Семен Глейзер: Ностальгия по советской науке

Loading

Семен Глейзер

Ностальгия по советской науке

Легенда о научном изобилии

…Если открыть телефонный справочник Москвы за 1982 год, то в графе «НИИ» мы увидим названия множества самых разнообразных научных учреждений. Самые при­чудливые аббревиатуры, всевозможные НИИАСУ, НИИАТМ, НИИШП, НИОПиК, НИУИФ и, наконец, НИИИН, невольно вызывали в памяти классический НИИЧаВо из книг братьев Стругацких. Список из 60 таких заведений отнюдь не исчерпывал собой научную мощь образцового коммунистического города. Отдельной строкой шли ВНИИ — больше ста сорока всесоюзных институтов (образец — ВНИИЭТУСХ), другой строкой МНИИ — институты московского подчинения (напри­мер, МНИПИАСУГХ), еще были такие как МИИ — учебные московские вузы (различные МИИГАиК, МИИСП и МОЛГМИ), академические учреждения, называемые просто институтами (ИСИ АН, ИППИ АН, ИНЭОС АН, ИОТТ АН, ИЭЭиХГ АМН). И надо было не путать со всеми ими еще две группы институтов тружеников науки — так называемые ЦНИИТЭИ (технико-экономических исследований и информации), а также просто ЦНИИ: это НИИ не обычные, и не все­союзные, а только центральные.

Спрашивается, зачем нужна была такая прорва заведений? Вопрос этот следовало бы адресовать командно-административной системе СССР. Для рядовых же граждан, возжелавших целиком отдаться науке, важно было тут не потеряться.

Мы далеки от мысли считать всех тружеников этой нивы за­урядными бездельниками, но обилие замысловатых аббревиатур в одном только городе невольно наталкивало на такое размышление. Прой­дя лично в период между 1981 и 1990-м годами через многие из этих институтов, потомившись в приемных, в парткомах и спецотделах, послушав пространные разговоры о невозможности мне там работы даже самым младшим научным сотрудником, несмотря на ученую степень и максимальный науч.-пед. стаж, в силу объективной и независящей от них причины — пятой графы в моей анке­те, — автору этих строк удалось нащупать некоторые общие закономерности этой целостной системы, тогда тщательно скрываемые от непосвященных. Пришло время ностальгических воспоминаний о принципах этой организации, хотя воспользоваться ими уже никому не придется — сегодня старая структура науки почти сломлена, а новая — еще только ищет себя, и какая она будет, никому не известно.

Легенда об освоенных деньгах

Нам постоянно внушали, что наука стала уже непосредст­венной производительной силой общества, и мы в это верили. На самом деле люди, говорившие эти приятные для молодых научных сотрудников слова, имели в виду не всю науку, а только ее оборон­ную часть, составлявшую по объему финансирования и численности сотрудников до 80-90 процентов от всей науки в стране. Остаток же, — то есть вся заведомо гражданская наука, сидела на голод­ном пайке. Ну и правильно, потому что он, остаток, почти ничего материально­го не производил, труд его по этой причине был никому не нужен, а научные достижения благополучно ложились на полку архивов и библиотек.

Зачем же государство содержало эту никчемную — для него — систему институтов? Ответ известен — для престижа, престижа всего советского. Оно шло на то, чтобы буквально выбрасывать деньги (небольшие, правда) на ветер, чтобы не ударить лицом в грязь, показать себя в выгодном свете перед заграницей еще и с этой стороны («Зато мы делаем ракеты и покоряем Енисей…»). Деньги на граж­данскую науку выделялись с заведомым осознанием того, что они уйдут впустую, так как на серьезное дело их все равно не хва­тит. За недорасход же отпущенных средств ругали — деньги не ос­воены в срок. Для советской экономики это было нормально.

