Генрих Иоффе: Станция Снегири

Loading

«Ты нашей жизни в войну не знал, и не дай Бог знать. Вот покажу тебе старое письмо от тётки моей Маруси. Осенью 44 года написала». Я бережно развернул почти истлевший треугольник, заменявший в военные годы конверты. Стал читать фразы, намусоленные чернильным карандашом.

Станция Снегири

Генрих Иоффе

 Генрих Иоффе В подмосковном посёлке с красивым названием Снегири, где осенью 41–го года я встретил войну, мне потом пришлось побывать только через 15 лет.

Хозяйка дома, в котором тогда расположилось наше отделение, теперь жила одна: муж и сын ее погибли на фронте. Она меня вспомнила, хотя в 41-м я был еще совсем мальчишкой. Расплакалась, утирая слезы концами головного платка. Потом стала рассказывать.

— Ты нашей жизни в войну не знал, и не дай Бог знать. Вот покажу тебе старое письмо от тётки моей Маруси. Осенью 44 года написала.

Я бережно развернул почти истлевший треугольник, заменявший в военные годы конверты. Стал читать фразы, намусоленные чернильным карандашом.

* * *

Добрый день тебе, Катюша милая! Все ли у тебя ладно? А про нас писать не знаю чего? Хорошего мало. Вскорости, как наших мужиков в армию побрали, и за нас, баб, взялись. Стали направлять на рытье окопов. Ну, я тоже попала. Посчитали, что живу с сестрой Любой, хоть ты знаешь, она с девичества без одной ноги, в Москве под трамвай угодила. Решили — с хозяйством управится, а сынок мой Петька при ней перебьётся. Ну прибыли мы на место, что бабы, что мужики. Роздали нам лопаты, копали рвы против танков, старались: для своих же солдатиков. Немцы уже подходили. Кормили суп, каша, картошка. Ничего.

Но тута и схватила меня беда. Пополнение пришло, а с ней соседка моя Анька. Она и рассказала. Коровенка наша Машка слегла и подняться третий день не может. Меня, как в туман окунуло. Одна кормилица она у нас. Любка на ее молоко то хлебца, то картошки выменивала, а теперь что делать-то, господи Боже мой! Только рассвело, обула я валенки и пошла. 25 вёрст до деревни отмахала. К ночи притащилась, а снять валенки-то, Катюша, не могу. Распухли ноги-то, как столбы стали. А надо опять идти. Взяла сына Петьку на подмогу, пошли в городишко наш, там ветеренар знакомый. Доплелись, а он ни в какую.

— Поздно, говорит, тьма, не пойду!

Я и так и сяк. Плачу, и Петька вслед за мной глаза трёт. Готова была и на колени стать. Умолила все же. Пошёл. На утро поднялась наша Машутка. Стоит, качается, а все-таки держится! Я ее расцеловала и в обратный путь двинулась. Еле, веришь, Катюша, к ночи добралась. А меня тут же к старшому требуют. Донёс кто–то на меня. Я ему, как есть всю правду, рассказала. Он мужик не злой, мне говорит:

— Зачем же ты без спросу ушла, дура? Отпросилась бы у начальства, может, тебя бы и отпустили на пару дней. А так под трибунал пойдёшь: мы на осадном положении. Я умолчать про тебя не могу.

Три года лагерей мне дали, Катя. Отправили на лесоповал в Кировскую область. Работа, скажу, не тяжельше, чем на окопах. Кормят тоже сносно. Одно плохо: побаливать я стала сердцем и что-то по женским. Но ничего, срок уж мой идёт к концу и Победа наша совсем, видать, скоро. Так что, может, скоро и свидимся. Приеду к вам в Снегири: уж больно красивое название. Обнимаю тебя, твоя тётка Маруся.

* * *

Я дочитал письмо, помолчал, вытер слезы и спросил:

— А тётя Маруся, Люба живые?

— Нет, померли. А Петька погиб. В самом конце войны, когда наши уже Берлин брали. Хороший был парень, совестливый.

— Тётя Катя,— сказал я,— наши бойцы у вас в доме в 41-м году стояли. Я тебе сейчас заплачу за тот солдатский постой, а ты в церкви будешь, всем свечи поставь, помолись от меня, хотя я и не верующий.

Print Friendly, PDF & Email

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.