Просовывая указательный палец в круглые отверстия на диске, я долго пытаюсь набрать нужную комбинацию из цифр. В телефонной будке с выбитыми стёклами ещё холодней, чем на улице. Отогрев дыханием замерзшие пальцы, я не тороплюсь бросать в прорезь автомата две копейки, боясь, что ненасытный железный ящик сожрёт и их…

Короткие рассказы об увиденном во сне и наяву

Часть 8

Ядгар Шакиржанов

Продолжение. Начало

Полёты во сне

«Если летаешь во сне, то значит ты растёшь!» — говорила всегда мне мама в детстве. Следуя этой логике, я должен был стать рослым как баскетболист из NBA — настолько часто я совершал полеты во сне.

Сны, в которых я летал, бывали двух типов. В первых, заснув, я плавно поднимался в воздух, пролетал над толпой людей и спокойно перемещался на крышу какого-либо здания. Потом неспешно парил над полем, дорогой или деревьями. При этом я не испытывал испуга и мне не надо было махать руками как крыльями. Было очень занимательно, и я даже не удивлялся, как мне удалось обрести такой особый дар. В конце я аккуратно приземлялся на ноги среди незнакомых прохожих, совсем не пугая их столь невероятным трюком.

Порой мне снился другой сон, где я взмывал над глубокой пропастью. Сначала полёт протекал спокойно и неспешно. Я скользил вниз вдоль отвесных скал, любуясь окружающим ландшафтом. Но внезапно скорость падения начинала увеличиваться, и я стремительно приближался к дну ущелья или кратера вулкана. Мне становилось очень жутко. Следовал удар, … и я оказывался на полу возле своей кровати. Часто со мной сваливалось одеяло, а я продолжал спать в этом положении, поленившись подняться.

Мои падения с кровати продолжались лет до одиннадцати. Поэтому, когда я ночевал в гостях, то к краю постели мне всегда подставляли стулья для страховки. Во время наших с мамой поездок на поезде у случайных попутчиков всегда вызывало удивление, что мама карабкалась на верхнюю полку купе, а сын ложился на нижней. Она понимала, что упади я во сне с такой высоты, то одними синяками не отделаюсь.

Удивительно, но «дар» летать я не потерял с годами. Конечно, происходит это уже не так часто, как в детскую пору и не столь увлекательно. Прошло уже столько лет со времени моего детства. Но ведь я уже не расту, к чему бы это?

Память

Крепко прижав лист бумаги к столу, чётким и разборчивым почерком человек продолжил писать. Он делал это уже несколько дней с остановками на то, чтобы собраться с мыслями и вытащить из лабиринтов сознания те воспоминания, которые ему были дороги. Сделать это было совсем не просто, ведь прожитые годы давили тяжелым грузом, заполняя ежедневной обыденностью его память. Но странным образом устроенный человеческий мозг выдавал внезапными вспышками моменты жизни, о которых он совсем забыл. Это было похоже на известный фокус иллюзиониста со шляпой, когда под восторженные аплодисменты зрителей из неё неожиданно появляются различные предметы, которые очень долго не заканчиваются.

Человек начал с описания своего детства, точнее с тех ярких кусочков, которые были глубоко запрятаны в памяти. Щемящее чувство тоски подхватывало его и пускало в путешествие по прошлому. Он пытался вспомнить те запахи и всё, что ему было дорого и интересно. Когда краски были яркими и мороженное очень вкусным. События тогда казались значительными, а люди и деревья были большими. Перед человеком мелькали моменты жизни, когда ребёнком он подолгу мог разглядывать сорванный листок или любоваться ползающей по его руке божьей коровкой. То есть то, на что мы сейчас не обращаем внимание.

Труднее всего оказалось оживить в памяти родные лица и знакомые голоса. Прожитые годы почти полностью стёрли или сильно заретушировали их, наполнив пространство всевозможными событиями и прочей чепухой.

Внезапно картинка из детства стала чёткой и люди на ней ожили. И тут он увидел себя со стороны, как зритель в театре. Вот он маленький приходит в гости к бабушке. А потом мама читает ему на ночь сказку. Занавес опускается и снова поднимается. А теперь он уже идет с мамой в школу. Занавес снова опускается. Меняются окружающие его декорации, а он постепенно становится взрослым.

Ведь он видел не спектакль, а свою жизнь, которую больше уже никогда не повторить!

