе со своим адъютантом Христофором Германом Манштейном и другими соотечественниками, коими Императрица была плотно окружена. Как, собственно, и ее дядя, привечавший иноземцев.

Неприязнь Анны к спиртному мало влияла на ее немецкое и вообще иностранное окружение и в целом на все европейские диаспоры столицы. Приезжих иностранцев поражало пьянство при Дворе, которое процветало, несмотря на все строгости, и особенно во всей столице, причем, если о пьянстве великороссов в Европе были наслышаны, то подобная пагубная страсть своих же соотечественников удивляла и поражала. Оказалось — заразная это вещь. Петр Третий — Карл Петер Ульрих Гольштейн-Готторпский — компенсировал чудачества Анна Ивановны и тонкими винами себя не утруждал… Ну и подданные — за ним.

Основную массу иностранцев в Петербурге составляли немцы — они занимали второе место (с большим, конечно, отрывом) после великороссов. «Петербург — это аккуратный немец, больше всего любящий приличия». Сказано Николаем Васильевичем по другому поводу и в другом контексте, но и в нашем случае пригодно. После немцев шли поляки — тоже выпить не дураки, затем — коренные жители сих мест — финны, шведы. Они и до основания Петербурга гнали свои напитки. При Петре были голландцы, шотландцы. В результате кровавых забав якобинцев Петербург заполонили французы, но их удельный вес все же был не высок. Вот французы, итальянцы, испанцы, не говоря уж о португальцах, надо думать, до напитков северных народов — хлебного вина — водки, рома, виски, шнапса — не опускались. Тем более евреи. Их в Петербурге был примерно один процент от общего числа жителей, не более 2-х. Однако… Бывают исключения и среди европейцев, и среди евреев, и среди европейских евреев, даже португальских. И какие исключения…

… Говорил же Антону Мануиловичу — тогда уже генерал-лейтенанту графу Антонио де Виейра, не стóит, коль скоро Императрица отходит. Но разве он послушает! Понятное дело — привычка. Ведь опытен, прозорлив был. Все понимал. Указ, Высочайшей рукой подписанный, «О наказании за непристойные и противные разговоры против Императорского Величества» не просто так появился. В России так просто не бывает. Таких законов — пруд пруди. Как бы ни назывались: «Об иностранных нежелательных организациях» или «О борьбе с пьянством», или «Борьбе с коррупцией», или «Борьбе с терроризмом», или «… с тунеядством», или закон «О мерах по борьбе с космополитизмом». Несть числа — все они просты и ясны: согласно закону, в правовом поле можно посадить любого и за что угодно, и когда угодно. Выпил рюмку шнапса — сиди и за низкопоклонство, и за пьянство, и за связь с нежелательными организациями — производителями шнапса. Или ляпнул, что в селе Кукуево плохая погода, и сразу попал под закон «Об антироссийской пропаганде». Всё это в России апробировано. По сей день круче и круче. Все это Мануилыч знал прекрасно. Так же, как и то, что его любезнейший шурин не зря этот закон соорудил и императрице под горячую, а вернее, — хладеющую руку подсунул — было ясно, как Божий день. Как это в России говорят: «и ежику ясно». Мануилыч не просто хорошо выучил язык этой страны, но и понимал многие идиомы: «спустя рукава» или «очертя голову» он даже употреблял в своих приказах, а вот «точить лясы» — пока не осилил. Это, кстати, его и сгубило. Теперь одно неосторожное слово — и ты на дыбе, а затем на плахе.