Легенда о престиже советской науки

Престиж же был большой, и был маленький. В большом прести­же нуждалось государство, его авангард, и лично, ну, вы знаете, кто. Для того, чтобы пустить пыль в глаза западным злопыхателям, специально для них, была организована научная показуха. Ученая элита в прекрас­ных светлых научных корпусах, неплохо оплачиваемая, ездила в загранкомандировки, публиковалась за рубежом, принимала оттуда гостей, работала не спеша, никем не подгоняемая, на зарубежном оборудовании, имела льготы — библиотечные и присутственные дни, удлиненные по сравнению с другими в полтора-два раза ежегодные отпуска. Речь, конечно, идет о системе Академии наук. Работав­шие там специалисты, по замыслу партийных идеологов, должны были жить не хуже своих западных коллег, с которыми приходилось часто контактировать. Бытовые и материальные условия и в самом деле были неплохими, может быть, ненамного уступая западным стан­дартам. Зато у тех, за кордоном, никогда не было той свободы мыслей и рук, которыми обладали здесь «наши». И в этом было наше преимущество — ученый мог не думать о завтрашнем дне, занимаясь только своей наукой, или не занимаясь вообще ничем, без ущер­ба для зарплаты, чего, конечно же, никогда не мог позволить себе «буржуазный» специалист. Цель большого престижа, таким образом, достигалась.

Но был еще и маленький престиж — амбиции министерств и ведомств. Они тоже, пользуясь линией партии на «всемерное уско­рение научно-технического прогресса», выделяли малую толику денег на создание своей собственной ведомственной науки. Пользы от такой отраслевой (необоронной) науки было немного. Зато в каждом министерстве заводилось свое собственное Управление науки и тех­ники, а то и Главк — Главное управление науки, — с целой сетью подведомственных НИИ. Министерства и ведомства для поддержания своего престижа на общесоюзном уровне щего­ляли друг перед другом и перед нами, несмышленышами, количест­вом НИИ и КБ, численностью кандидатов и докторов наук. Считалось, что чем больше отраслевой науки в отрасли, тем больше вся от­расль оказывалась «впереди прогресса». Денег, конечно, никто не считал. В момент выделения бюджета на год своему Управлению науки министерство списывало эту сумму из своих расчетов как безвозвратно потерянную, — никто всерьез не ожидал какого-то возврата средств с прибылью. Хуже того, само возникновение при­были в деятельности НИИ и КБ рассматривалось как проявление буржуазной частнопредпринимательской деятельности и преследовалось в уго­ловном порядке.

Выделенные средства должны были быть «освоены», то есть обязательно истрачены. На 31 декабря каждого года все банковские сче­та научных учреждений спешно сводились к нулю. С середины нояб­ря и весь декабрь у бухгалтерии было самое горячее время. Деньги лихорадочно тратились на что угодно. Организации спешили рассчитаться друг с другом за реальные и вымышленные услуги. Заказчики стремились заавансировать работы следующего года, а исполнители умоляли их не переводить денег до наступления нового года, иначе — пропадут. И, правда, все, что оставалось на счетах на 31 декабря, называлось «экономией», изымалось финорганами и уходило в пользу местных бюджетов. А финансирование следующего года данному НИИ принудительно уменьшалось на сумму «достигну­той экономии». Предприятие, таким образом, теряло дважды — в этом году, в следующем, а также его еще и ругали — мол, пло­хо планируете науку!..

Тратиться можно было на что угодно, кроме зарплаты. За ней следили жестко. Существовали суровые инструкции Минфина и Госкомтруда, устанавливающие предельную численность, лимиты по труду, штатные расписания, средний оклад по отрасли, категорию каждого заведения и иные внеэкономические рогатки. Чтобы наука, так сказать, «не раздувалась».

Многолетняя борьба отраслей с этими рогатками привела к тому, что, в конце концов, почти каждое министерство заимело: в столи­це — один ВНИИ, один ЦНИИ и один ЦНИИТЭИ, а также еще и отрас­левой ведущий ВУЗ, тоже в Москве. На периферии — могли быть просто НИИ, в крайнем случае, ЦНИИ, вузы, базы, филиалы, отделения, лаборатории. Параллельные, и часто враждующие между собой отраслевые науки, были в союзном министерстве, и в точно таком же — союзно-республиканском.