С бабушкой и дедушкой

Нагимэ — моя бабушка. Она видный советский учёный, профессор, основавшая в Казахском Государственном Университете кафедру гидробиологии и ихтиологии. Бабушка вышла из знатного татарского рода, а её мама была известной просветительницей начала 20-го века в г. Казань.

Адей — мой дедушка. Это был высокий и когда-то статный мужчина, родом из Бугульмы. Он по специальности медик. Во время войны командовал военным госпиталем. Дошёл до Германии и уволился в чине подполковника медицинской службы. У него много орденов и медалей. Я часто разглядывал эти награды. В начале 30-х годов прошлого века они с бабушкой переехали в Алма-Ату из Казани. Здесь появились их дети.

Декабрь 1967 года и мне скоро будет четыре годика. В парке им. 28-ми Гвардейцев-Панфиловцев рядом с деревянной сценой заливали ледяной каток. На этой сцене в тёплую погоду проходили концерты самодеятельных ансамблей, а на возвышении устанавливали гигантскую сказочную «голову» персонажа из поэмы «Руслан и Людмила». Прямо из открытой пасти «головы» устраивали ледяную горку, с которой дети на санках скатывались вниз.

Я забираюсь вверх, внутрь гигантской «головы». Дедушка зовёт меня спуститься вниз, ведь нам пора домой, но я упорно отказываюсь. Устав от моего упрямства, он лезет за мной и падает на скользком льду. Многие годы спустя меня мучает совесть от мысли о том, что по моей вине у дедушки случился инсульт.

Летом 1968 года еду с ней отдыхать на озеро Иссык-Куль. Плаваю я ещё так себе, поэтому бабушка надувает мне резинового «утёнка», впихнувшись в которого, я барахтаюсь в тёплой воде рядом с берегом. Она совсем не умеет плавать, поэтому зорко следит за тем, чтобы я был рядом. На мокром от солёной воды песке незнакомая девочка сооружает песчаный замок с помощью детской лопатки и ведёрка. Очень хочется привлечь её внимание каким-либо отважным поступком. На ум ничего не приходит, кроме как показать, какой храбрый я пловец. Выбрав момент, когда бабушка отвлечётся на разговор с другими отдыхающими, направляю своего «утёнка» в открытое море, а точнее, озеро. Усиленно шлёпаю ногами и гребу руками, под восторженным взглядом девочки. И вот я уже на значительном расстоянии от берега.

«Помогите! Ребёнок в воде!» — зовёт на помощь бабушка, бегая вдоль кромки воды по горячему песку пляжа. На берегу началась паника. Издали мне видно, как бабушка машет руками и кричит. Началась «спасательная операция». Ко мне идёт громадный и полный мужик, с обгорелыми плечами, в панаме на голове. Именно идёт, а не плывет, так как глубина оказалась для него чуть выше груди.

«Плыви к берегу!» — басом приказывает мужик, добравшись вброд до меня и направив моего «утёнка» в сторону пляжа. Странно, но мои движения ногами и руками не приносят результатов, так как я не двигаюсь с места. Схватив «утёнка» за шею и чуть её не свернув, со свирепым лицом он буксирует меня к берегу.

Теплый и светлый вечер. В летнем кинотеатре собираются показывать самый популярный в СССР фильм конца 60-х годов — «Фантомас». Детей туда не пускают. Проблема решается просто. Для этого надо подойти к ограждению кинотеатра, ведь забор сделан из рваной металлической сетки. Всё прекрасно видно сквозь забор, к тому же бесплатно. Бабушка строго блюдет правила — нельзя, значит нельзя! Оставляет меня одного в летнем домике, несмотря на мои возражения. Выждав время, крадусь смотреть фильм. Незадолго до окончания фильма, боясь быть пойманным, отправляюсь обратно в летний домик. По дороге отвлекаюсь на лягушку, прыгающую по дорожке, освещённой лунным светом. «Интересное животное!» — думаю я.

Через некоторое время, мы с бабушкой едем вдоль побережья озёра Иссык-Куль на автобусе. Останавливаемся в населенном пункте Рыбачье (город Балыкчи), в рыболовецком совхозе. Моя бабушка — биолог (гидробиолог и ихтиолог). Водная фауна — её стихия. Вечером, коллектив совхоза угощает нас ухой из местной рыбы. И тут происходит ужасное: я давлюсь костью и задыхаюсь. Ко мне бросаются бабушка и другие люди, трясут и хлопают по спине. После того происшествия не ем рыбу лет до пятнадцати.