Чуял, нюхом своим звериным чуял Александр Данилович: что-то зреет. Не может не зреть. Уж больно всех тяготила затея Светлейшего отдать дочь свою — Марию Александровну — за Петра Алексеевича, как только взойдет он на трон. Но скрытны, хитры, многоопытны, осторожны супротивники его: и обер-прокурор Скорняков-Писарев, и Иван Долгорукий, и Петр Толстой, и Ивашка Бутурлин. А про Андрея Ивановича Ушакова и говорить нечего — лис, змей, гиена и тигра в одном обличии. К ним и не подступиться. Так что надо с другого конца подбираться. То, что с другого конца начнет свою диверсию князь Ижорский, Антон Мануилович прекрасно знал. А этот «другой конец» — это он сам: генерал-полицмейстер Антон Девиер. Так на что же надеялся? Полагал, что ближнее родство со Светлейшим вытянет? — Быть того не могло: после известного сватовства, когда явился во всей своей красе и стати Антонио де Виейра к Александру Даниловичу просить руки его сестры Анны, ненавидел вынужденного родственничка полудержавный властелин люто, более, нежели Долгоруких и прочих Толстых. И Мануилыч знал это. Как не знать?! Помнил, как явился он — 28-летний красавец, царский денщик, уже подполковник к всесильному Меншикову просить руки его сестры. Что там было: любовь или расчет, или все вместе, кто знает. Избранница была не больно уж хороша, сидела в старых девах — 22 года ей было, так что, скорее, статный, веселый, обходительный любимец Петра делал одолжение озабоченному брату Анны Даниловны. Как бы не так: «держи карман шире». Такого гневного Меншикова Девиер никогда не видел. Ему — петербургскому и ингерманландскому губернатору, генерал-фельдмаршалу, потомственному дворянину, герцогу Ижорскому чуть ли не отпрыску Нерона или другого римского цезаря и прочая, прочая, в зятья набивается какой-то португальский еврей-выкрест, бывший юнга голландского флота, поначалу послуживший его — Меншикова денщиком!! Бил, за волосья таскал так, что умаялся. Призвал дворовых. Те взялись за дело грамотно. Бог не выдал: хоть и били зело усердно, но не убили и не искалечили. Еле ноги уволок, чуть ли не ползком, окровавлéнный и оборванный, добрался до Петра и обрисовал суть коллизии. Петр шутить не любил и не стал дело откладывать в «долгий сундучок». Тут же поехали к Светлейшему. Петр Алексашку за кудри немного для порядка повозил и велел дочку за своего денщика выдать. Так и породнились.

А 27 мая 1718 года глашатаи огласили царский указ. «Господа Сенат! Определили мы для лучших порядков в сем городе генерал-полицмейстера, которым назначили нашего генерал-адъютанта Девиера». Так что уже генерал-адъютант стал ПЕРВЫМ генерал-полицмейстером столицы, правой рукой генерал-губернатора Меншикова. Ляксандр Данилыч себя городскими делами не утруждал, не до того было: баталии, виктории, высокий полити́к. Так что фактически единовластным хозяином города — рачительным, строгим, европейским — являлся свояк первого генерал-губернатора Санк-Петер-Бурхской губернии, подчинявшийся непосредственно Петру. Ныне сказали бы: семейственность. Это по незнанию коллизии. Оба взаимно люто ненавидели друг друга. Один — за унижение достоинства: зять — бывший денщик, — и насилие над его волей, другой — за побои. Побои де Виейра простить и забыть не мог. Дыбу — мог, забыл; плаху и кнут ката — мог, забыл; а оплеухи не забывал: ни от благодетеля-Императора, ни, в особенности, от Светлейшего. Все же — европеец. Петр редко руку свою тяжелую прикладывал, но… бывало. Как-то проезжали они в одноколке мимо Новой Голландии и остановились — мост был разобран, кто-то украл несколько досок. Государь вышел, велел своему любимцу пересчитать количество отсутствующих досок и отстегал по спине генерал-полицмейстера. Трость со всего маху опустилась на подставленную спину градоначальника столько раз, сколько было украдено досок: «это прибавит тебе памяти, о попечении и содержании мостов в порядке будешь впредь сам осматривать!». От государя можно и стерпеть, но от его бывшего денщика!..

