У мамы голос всё такой же бодрый, жизнерадостный, как и тридцать, сорок лет назад. Увлеченно пересказывает Лёне новые выпуски любимых своих телепередач. А вот о «смыслах», это он уже с отцом. Хотя Борису чаще хочется говорить о политике.
Борис и Дора
рассказ
Дмитрий Раскин
Они могли и не встретиться. Точнее сказать, они никогда не встретились бы. Он окончил ленинградский кораблестроительный, она училась в N-ском авиатехникуме, но страна боролась с космополитами, поэтому его не подпустили к строительству кораблей и распределили на завод попроще, как раз в этот самый N-ск. Она мечтала строить самолеты. Но ее по той же самой причине не пустили на авиационный завод, сказали прямо, без эвфемизмов: «Из-за пятого пункта». Сказали, когда Сталин уже почти четыре месяца как лежал в мавзолее, а «врачи-убийцы» не только на свободе, но и восстановлены в прежних должностях. Для нее это не было таким уж потрясением, приняла как данность: «что ж поделаешь», «так положено» и еще какие-то слова в этом же духе. Она оказалась на том же самом заводе «попроще». Зато недалеко от дома, не придется тратиться на трамвай. И это у нее не только сарказм, но и легкость натуры, характера.
Он был постарше и потому оказался на этом заводе, когда Сталин еще стоял на мавзолее. «Хорошо, что ваша фамилия и внешность полностью соответствуют вашей национальности, — сказал ему начальник первого отдела при приеме на работу. — А то мы тут выявили, — «выявили» было произнесено со специфической интонацией, — и сам блондин, и фамилия Поляков, а оказался из ваших». Он, пытаясь сосредоточиться на чувстве собственного достоинства, ответил, что есть и такая еврейская фамилия «Поляков», и «Иванов» тоже есть. Начальник первого отдела хмыкнул, но сообразив, что слишком много чести для этого так вот беседовать с ним, подписал ему согласование, буркнул: «Можете быть свободны».
Абраша Малес уже год как ухаживает за Дорочкой Сегал, чувствует уже, что нет, но надеется, пытается надеяться. «Он хороший, он добрый, — объясняет Дорочка маме, — но он друг, понимаешь?! Друг, и только». Мама понимала. Тётя Фира, соседка, как не без иронии говорила о ней Дорочкина мама, Мира Иосифовна, «больше, чем соседка», подзуживала: «Смотри, Мира, такого парня провороните! У Доры твоей туман в голове и стихи, наверное, но ты-то, ты-то! умная же и знаешь жизнь. Так надавай по заднице своей дурочке, чтоб вылетела блажь из головы, иначе старой девой останется со всеми своими туманами. Что тогда скажешь, а?» И начинала излюбленную свою тему: Дорочка замуж не выйдет, потому что у нее ничего нет. А вот у Ривки (младшая дочь тёти Фиры) и шуба есть, и сберкнижка в приданное будет.
Переживания за судьбу Дорочки не мешали тёте Фире предпринимать кое-какие усилия по переманиванию Абраши, ну да, для Ривки. (У нее это как-то сочеталось!) Но Абраша к ее любимой дочке был вполне равнодушен. А увлекся бы Ривкой, легче стало бы Доре — ей совестно перед ним.
— А что поделаешь, если сердце молчит, — говорит она маме.
— Может быть, твое сердце просто еще спит? — отвечает Мира Иосифовна. И после паузы, в своей всегдашней, довольно-таки выспренной манере: — Сердце не надо торопить.
Ривка и Дора ровесницы. Сколько Дора себя помнит, они всегда вместе: во всех дворовых играх, потом в школе за одной партой. И всегда Ривка устраивала с ней соревнование. Соревновалась с Дорой так азартно, что совершенно не замечала, что та в «ристалище» вообще не участвует. Пишут они контрольную, Ривка закрывает рукой тетрадь, дабы Дора не подглядела, не списала, не получила чтобы причитающуюся ей, Ривке, «пятерку». Катаются они на коньках (коньки привязаны к валенкам), Ривке надо обязательно доказать, что она лучшая. Один раз так доказывала, что руку сломала. Доре пришлось месяц носить за Ривкой портфель и помогать ей в школьной раздевалке. Ривка все это принимала как должное, не без ворчания, а то и покрикивания на подругу. Дора не обижалась, удивлялась, скорее. Снисходительна, иронична, не злопамятна. Ривке же в этом ее великодушии мнилось высокомерие. В нынешнем же их возрасте Ривка чувствует себя выше подруги, потому что у нее есть шуба и к тому же мама ей обещала, что она раньше Доры выйдет замуж. А вся хваленая Доркина смазливость в таком обшарпанном пальто недорогого стоит.