В конце декабря 1967 года дедушка перенёс инсульт. После больницы он частично парализован. По квартире его возят на инвалидном кресле, одетого в белую пижаму. Я частенько тру на тёрке ему яблоки и морковь. Морковь смешиваю с сахаром. Дедушка печальный и молчаливый, ведь ему трудно говорить.

Ноябрь 1971 года и я учусь в первом классе. Играю во дворе рядом со своим подъездом. Идут мама, её сестра и их родная тётя. У всех на головах чёрные платки.

«Бабушки больше нет!» — тихим голосом говорит мама, а у меня на лице появляется дурацкая улыбка.

Бабушка умерла в шестьдесят лет от рака груди. Дедушка пережил её на 24 дня. Не смог выдержать разлуки.

Говорят, она до последних дней отказывалась принимать обезболивающие уколы морфия. Боялась, что после выздоровления станет наркоманкой и не сможет преподавать в университете.

Кошмар в школе

Утром я сказал одноклассникам: «Давайте не пойдём в школу, а купим «Яблочного» и напьемся?»

Все радостно поддержали мою идею. Хотя это сильно сказано, что все. Ведь нас было только трое — мой друг и сосед по дому Илья и вечно небритый Паша. Идея была, конечно, слегка криминальной, и мы такое задумали впервые, но именно это и делало её интересной. Для нас, десятиклассников, было непросто приобрести алкоголь, но взрослый вид Паши не вызвал вопросов у продавщицы. Собрать необходимую сумму в размере одного рубля тридцати двух копеек оказалось несложно. И вот мы уже затарились «запретным плодом», который был бережно уложен в мой портфель. Свои учебники и тетради я переложил в портфель Ильи. Паша же, по обыкновению, носил тоненькую папку, в которую мало что помещалось. «Операцию» решено было провести во дворе Пашиного дома, где много скамеек, скрытых за ветвистыми деревьями.

По пути Паша заскочил к себе, так как родителей не было дома, и захватил шестиструнную гитару. Отдыхать, так с музыкой. Усевшись на скамейке и поочерёдно прикладываясь к бутылке с креплённым вином, мы начали травить анекдоты. Особенно в этом преуспел Илья, демонстрируя свой тонкий еврейский юмор. Затем он продекламировал с выражением стих Владимира Маяковского:

«Вошел к парикмахеру, сказал — спокойный:
«Будьте добры, причешите мне уши…»
Гладкий парикмахер сразу стал хвойный,
лицо вытянулось, как у груши.
«Сумасшедший!
Рыжий!» — запрыгали слова.
Ругань металась от писка до писка,
и до-о-о-о-лго хихикала чья-то голова,
выдергиваясь из толпы, как старая редиска…»

«Ничего я не понял, фигня какая-то!» — с задумчивым лицом произнёс Паша, почесав небритую щеку.

Тогда я взял в руки музыкальный инструмент и начал наигрывать те немногие аккорды, которые умел. Начав со знаменитой “Smoke on the water” группы Deep Purple, я вспомнил всё, что подбирал на гитаре у себя дома. Вскоре мое музыкальное представление закончилось, и я отдал инструмент Паше. И тут он начал выдавать свои непревзойденные матерные куплеты, чем вызвал у нас восхищение. Время шло незаметно, а мы постепенно хмелели. Пьяный восторг разливался по телу, а язык у приятелей начал потихонечку заплетаться. Вскоре вино кончилось, а пойти за добавкой мы уже не решались, боясь быть пойманными учителями или родителями, да и денег уже не осталось. Закинув в рот целую пригоршню сушенных апельсиновых корочек и угостив ими друзей, я предложил пойти в школу, чтобы успеть на последний урок.

«Главное — не дышать никому в лицо и не подходить близко! А корочки помогают скрыть запах алкоголя!» — многозначительным голосом произнёс я, и мы двинулись в путь.

Войдя в школу через главный вход, я понял, что оказался один. Мои собутыльники куда-то запропастились, а я попал в «лапы» учителей. Плотно сжав рот и стараясь дышать только носом, я попытался пройти сквозь толпу учителей и учеников, глазеющих на меня.

«Надо, чтобы он дыхнул! Заставьте его!» — раздался вдруг знакомый ехидный голос.

Я ещё плотнее сжал челюсть и почувствовал, как чьи-то руки полезли к моему рту, ощупывая лицо и грубо пытаясь открыть мой рот. Оттолкнув нападающего, я ударил его портфелем.

«Хватайте его!» — закричал учитель физкультуры, пытаясь взять меня в свои крепкие объятия, но тотчас был остановлен моим пинком в челюсть.