Плюс ко всему больно уж службу любил порядочнейший генерал-полицмейстер, все норовил хитроумные комбинации своего шурина ущучить, и Петр ему во всем этом покровительствовал, Алексашку за шевелюру по обычаю таскал, даже в конце концов от генерал-губернаторства убрал, назначив графа Петра Матвеевича Апраксина, от управления Военной коллегией освободил, поставив туда ненавистного князя Аникиту Репнина — Девиера рук работа!

Короче: то, что к нему подберется рвавшийся к абсолютной власти шурин, не было секретом полишинеля. Как веревочке ни виться…

Окончание
Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Александр Яблонский: Птенец Петра

  1. Александру Орфис:

    Искренне благодарю за присланный материал. Позиция Л. Бердникова мне хорошо известна, но Вы, напомнив мне ее, заставили попытаться понять причину парадокса совместимости тезиса уважаемого исследователя – Л. Бердникова с противоположным убеждением Вашего корреспондента.
    Во всех коллизиях сосуществования иудейства и государств Балтии, в том числе и Курляндии, при всех различиях, нельзя не учитывать, что эти государства, вне зависимости от патронажа или протектората — явного или латентного — со стороны Польши, затем Швеции и даже России, оставались «продуктом» западной цивилизации, прежде всего, англосакской, социумом, ментально родственным культуре (в самом широком смысле этого термина) Германии, Скандинавии (что сохранилось даже в советские времена). Это проявлялось во всем, будь то быт (идеальная чистота улиц, ухоженность домов, скромность интерьеров и пр.), непоколебимая ценность культа неприкосновенности частной собственности, доминирование принципов протестантской этики и социального общения и мн. др. В том числе – разделение властей, пусть часто иллюзорного, расплывчатого, частичного, но – несомненного, функционирование парламентской системы, пусть в зачаточном состоянии (что в России было немыслимо до начала ХХ века – вспомним, хотя бы «затейку Верховников», ее крах, как и все прочие жалкие попытки.). Так вот: в приводимом Вами высказывании Л. Бердникова («…Показательно, что 3 июля последовало постановление…» и т.д.), исходя из контекста, вытекает, что эти постановления – «указы» о выселении евреев за пределы Курляндии инициированы и приняты непосредственно Бироном. Однако указы эти принимались не Бироном («своя рука – владыка» в случае с Бироном и его взаимоотношениями с местным парламентом есть тезис сомнительный), а ЛАНТАГОМ. Первый из Указов данного периода был Указ декабря 1727 года, правда в нем было оговорено, что для «ремесленников, не приносящих вреда коренным жителям, а также лиц, занимающихся винокурением в поместьях дворян и домах бюргеров» делалось исключение (1730 год). Дальнейшие указы, в том числе, упомянутые Л. Бердниковым, – 1733, 1739, 1740, 1747 и 1754 годов эту привилегию отменили, но главное же, антииудейские правовые нормы – принимались Лантагом, то есть, законодательной ветвью власти Курляндии. Такая позиция «парламентариев» той поры и того государства была понятна – они выражал волю своих «избирателей» разных сословий. Не секрет, что юдофобство, доходящее до агрессивного антисемитизма, было одной из доминант социального сознания, исторической памяти и бытовой привычки подавляющего большинства курляндского (и прибалтийского) общества (что проявлялось до середины ХХ века и особенно – во время ВОВ). Главное же: Указы принимались Лантагом, но их реальное осуществление лежало на исполнительной власти. Вот здесь тезис «своя рука – владыка» работает. Глупо лепить образ «Бирона – юдофила», но свою выгоду он упустить был физически не в состоянии. И дело не только в двойном налогообложении при выселении иудеев, которых можно было выселять неоднократно и. соответственно, неоднократно обирать, но во всевозможных штрафах, «подношениях», если не самому Бирону, то его наместнику, который был «в доле» со своим патроном, существенными «долями» в получаемых еврейскими ростовщиками и ремесленниками прибылях и т.д. Так что утверждение многих исследователей, что при Бироне еврейскому населению «полегчало», насколько это было возможно в тех исторических условиях и географических границах, весьма основательно (полегчало со стороны властей, но не со стороны все более озлобляющегося коренного населения!). Эти сомнительные облегчения были выгодны Бирону. Поэтому Указы Лантага исполнительная власть при Бироне всячески саботировала. И не только при Бироне. И не только исполнительная власть микшировала указы законодателей, но и наоборот. Так, к примеру, изданный в 1713 г. герцогом Фердинандом приказ указ об изгнании евреев из страны по требованию горожан был приведен в исполнение лишь в Митаве: дворянство (преимущественно немцы) отказалось выселять их из своих поместий и деревень «иноверцев». Возвращаясь же к Бирону отмечу, что практически все материалы в еврейских изданиях, а это – наиболее достоверные и пунктуально придирчивые исследования судеб еврейства во всех частях света, и я им доверяю в наибольшей степени, подчеркивали, что «после ссылки Бирона в Сибирь (1741), когда герцогством стали управлять с разрешения Польского короля Августа III высшие советники страны, отношение к евреям ухудшилось, хотя постановления об их изгнании, КАК И РАНЬШЕ, не выполнялись», или: «возвращение Курляндии под власть Бирона (1762) привело к улучшению положения евреев, получивших возможность вернуться в герцогство» (кстати, в прошло послании забыл упомянуть чрезвычайно объемные и доскональные работы Ю. Гессена: «Евреи в России», СПб., 1906., «История евреев в России», СПб., 1914, «История еврейского народа в России», тт.1 – 2, Л-д, 1925 – 1927). Короче говоря, с тезой: «Во время формального или фактического правления Бирона положение евреев ухудшилось» могу согласиться, но с утверждением что положение курляндского иудейства стало непереносимым благодаря деятельности Бирона – ни в коем случае. Скорее наоборот: благодаря далеко не высоким и благородным побуждения фаворита Анны Иоанновны евреи Курляндии получили небольшую временную передышку. Именно невольное благоволение Бирона к иудейству, также, как разрешение православным жителям этого герцогство свободной совершать свои требы (это было уже позже – при Екатерине Второй) было причиной отторжения Бирона со стороны курляндского дворянства.
    Не настаиваю на своем мнение, ибо никогда специально Бироном не занимался, лишь ответил на Вашу реплику по поводу моего текста о первом градоначальнике СПб. Могу лишь добавить, что Бирон, несомненно, принадлежит к оболганным и ошельмованным фигурам российской истории, как, скажем, Лже-Дмитрий, Петр Третий, Павел и пр.
    С уважением,
    АЯ.