Мира Иосифовна раз попыталась познакомить Дорочку — какие-то знакомые каких-то дальних ее родственников. Но там условие: девочка должна быть с креслом. Имелось ввиду стоматологическое кресло в приданное. То ли они там стоматологи, то ли собирались сделать стоматологом жениха. У Миры Иосифовны и Дорочки кресла не было, а вот юмора и острословия хоть отбавляй.
Мира Иосифовна так радовалась, когда появился Абраша Малес (по паспорту он Александр, но все всё понимали, да и он не хотел, чтобы они звали его «по паспорту»). Не судьба. Жаль.
Она увидала его в заводской столовой. Его взгляд… такой глубокий, тёплый проникновенный. И взгляд этот обращен на нее. Да, именно, проникновенный — это слово прокручивала в мозгу бессчетное множество раз, его и сказала маме. Лёня, их сын, наслушавшись рассказов Доры об этой первой ее встрече с его отцом, будет острить: «Так это папа просто о котлетке думал!» Борис смеялся, Доре же хотелось, чтобы о «первой встрече с Борисом» говорилось восторженно, с пафосом.
На следующий день Дора села на лавочку возле волейбольной площадки (в обеденный перерыв Борис играл в волейбол.) «Если захочет, подойдет. Ну а нет, так что же…». И Боря Гройс, преодолевая робость, подошел.
Ходили в театр, сколько-то раз в кино, в музеи, на какую-то выставку. И не видели всех этих картин и скульптур, не слышали актеров… Боря какой-то другой, и не всё в нем понятно, но настолько родной. И странности его (тогда еще не было слова «комплексы») умиляли. Так интереснее даже.
Дора приходит домой, а у мамы сидит тётя Фира. При ней же не скажешь. Но и ждать, пока она уйдет, Дора не могла.
— Мама! Всё разрешилось, — почему-то выскочило именно это слово.
— Я рада, — улыбнулась Мира Иосифовна.
— О чем это вы? — насторожилась тётя Фира.
— Да так, — ответили они. Не повернулся у них язык сказать правду. Ведь тётя Фира могла не пережить, что Дорочка выходит замуж раньше ее Ривки.
— Пустяки, Фира. Не обращай внимания, — это Мира Иосифовна уже иронизирует над их с Дорочкой «великодушием победителей».
* * *
В положенные им по закону по случаю свадьбы три выходных дня съездили в Москву. И прихватили еще два рабочих дня. Чтобы уже свадебное путешествие получилось. Боря договорился у себя в отделе, а Дора придумала отговорку: не смогли билетов на обратный поезд достать. Но начальник ее раскричался и потащил Дору к директору. Тот выслушал и сказал: «Девочка замуж вышла, так поздравил бы. Ладно, всё, Степаныч, иди занимайся своими делами». (Одно из радостных, задушевных воспоминаний Доры.)
А в выходной, тогда еще был только один выходной, Боря и Дора пошли покупать ей новое пальто.
* * *
С Абрашей Малесом Дора время от времени перезванивалась. Один раз вместе с маленьким Лёней была у него в гостях. У Абраши две девочки-погодки, чуть младше Лёни. Абраша, добрый и мягкий, очень понравился Лёне. (Своего папу, строгого и загадочного, он немного побаивался.) «Абраша был бы мне лучшим отцом». Борис так радовался этой его остроте. Она заняла довольно-таки почетное место в их домашнем фольклоре. Не так давно Лёня повторил ее, когда Борис протестовал против его развода с Викой. И им стало смешно.
День выборов. Родители впервые взяли Лёню с собой. Лёня счастлив, как же, праздник! и он идет между папой и мамой, держит их за руки. Их сосед по подъезду, дядя Коля, сварщик, оживленный, уже поддатый, шествует на выборы со всем своим семейством. «Даже вы, Борис Моисеевич, с нами? Правильно!» Он явно хотел сказать папе что-то такое приятное, но Лёня заметил реакцию отца, пусть тогда и не понял ее, конечно же.
— Ну вот, «за нерушимый блок», — смеется Дора на обратном пути, — а заодно и колбаски в буфете, и шесть пирожков.
— Я проголосовал против, — гордый шепот Бориса.
И он начинает объяснять Лёне, что на выборах должно быть хотя бы два кандидата.
Дора дергает его за рукав:
— При ребенке не надо.