Этот прием я отрабатывал дома не один раз и довёл до автоматизма. Второй удар я адресовал моему однокласснику. Ведь именно его ехидный голос подзадоривал всех схватить меня, чтобы все могли почувствовать запах. Это был Женя, редкостный подхалим и «стукач», который постоянно выслуживался перед учителями. Пинок достиг цели, и Женя распластался на полу, раскинув ноги и руки как чучело.

В этот момент я разглядел, что окружающие — не совсем люди. Их лица стали трансформироваться, появились рога на головах и копыта вместо обуви. Схватив швабру, стоявшую у стены в углу вестибюля, я начал яростно отмахиваться. Гудящая толпа чертей кружилась вокруг меня, боясь подступиться.

«Позовите завуча, Аду Васильевну! Она заставит его открыть рот и дыхнуть!» — раздался внезапно скрипучий голос. И вот черти привели нашу Адушку, поддерживая её с обеих сторон. Её глаза, еле видные за запотевшими очками, были закрыты. Ужас сковал моё тело…

«Протрите мне очки! Протрите мне очки!» — подняв в мою сторону руку, произнесла она голосом Гоголевского Вия…

И тут я понял, что пора просыпаться.

Мешочек со смехом

Дикий мужской хохот раздался из моей комнаты. На шум прибежала перепуганная мама.

— Что происходит? — встревоженным голосом спросила она.

— Мама, это же «мешочек со смехом»! — показал я ей дефицитную игрушку, изготовленную в ГДР.

— Ты меня напугал, — успокоилась мама.

Сюрприз был запрятан от любопытных глаз в мешок из тёмной холщовой ткани, перетянутый сверху веревкой. Хохот не прекращался минут пять, и я от него начинал немного уставать. Попал «мешочек» ко мне ненадолго, так как я его позаимствовал у родственника, чтобы позабавиться в школе. На перемене он произвёл фурор у одноклассников. Достаточно было его слегка повернуть или потрясти, и сразу из глубины мешка вырывался мощный хохот, к которому невольно присоединялись окружающие дети и взрослые. В конце семидесятых годов такие технические устройства были для нас в новинку.

— Отец пообещал привезти мне такой же из Москвы! — приврал я ребятам, бережно пряча мешочек в свой портфель, ведь завтра надо было отдавать его владельцу.

На уроке я несколько раз порывался включить это устройство, но боязнь наказания останавливала меня. По дороге из школы я неоднократно «выдавливал» смех из мешочка, не вытаскивая его из портфеля. Удивлённые прохожие внимательно разглядывали моё непроницаемое лицо, совсем не понимая, откуда раздаётся звук.

«Я так смеяться не могу», — подумал я на кухне после неудачной попытки воспроизвести смех, тщательно прочищая ёршиком стеклянную бутылку от простокваши.

Подростковые увлечения

Фотографировать я стал в 1974-м году. Азам этого сложного процесса меня научил знакомый отца. Изготовление фотографий в те годы кардинально отличалось от того, как это происходит сегодня. Прежде всего на фотоаппарате надо было научиться выставлять диафрагму и выдержку, в зависимости от солнечного освещения. Прежде чем сделать кадр, необходимо было вручную навести резкость на объективе. Даже вставить кассету с фотопленкой в аппарат требовало особых навыков. Перед каждым следующим кадром, следовало вручную перемотать пленку специальным рычажком на аппарате. Кадров на пленке только 36, поэтому каждый снимок на счету.

Фотоаппарат у меня был особый, сейчас бы сказали «раритетный». Он мне достался от дедушки — «ФЭД-Зоркий» 1949-го года выпуска. Позже, родители мне купят «Смену 15». Но высшим пилотажем были зеркальные аппараты «Зенит», с отдельно продающейся фотовспышкой. К сожалению, такого у меня не было.

Ключевым моментом являлся процесс проявления фотопленки, происходивший в ванной комнате. Это было непросто, так как требовалось в полной темноте наощупь вставить отснятую плёнку в бачок для проявления. Затем, залив специальный раствор, прокручивать пленку внутри бачка при помощи вертикального стрежня в центре бачка. После этого вылить и залить раствор для фиксации (закрепитель). Затем, промыть пленку в чистой воде и развесить на бельевую веревку для просушки.