  2. Во-первых, большое спасибо за разумный и компетентный ответ.

    Во-вторых, на тему «Бирон и евреи»:

    Лев Бердников

    «О том, что реальной силы и влияния в еврейском вопросе Леви не имел, свидетельствуют и действия Бирона в Курляндии, где он был “своя рука – владыка”. Показательно, что 3 июля 1738 года, а затем 4 июля 1739 года последовали постановления о том, чтобы все без исключения евреи, уплатив налоги, покинули герцогство ко дню св. Иоанна, то есть к 8 марта 1740 года. А помещикам, укрывающим их у себя, пригрозили немалым денежным штрафом! И это в то время, когда Липман был фактическим министром финансов Курляндии! После этого как-то слабо верится в то, что Бирон “следовал только тем советам, которые одобрит жид Липман”.

    На ту-же тему Эдуард Радзинский:

    «Безродный Бирон стал курляндским герцогом. Теперь слухи о том, что «придворный еврей» Липман оказывает на Бирона влияние, были ни к чему. И новый герцог поработал над своим имиджем. Последовали его первые указы: «чтобы все евреи, уплатив налоги, покинули герцогство ко Дню святого Иоанна – 8 марта 1740 года».

    Снова жить в Курляндии евреям позволил только Павел Первый (в 1799 году), причём не бескорыстно, а за двойное налогообложением. Справедливости ради следует заметить, что двойными налогами евреев обложила ещё Екатерина Вторая.