Перед страной и народом академическая наука отчитывалась двумя публикациями в год (в собственных журналах) в расчете на одного «трудящегося», отраслевая — годовыми отчетами. Пишущий эти строки может похвастать более чем семнадцатью годовыми отчетами, написанными им лично, и никем и никогда не читаемы­ми.

От престижной науки не требовалось почти ничего — только быть, не высовываться и, когда надо, по команде, быть готовой отрапортовать о «победах и достижениях». Понятно, что такие «рабочие места» очень быстро расхватали родные и близкие, ку­мовья и сватья, кореша и подруги всевозможных власть имущих лиц. Такая непыльная работа — синекура — шла на вес золота. И попасть туда наивному новичку, ничего не понимавшему в жизни, кроме своей науки, было почти невозможно.

Легенда об оплате по труду

Оплата труда при социализме, учили нас, зависит от коли­чества и качества произведенного труда. А также от занимаемой должности. А также от наличия или отсутствия ученой степе­ни. А также от научно-педагогического стажа. А также от категории научно-исследовательского учреждения. Все эти «а также» сбивали с толку, запутывали, имели цель обмануть, недоплатить. Нам как-то довелось построить многомерную модель — зависимость зарплаты ученого от всех этих факторов.

Ученых степеней было три — никакая, кандидатская, докторская.

Должностей две — младший и старший научный сотрудники.

Стаж исчислялся в трех градациях — до пяти лет, до десяти лет, свыше десяти лет.

Кате­горий НИИ тоже было три: первая — для всей Академии наук, для всех ВНИИ, некоторых ЦНИИ и вузов. Вторая — для большинства отраслевых НИИ, всех ЦНИИТЭИ. Третья — для филиалов, баз, от­дельных лабораторий, расположенных обязательно вне столицы, а также для некоторых всеми забытых и заброшенных институтов в глухой провинции.

Скачок в зарплате при переходе от одного значения параметра к другому осуществлялся автоматически, а размер его по тем временам (семидесятые годы) был внушителен: пятьдесят-семьдесят рублей. Регулярно приходилось решать задачи, например, — если перейти из НИИ второй категории в НИИ первой категории, но с должности старшего научного сотрудника на должность младшего научного сотрудника, то, как зарплата в рублях — повысится или понизится? Кадровики, отставные майоры, старались умалчивать этот вопрос, намекая, что, мол, не из-за денег же вы работаете в науке…

Система оплаты достигла предела противоречивости в самом конце семидесятых, когда в совместном постановлении ЦК и Совмина появились слова о том, что лица с учеными степенями «вправе» требовать, чтобы их таковыми не считали. Ибо, в одном и том же НИИ, ставки без степеней шли по второй категории, а ставки со степенью — по третьей. И оклады лиц без степени намного превышали ок­лады со степенями кандидатов наук. Например, младший научный без степени и без стажа получал, — как договорится с начальством, — от 140 до 165, плюс еще право на 30%-ную надбавку к зарплате. А он же, став кандидатом наук, в зависимости от стажа, мог иметь по закону «кандидатский оклад» — только 120, 140 или 160. И прибавить ему хотя бы десятку никто не имел права.

Еще хитрее была задумана оплата труда преподавателей в вузе. Кандидат наук в должности и.о. доцента получал 170, но он же, если ему удавалось перескочить на явно более скромную по названию должность старшего преподавателя, получал уже 320, при той же учебной нагрузке.

Понятно, что хороших должностей было мало, все к ним стре­мились правдами и неправдами. Подсиживание, зависть, конкурен­ция, групповщина, доносы, — все шло в ход в гонке за степени, звания, должности, одним словом, за место под солнцем. Недаром говорили, что самые большие склоки заводились и развивались именно в НИИ. В аптечных киосках, расположенных на «научной территории», раскупались в основном слабительные и снотворные препараты — сидячая и нервная работа делала свое дело.