Теперь наступает следующий этап, не менее важный и ответственный — печатание фотокарточек. Для этого у меня есть громоздкий фотоувеличитель. Процесс происходит в полутьме. Освещать ванную комнату можно только красной лампой, чтобы не засветить фотобумагу. Высушенная фотопленка помещается в приёмник в фотоувеличителе. Из чёрного светонепроницаемого бумажного конверта достаю лист фотобумаги и кладу на кадрирующую рамку для установления нужного размера фотографий. Предварительно, я уже выбрал нужный кадр. После этого включаю на несколько секунд лампу в фотоувеличителе, чтобы кадр «отпечатался» на фотобумаге. Теперь я кидаю лист в ванночку с проявителем и некоторое время полощу в нём фото. На фотобумаге постепенно появляется изображение. Затем я промываю фотокарточку в ванночке с водой и кладу в третью ванночку с закрепителем. Немного подержав, бросаю в ванну с чистой водой. И так много раз повторяю эту процедуру. Фотографии можно высушить на бельевой веревке, но я использую электрический глянцеватель. Просохнув на нём, фотографии выглядят как лакированные.

Особое место в досуге у меня и многих ребят моего возраста в те годы занимала игра в настольный теннис. Стол для настольного тенниса был тяжелый, металлический. Он состоял из двух половинок. Его мы вместе с другими мальчишками принесли в наш двор из двора в соседнем районе. Кто-то отдал его нам даром. У стола была не совсем ровная поверхность. Тащили стол своим ходом на руках, а расстояние до дома было большое. Приходилось часто отдыхать, но результат того стоил. У каждого из нашей компании имелись ракетки, сетка и пластиковые мячики для настольного тенниса.

Западная музыка в те годы всё же проникает к нам небольшими порциями. Напротив старого здания Зелёного базара, недалеко от нашего «Дома учёных», находился киоск «Союзпечати». Именно здесь я покупаю грампластинки, выпущенные фирмой «Мелодия». Сначала это были пять маленьких грампластинок The Beatles и одна — The Rolling Stones. С них и начинается моё серьёзное увлечение классическим британским и американским роком и блюзом. На каждой пластинке было всего по несколько песен, но что-то в этой музыке тронуло мою душу и сердце настолько, что не отпускает по сей день. В начале и середине 70-х годов информацию об исполнителях и музыкальные альбомы достать крайне трудно. Виниловые пластинки привозят семьи дипломатов из-за «бугра», спортсмены и другие счастливчики. Стоят они на «чёрном рынке» бешеных денег. Я себе это позволить не могу. Остаётся единственный вариант — записывать музыку с «оригинала» или с другой магнитной пленки на магнитофон. Для этого часто беру у двоюродного брата катушечный магнитофон «Маяк-3», пока не появится собственный «Ростов-102».

Весной 1975 года двоюродный брат принёс ко мне домой радиоприёмник «ВЭФ», позаимствованный у родственника. Мы привязываем к антенне длинную медную проволоку и спускаем через форточку со второго этажа на землю. Таким образом, мы увеличиваем принимающую способность антенны радиоприёмника. Высота этажей большая, проволоки понадобилось много.

Дело в том, что по субботам, «Голос Америки» транслирует для жителей СССР передачу про рок-н-ролл, который не очень приветствуется в Советском Союзе. Я в восторге, ведь по нашему телевидению выступают только аккуратно постриженные ВИА в костюмчиках с выпущенными воротниками рубашек поверх пиджаков. Ещё можно увидеть, как прыгают полураздетые девушки из восточногерманского балета «Фридрихштат Палас», поёт со сладкоголосый Карел Готт из Чехословакии, а по радио услышать песни, вроде: «Говорила мама мне, про любовь обманную, но напрасно тратила слова…»

Читать я любил с детства. В то время даже не у каждой семьи были телевизоры. Поэтому, чтение для советских людей это всё, и дети не были исключением. Первую книжку я прочёл в старшей группе детского садика, ведь нас уже учили читать. Она называлась «Про страх» и рассказывала о маленьком мышонке, который очень боялся темноты. На обложке нарисован СТРАХ. Я его очень побаиваюсь и закрашиваю цветными карандашами. Потом были «Сказки народов мира». В выходные дни я просыпаюсь пораньше и, пока родители спят, начинаю читать. Пристрастия меняются с взрослением. Дома у нас была большая библиотека. Что-то досталось от родителей мамы, но многое приобрели сами родители. Читаешь книгу и представляешь себе героев, обстановку и описываемые события.

Вот такие были увлечения у меня в те годы.