  3. Александру Орфис:

    1. «В Риге (и Курляндии) евреям запретил жить только Бирон. В начале ХVШ век такого запрета не было.»
    …………………………………………………….
    Не совсем так.
    В 1561 г. был введен запрет на торговлю приезжим евреям, а в 1593 г. Сигизмунд III запретил евреям въезжать в Ригу. В порядке исключения им было разрешалось ВРЕМЕННО проживать в городе во время ярмарок после уплаты крупного налога.
    Шведы продолжали политику польских властей. Одна из привилегий шведского короля Густава II Адольфа гласила: «чтобы никакие евреи и иностранцы в ущерб гражданам Лифляндии терпимы не были».
    С 1638 года евреи, приезжавшие в Ригу, должны были останавливаться в специальном «Жидовском подворье». Поэтому, если Вы имеете в виду постояльцев этого подворья, то не могу не согласиться, однако находилось оно ВНЕ городской черты. Ландтаг неоднократно ужесточал или смягчал законы (не)прибывания иудеев в Риге, однако в 1709 г. вновь был подтвержден категорический запрет на проживание в Риге, и все евреи, КРОМЕ ОДНОГО, должны были в шестидневный срок Ригу покинуть. Этим «одним» был Исраиль Гирш (кстати, его сын – Зундель Гишр – поставщик серебра на Монетный двор, получил право на проживание с семьей в С.-Петербурге). После занятия Риги русскими войсками местным жителям были оставлены все прежние привилегии, в том числе сохранен запрет на въезд евреев в город. В 1715 г. в порядке исключения двум еврейским семьям разрешили проживать в Риге.

    2. Текст «Птенец Петра» принадлежит к жанру эссе, поэтому, в отличие от научных статей и даже научно-популярных, ссылки в этом жанре не предусматриваются и никогда не встречаются, будь то монументальная эссеистика (типа «Опыты» Монтеня – основоположника этого жанра, «Путешествия…» Радищева, Герцена – «С того берега» и пр.). или эссе – миниатюры Мережковского или Бунина, Бродского или Шкловского, Лотмана или Бахтина. Тем более кажется неуместным давать в эссе ссылки на источники, давно уже вошедшие в обиход исторической науки, никем не оспориваемые, используемые такими авторитетными учеными, как С. Соловьев. В. Ключевский, Л. Бердников и другими, которые, к примеру, неоднократно приводили отрывок из Кагальной книги Мстиславля о событиях в этом городе. Уж не упоминаю менее известные труды Н. Голицына («История русского законодательства о евреях». СПб., 1886), А. Пумпянского («Евреи в Лифляндской и Курляндской губерниях». «Еврейские записки», Рига, 1881 г.) и др. Наконец, самые общие сведения можно найти в поисковых системах интернета.

    Последнее. С 1737 года, когда Бирон стал герцогом Курляндским, положение евреев в герцогстве улучшилось. В его отсутствие (большую часть времени он проводил в Петербурге) финансами герцогства самостоятельно управлял Ицхак Либман – доверенное лицо герцога. «Особенности» этого правления ожесточали отношение местного населения к «иноверцам», однако сами евреи Курляндии никаких притеснений от власть имущих не испытывали – редкий период в их истории. После ссылки Бирона в Сибирь (1741) отношение к евреям ухудшилось. хотя постановления об их изгнании, как и раньше, не выполнялись. Только в 1760 году сын Августа Ш герцог Карл с непривычной для Курляндии жестокостью выполнил этот указ. Возможность вернуться и новые привилегии евреи получили в 1762 году, когда Курляндию опять возглавил Бирона, возвращенный Петром Третьим из ссылки. Благоволение Бирона к иудеям Митавы было далеко не безвозмездным, однако факт остается фактом: ужесточения юдофовской политики при Бироне не было. Это a propos.
    Впрочем, если Вы имеете другие сведения: документы или гипотезы — по вышеупомянутым вопросам, буду рад с ними ознакомиться.
    С уважением,
    АЯ.