* * *
Депрессии отца. Нечастые, но тяжелые, долгие. Лёня поймет его потом. А тогда маленький Лёня лишь обижается на отца: зачем же он портит нам радость?! Ревновал отца к его хандре? Бывало, капризничал, требовал от него, «чтобы всё стало по-прежнему», то есть весело, счастливо. До какого-то времени, лет до сорока, отец приносил с работы схемы, мучился над ними ночами. Зачем? Хотел доказать себе, что у него есть цель? Ну да, может, и есть. И что? Что?! Работа — дом — работа, а потом Румянцево (городское кладбище). Мама пыталась ему о том, что всё так, всё правильно. А что же вместо? И в этом всё. (Подразумевала, «в этом смысл».) Отец и не спорил. А они счастливы. Отец опять же согласен. Мама о том, что они же любят друг друга. Любят, соглашается отец, действительно любят. Мама не очень его понимала. Не пыталась. Просто ждала, когда у него пройдет. Была терпелива. Он всегда был ей благодарен за терпение. Но как ей сказать о том, что всё уходит в какое-то безликое, вязкое никуда. В безраздельное, непробиваемое Ничто. А его не хватает на что-то такое главное? доподлинное? И даже если этого «главного» просто нет — это не утешение, не оправдание для него. Он только лишь притворяется, что ему есть чем ответить этому «Ничто». Он раздражается на Дору, говорит ей злые, несправедливые слова.
Он о том, как сушит кровь ли, душу не только реальность, но и этот его «бунт» против нее (это он уже взрослому Лёне). Потому как знаешь заранее, что кончится он ничем, и получается, что он, Борис, всякий раз затевает это только лишь из-за дурного характера и в пользу хоть какого-то самоуважения. Дора не вникала, ее незаурядная жизненная сила и приятие жизни держались на некоторой ее личностной поверхностности. С какого-то времени Лёня это понял. Принять это было нелегко. Но она действительно была терпелива с отцом и любила его.
* * *
Каждое лето родители брали путевки на заводскую базу отдыха (почему-то назвали ее турбазой) — одноэтажные домики на две семьи в сосновом бору. (Только каждый раз было волнение: дадут ли путевку, хватит ли на них?) У Лёни как сейчас перед глазами: он вышел из домика, зябко, турбаза еще спит, ни души, а лес дышит, вон поползень, вниз по стволу. А вот первый луч! Неужели прошел насквозь все эти лохмотья сосновой коры у верхушек? Дотянулся до шиферной крыши их домика. Ради уже одного этого Лёня готов был смириться и с ужасами туалета-скворечника, и с безжалостностью комаров.
Долгие прогулки с отцом. Отец любил лес: «Если б можно было не возвращаться в жизнь». Под настроение все втроем собирали грибы. Правда, есть их боялись. Вдруг среди них есть ложные. Но Лёня требует, тогда мама зовет кого-нибудь из соседей «на консультацию», по итогам коей всё ложное изобличено, а правдивое отправляется на сковородку.
Можно было взять лодку: целое путешествие по лесной реке, тут главное было правильно рассчитать время, дабы не опоздать к обеду. Лёня помнит этот звук, шелест зарослей кувшинок, раздвигаемых носом их лодки. Отец учил его грести. Лёня гордился своими мозолями, натертыми о ручки весел.
И ночной костер, жарили картошку. У костра еще несколько семей. Лёня в том возрасте, когда каждый взрослый кажется добрым, умным и сильным. Только родители не разрешали ему сидеть у костра долго: вдруг простудится, да к тому же режим.
«Если б можно было не возвращаться в жизнь», — иронизирует над собой Борис.
* * *
Борис и Дора в Тель-Авиве в начале двухтысячных. Вообще-то планировали переехать туда чуть позже, но Борису срочно потребовались диагностика и лечение.
Теперь Лёня общается с ними по телефону. У мамы голос всё такой же бодрый, жизнерадостный, как и тридцать, сорок лет назад. Увлеченно пересказывает Лёне новые выпуски любимых своих телепередач. А вот о «смыслах», это он уже с отцом. Хотя Борису чаще хочется говорить о политике. И его подробные отчеты о «борьбе с собственной физиологией». Говорит, когда живешь назло своему организму, это как-то затягивает.
— Смысла нет, — однажды Борис сам начал разговор об этом. — Жизнь не имеет смысла. А вот что здесь имела в виду сама жизнь — пафос или иронию — пока не понял. Надо будет подумать. — И едко: — Кажется, у меня для этого еще есть время.
— Ну, а смыслы? — пытается отвлечь его Лёня.
— Были, наверное, — отвечает Борис. — Разные, всякие, и большие, и маленькие, и, может быть, даже… — Перебивая самого себя: — Но ведь это еще не всё! То есть не в них дело? — И тут же: — А что касается моей собственной жизни — в общем-то, я получил больше, чем мог рассчитывать.
— Это, наверное, хорошо, — Лёня говорит, чтобы хоть что-то сказать.
— Порой унизительно. Но только лишь так, под настроение, не более. То есть всё уже не имеет значения.