Пьяница

Он был безобидным и немного смешным. Каждый раз, встречаясь со мной во дворе, он жал мне руку, обдавая сильным перегаром, и позвякивал пустыми бутылками от портвейна.

— Видишь? Несу драгоценный груз в приёмный пункт стеклотары, — вот и в этот раз он с усмешкой потряс передо мной заполненной авоськой, откуда торчали стеклянные горлышки.

— Ладно. Удачи! А то я в школу опоздаю, — ответил я.

Я не лукавил, ведь беседа с ним могла затянуться надолго. Обычно он появлялся в самый неподходящий момент и начинал рассказы про свою молодость, проведённую в нашем дворе.

— Мы с твоим дядей очень дружны были в детстве! — сказал он. — Правда, дрались мы частенько. Глупыми были!

Рос он обычным мальчиком из профессорской семьи, вместе с моей мамой и другими такими же детками в нашем доме. Время шло, дети выросли, закончили обучение в институтах и университетах, обзавелись собственными семьями, стали серьёзными людьми. Но только не он, так как дружная компания сокурсников-медиков приучила его к выпивке и весёлой жизни. Вот так и продолжал он веселиться, постепенно превратившись в местного пьяницу, над которым смеялись дети и которого сторонились взрослые, выросшие вместе с ним.

— Он был другом твоего родного дяди. Вместе учились в медицинском институте и вместе спились! — с грустью в голосе вздохнула мама, вспоминая своего старшего брата, проведшего последние годы жизни в пьяном угаре и без вести пропавшего. Перед моими глазами всплыли картинки из раннего детства, где вечно пьяный дядя устраивал скандалы маме и бабушке.

— А откуда у него столько здоровья так долго и много пить?

— Не знаю, но всё это добром не кончится! Сколько раз я его умоляла бросить эту гадость! — ответила мама.

Пьяница всё продолжал пить, постепенно распродавая ценные вещи из квартиры давно ушедших в мир иной родителей. Пока однажды он не умер, упав прямо перед входом в свой подъезд. Он долго пролежал так в тёмной луже, вытекшей из разбитых бутылок с портвейном.

— Жалко человека! — сказала мама.

Голова

Она стояла в гараже, расположенном в просторном дворе нашего дома. Большая, сделанная из гипса или чего-то там ещё, она глядела белыми глазницами на шедших к ближайшим мусорным бакам жильцов. Распахнутая массивная деревянная дверь открывала вид на множество готовых и незаконченных скульптур и статуэток, заполонивших эту импровизированную мастерскую. Хозяин подолгу курил возле входа, одетый в рубашку с жилеткой. Лишь только борода и длинные волосы, выбивающиеся из-под тюбетейки, указывали на его принадлежность к богеме художников и скульпторов. Большая голова была установлена на деревянный постамент и часто выставлялась за пределы гаража на всеобщее обозрение. Но мне казалось, что ей хотелось просто подышать свежим воздухом. Возможно, скульптор задумывал слепить к ней и тело, вместе с руками и ногами, но за годы жизни в доме моего детства этого так и не случилось. Сначала голова вызывала у меня благоговейный трепет, как и у всех деток моего поколения, выросших под рассказы про доброго дедушку Ленина. Потом она стала вызывать лишь лёгкий смех. «Вождь мирового пролетариата» был похож на огромную болванку из гипса, полую внутри, на которой можно было написать любое слово и или разбить камнем.

Его портреты глядели на нас со всех концов нашей необъятной страны: с экранов телевизоров, со страниц газет и журналов. С его плакатами мы ходили на демонстрации и посвящали ему песни. Но мало кто знал, что возле местной помойки расположилась голова самого Ленина.

Голова так и осталась головой, не превратившись в статую. И, как мне кажется, с годами эта незаконченность уже перестала кого-либо беспокоить.

Битва миров

Мы и они были из разных миров, враждебных друг другу. Поэтому опасно было заходить на их территорию, но и незваных пришельцев нельзя было пускать в наш двор. И битва эта продолжалась не один год. Мы с ними были настолько разные, что дружба была невозможной. Они — мальчишки из частного сектора на ближайшей улице, а мы — профессорские дети и внуки. Они жили в старых, глиняных домах с печным отоплением и удобствами во дворе. Мы же росли в благоустроенных квартирах с телефонами, ванными комнатами и паркетными полами. Они нас ненавидели, а мы отвечали им тем же. Но они первыми объявили нам войну, а мы не собирались сдаваться, чтобы не прослыть изнеженными трусами.