Однако здесь же, как ни странно, в полной мере реализовывался, воплощался в жизнь, принцип — «от каждого по способностям». То есть, тот, кто хотел работать, работал, начальство, как правило, старалось ему не мешать. А кто не хотел — мог годами валять дурака, никто ему и слова не сказал бы. Один, одержимый наукой, работал за десятерых, при этом десять его коллег по лаборатории могли спокой­но и безбедно кантоваться — продуктивность научного коллектива в целом и в среднем удерживалась на приемлемой высоте, благодаря этому одиночке.

Российская наука. Конец легенды

С распадом СССР жизнь науки заметно изменилась, и в худшую сторону. Вопросы престижа науки отпали сами собой. У государства не стало совсем денег. Многие НИИ распались или были ликвидированы. Оставшиеся на плаву институты не успевали индексировать зарплаты в соответствии с текущей инфляцией, да и те, неиндексированные зарплаты, приходилось ожидать месяцами. Кандидаты и доктора наук стали частыми гостями в редакциях научно-популярных журналов, где были согласны на написание любых статей — в предвкушении гонорара, порой превышающего оклад по основному месту работы. Пятый пункт анкеты постепенно изымался, переставал играть прежнюю роль при приеме на работу. Но было поздно. Молодежь ринулась в заграницу, а за ней потянулись и старые, маститые кадры ученых. Многие таланты ушли в бизнес, сформировали собой первый слой российских олигархов. Пошли гранты из-за рубежа. Так, худо-бедно, прошли двадцать лет российской науки.

И вот у науки начинается «новая жизнь». Государственная Дума срочно принимает закон о реформе всей российской науки. Согласно одной из статей закона вся собственность АН конфискуется государством, а сама АН ликвидируется. Ученый народ якобы освобождается от хлопот по управлению и уходом за собственностью, освобождая время для занятий «чистой» наукой. Когда-то колхозы тоже создавались под маркой того, что коллективный труд эффективнее труда индивидуального. Под это дело ликвидировалась тогда вся собственность, особенно на землю. Узнаваемая демагогия экспроприаторов.

Результаты реформы науки в России не замедлят себя проявить по известной формуле: хотели как лучше, а получили как всегда.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Семен Глейзер: Ностальгия по советской науке

  1. Мне кажется, тут нехватает раздела о словотворчестве в области названий научных (а также и ненаучных) организаций. См., например.

  2. Об»ективо, хоть несколько жестоко что-ли.
    Есть некоторые неточности. Старший преподаватель, кандидат наук, получал оклад 250 руб.
    Бесцельное расходование средств на науку далеко не всегда проходило безнаказанно. В начале восьмидесятых я, по совместительству, заведовал (модной тогда) отраслевой научно-исследовательской лабораторией при нашей кафедре и налетел на проверку комиссией от Комитета народного контроля СССР. Цель: выявить фактическую экономическую эфективность наших работ. Для нас проверка закончилась благополучно, для других — выговора и начёты. А я, в «награду», был отправлен в аналогичную комиссию уже союзного масштаба. Поездил на халяву по стране, не один раз кушал в столовой №2, купил в киоске дефицитный энциклопедический словарь, спас от расправы своего институтского приятеля (на него в КНК пришла анонимка) и ешё пару симпатичных людей, чем горжусь до сих пор. И внезапно — «всем спасибо, результаты обсудим позже, вас пригласят, а пока отправляйтесь по своим вузам».
    Вот и «пообедали».

  3. Итог — активные особи (в т.ч. и научники) покидают родину мирового пролетариата, в осадке остаются рабы. Исторический опыт показывает — после крушения Рима рабы не знали чем заняться… Эпоха Возрождения наступила через 1000 лет… Учитывая современные скорости распространения информации, этот процесс в бывшей эсэсерии займет лет 100. Опять же, под давлением шустрых соседей по планете. Вести себя, как собака на сене, никому в ближайшее время человечество не позволит. Дефицит-с, господа. И хлеба, и воды, и энергии. Спрос на науку повседневно растёт. Значит будут и лаборатории, и гранты. Хватало бы любознательных. А то нынче в моде прямая кишка.

Обсуждение закрыто.