  4. К сынам Израилевым Петр относился двояко. Как Романов, естественно, традиционно: «Я хочу видеть у себя лучше народов магометанской и языческой веры, нежели жидов. Они плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не располажаю». Как Петр Первый, скорее, прагматически: «для меня все едино, был ли человек крещен или обрезан, лишь бы отличался порядочностью и хорошо знал дело».

    Пожалуйста, укажите источники, лучше всего XVIII. века.

    В обоих своих ипостасях он был импульсивен и непоследователен. Однако, как правило, — нетерпим к насилиям над еврейским населением, мог послать на виселицу солдат, уличенных в мародерстве и насилиях над иудеями (как было в Мстиславле), пытать и бить кнутом грабителей (в местечке Белогородки) и т.д.

    Пожалуйста, укажите источники, лучше всего XVIII. века.

    Главное же, он первый и единственный Государь земли российской (до Александра Второго), кто фактически уровнял в правах и в общественном положении крещенных евреев (до него довольно робко этот процесс начал его отец — Алексей Михайлович, понуждая или поощряя — стимулируя — мотивируя иудеев креститься) и ввел их в высшие слои государственной власти, будь то вице-канцлер П. Шафиров — второй по рангу дипломат после Г. Головкина, почт-директор Ф. Аш, начальник тайного сыска А. Вивьер или братья Веселовские — послы в крупнейших европейских странах — Англии и Австрии.

    Крещённые евреи были тогда (по крайней мере теоретически) «уравнены в правах» с неевреями во всех европейских странах, кроме Испании, Португалии и их владений в Европе (Южная Италия, Сицилия, Бельгия, Мальта).

    Однако и «обрезанные» могли пользоваться снисхождением или даже милостью Петра. Это и Израиль Гирш — царский фактор в Риге, где проживание евреям было строжайше запрещено, это откупщик Борух Лейбов, впоследствии — при Анне Иоанновне — отправленный в горящий сруб по делу «о совращении капитан-поручика Александра Возницына в иудейский Закон», это торговец Самсон Соломон и др.

    В Риге (и Курляндии) евреям запретил жить только Бирон.
    В начале XVIII. века такого запрета не было

    1. А.Я. — «Вот тогда он и заметил юнгу, мелькавшего где-то в вышине, скользившего по реям фок-мачты и бизань-мачты, перелетавшего на бушприт, а с бушприта на грот-мачту…По окончании баталии, Петр вызвал к себе юнгу, побеседовал с ним и … полюбил. Да и как было не полюбить этого «смышленого, вкрадчивого, бескорыстного португальца, обладавшего веселым характером, неутомимого и любознательного» (эти качества современники отмечали на протяжении всей жизни нового российского подданного). Петр умел увлекаться, но главное, имел дар познавать людей с первого взгляда. Он понял, что юнга — есть находка для него — Петра и для государства, которое он начинал строить. Он предложил юноше перейти на русскую службу. Пятнадцатилетний Антуан Эманюэль с радостью согласился и вскоре отбыл в Московию…»
      :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
      Почти также, как И.А. Бунин не понимал модернистов, полицмейстер Антон Девиер не понимал добровольного рвения и желаний истязать, хлестать, калечить…« — Так это ж Россия, голубчик! Слава Богу, не в Португалиях или Голландиях проживаем…»
      — — Размышляя над работой А.Я., невольно задумаешься над этими удивительными событиями, происходившими в России, когда инородцы становились дипломатами… Полицмейстеры/министры унутренних дел, отвратительные карлики, заблудшие, (иногда – одарённые) авантюристы, в сущности, — люди без национальности, без роду, без племени, без веры.
      Чуден Мир Б-жий.
      «О, плачьте
      До радостных слез!
      Высоко на мачте
      Мелькает матрос… — не об этом ли юноше писал Брюсов свою «чепуху» (Бунин)… »
      Разумеется, это — только одна из странных мыслей, возникающих при чтении отрывков из эпопеи, из той необычной летописи, которую пишет музыкант-музыковед-историк-лектор-писатель Яблонский Александр Павлович.

Добавить комментарий для A.B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.