У них был главарь — подросток года на три старше меня. Наш главарь был тоже взрослее остальных наших ребят и не собирался отдавать территорию без боя. Бойцов никто не щадил, ведь на войне как на войне. Перед боем они засылали лазутчиков, ну а позже переговорщиков, которые сообщали о времени начала следующей битвы. Это было благородно, тем самым нам давали время подготовиться к обороне нашей «крепости». Двор наш действительно со стороны походил на крепость, окружённую высоким кирпичным забором с острыми железными зубьями наверху, с чугунными воротами и калиткой. Не зря наш дом строили пленные японцы. Военные действия происходили именно здесь, на передовых рубежах нашей «родины». Наше вооружение состояло из палок, камней, рогаток, деревянных мечей и сабель. Были ещё самодельные деревянные ружья, стреляющие пульками, изготовленными из алюминиевых шашлычных палочек. В ход шло всё, но только не кулаки. Иначе бы это походило на обычную драку. Но мы не хулиганы. И у нас — битва, а не потасовка. Ведь мы — воины, а не уличная банда.

«Главное — прикрывать глаза от камней и пулек противника и не отступать!» — только успевал подумать я за короткое время схватки. Ну а после мы «зализывали раны» (то есть, обрабатывали зеленкой) и прикладывали медные пятаки к синякам.

Шли месяцы, а за ним годы. Больше не осталось тех старых домов на ближайшей улице. Их снесли, и тамошние мальчишки переехали жить далеко от нашей «крепости». Исчез «враг», да и мы подросли. Прошло ещё очень много лет, и мы стали взрослыми. Я уже давно здесь не живу здесь. Но иногда, проходя мимо моего старого дома и забора, я вспоминаю то время, наши «битвы миров» и думаю, что же стало с нашим врагами?

Религиозность

Мама неохотно обсуждала со мной вопрос о том, есть ли бог. Ответ был один — его нет. Да и какое другое мнение могло быть в нашей семье, если мои бабушки и фронтовик-дедушка были коммунистами. Тем удивительнее было для меня, что после похорон бабушки, профессора биологии, к нам домой пришёл мулла. Правда, сделано это было как-то тайно и впопыхах, дабы не узнали окружающие.

На самих похоронах я не присутствовал, родители пощадили детскую психику, но вечером, когда разошлись пришедшие на поминки гости, к нам пожаловал странный человек. Он был одет в длинный халат с узорами, а на голове была зелёная тюбетейка. Это был очень пожилой мужчина, постоянно перебиравший пальцами правой руки чётки. Название этой штуковины я после узнал у мамы. Но главное, что отпечаталось в моей детской памяти, был его стеклянный глаз. Мне казалось, что глаз живёт какой-то своей жизнью и всё время следит за мной. Усевшись на стул, мулла достал какую-ту маленькую книжку и начал читать, припевая на непонятном мне языке. При этом один его глаз периодически закрывался, но второй сердито глядел на меня. От страха я стал прикрывать ладонями лицо, но как только убирал их, глаз продолжал пристально за мной наблюдать. В ту ночь мне плохо спалось. Мне снился странный человек и его страшный глаз.

Как и мои сверстники, ребёнком я не загружал свою голову мыслями о религии, что не помешало мне в дошкольные годы, однажды проходя мимо церкви, кинуть снежок в открытое окно. Тем самым я внёс свою скромную лепту в борьбу с религиозным мракобесием. Тема религии редко возникала в разговорах с товарищами. Всё же один раз на моей памяти произошёл жаркий спор между моими приятелями по секции плавания. Возвращаясь после тренировки, один мальчик громко доказывал другому, что бога нет и никогда не было. Мы же внимательно слушали.

«Бога нет! Спорим?» — жестикулируя и выпучив глаза кричал один приятель другому.

«Спорим! А чем докажешь?» — ответил ему второй. Азарт светился в его глазах.

«А я сейчас плюну на него в небо и мне ничего за это не будет!» — и приятель смачно харкнул вверх, задрав голову.

На мгновение мы притихли, но ничего не произошло. Аргумент мальчика показался нам очень убедительным. Правда, последовать его примеру никто из нас не решился.

Татуировка

Татуировка (тату) — процесс нанесения постоянного рисунка на тело, методом местного травмирования кожного покрова с внесением красящего пигмента. А по-простому — обычная наколка. В мои детские и юношеские годы её делали люди, отбывшие срок в местах заключения. С годами, она стала называться модным словом «тату» и получила широкое распространение по всему свету. Я тоже не удержался от соблазна, нанеся её на левое плечо. Правда, это было сделано в специализированном салоне мастером. А в те годы наколка выполнялась кустарным способом и подручными средствами, зачастую в антисанитарных условиях.

В 1984 году я служил в воинской части на территории Германии. Имея с детства некоторые навыки рисования, я периодически выполнял роль писаря в нашей роте. Соответственно, у меня имелся неограниченный доступ к канцелярским принадлежностям, краске и туши.

— Сделай мне наколку! — немного заикаясь, обращается ко мне сослуживец.

Это Мустафа — долговязый и длинноногий казах из российского города Астрахань. Предложение необычное и неожиданное.

— А зачем она тебе? Это же на всю жизнь!

— Хочу сохранить память о службе в армии!

«Странный способ сохранения воспоминаний. Неужели фотографий недостаточно?» — думаю я.

У Мустафы на лице такая решимость, что переубеждать не имеет смысла. «Операцию» решено проводить на следующий день, а пока надо подготовиться. В качестве прибора для нанесения наколки я выбрал три длинные швейные иголки, которые по всей длине связал нитью. Ну а красящим веществом послужит обыкновенная канцелярская тушь фиолетового цвета. Рисунок он пожелал себе незатейливый. Точнее, это даже не рисунок, а надпись на немецком и русском языках«DDR. ГСВГ». Что означает — «Германская Демократическая Республика. Группа Советских Войск в Германии». Задание достаточно простое, если не считать того, что эту мазню я должен наносить на кожу живого человека.

Вечером следующего дня мы уединились в «Ленинской комнате», где аккурат напротив бюста вождя я начал свою незаконную деятельность. Заставив Мустафу помыть с мылом левое предплечье, я с волнением приступил к незнакомому процессу. Конечно, лучше было бы ещё обработать кожу спиртом, но где его найти в нашей казарме. Вначале я прорисовал буквы на предплечье фломастером, потом наступило кровавое действие. Смачивая иглы в пузырьке с тушью, я стал пробивать кожу, вбивая красящее вещество внутрь. Мустафа слегка вскрикивал, но останавливаться было нельзя. Для вытирания крови был использован носовой платок Мустафы. После часа мучительной процедуры, вытерев пот со лба, я с облегчением сказал:

— Всё! Закончил…

С мученической улыбкой он пошёл смотреться к зеркалу. Наколка представляла из себя довольно неприглядное зрелище: кожа в этом месте припухла и приобрела багровый цвет. Замотав предплечье заранее припасённым бинтом, сослуживец с благодарностью пожал мне руку.

Я думаю, что память об этом у него сохранилась надолго.

Телефонная будка

Просовывая указательный палец в круглые отверстия на диске, я долго пытаюсь набрать нужную комбинацию из цифр. В телефонной будке с выбитыми стёклами ещё холодней, чем на улице. Отогрев дыханием замерзшие пальцы, я не тороплюсь бросать в прорезь автомата две копейки, боясь, что ненасытный железный ящик сожрёт и их. Круглый металлический диск неохотно поддается усилиям моего пальца, никак не желая занять нужное положение напротив выбранной цифры. Приходится дотягивать движением руки, преодолевая сопротивление сломанной пружины возвратного механизма.

— Чёрт побери! — ругаюсь я. — Какие уроды ломают телефоны?

В кармане зимней куртки осталось только две монеты, и это моя третья попытка связаться с мамой. Уже начинает темнеть, и я не хочу, чтобы она волновалась. У двух предыдущих телефонов были оторваны с «мясом» трубки, и вместо них торчали, как кишки из распотрошённой тушки, оборванные контакты, безнадёжно повиснув вдоль стенки кабинки и раскачиваясь от проникающего внутрь зимнего ветра.

Для меня, старшеклассника, это привычная картина. По собственному опыту, из пяти попавшихся на пути уличных телефонов работающими окажутся только один или два, да и то, если иметь навык при наборе цифр.

— Давай же, ну! — с надрывом кричу я непокорному диску. — Осталось всего три цифры!

Диск с легким скрипом поддаётся давлению моей руки, позволив завершить комбинацию из шести цифр. Совместив отверстие с цифрой «семь» и вернув диск в исходное положение, я наконец услышал первый гудок. Теперь уже можно кидать монетку в прорезь. Аппарат с щелчком проглатывает две копейки.

— Алло, сынок? Это ты? — слышу я из трубки родной голос.

— Привет, мама. Это я! Не беспокойся, у меня всё хорошо…

Продолжение