Александр Яблонский: Любите ли вы грибы?

Loading

Чудное было время — время паюсной икры, Кольской или Архангельской моченой морошки, которую потребляли с похмелья, для пользы здоровья, удовольствия, а иногда даже после дуэли, как последнее «прости» уходящей навсегда земной жизни, время расстегаев, рябчиков, буйабес, консоме, шустовского коньяка…

Любите ли вы грибы?

Александр Яблонский

Любите ли вы грибы, как я люблю их, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением, к которому только способна пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений изящного? Бессмертны слова неистового Виссариона. Но не кощунственны ли они, применительно к грибам, этому, казалось бы, низменно утилитарному продукту поддержания жизнедеятельности грешного и бестолкового человеческого организма, то есть предназначенного для удовлетворения плотских утех чревоугодника? Нет и тысячу раз НЕТ! Ибо не бывает на свете такого удивительного консонанса в душе при произнесении этих слов, такого пьянящего восторга, возникающего при этой фразе, особенно произнесенной с волнующим воображение придыханием молодой Татьяны Дорониной, с заменой лишь одного, не такого уж существенного слова, ибо поиск грибов есть действо, равновеликое и единородное драматическому действу, есть театр, своеобразный, но не менее захватывающий, непредсказуемый по развитию сюжета и его развязке, требующий неослабного внимания, вызывающий восторг, немыслимый при любой другой комбинации слов знаменитого монолога! Не верите? — Сравните: «любите ли вы макароны, как я люблю их, то есть всеми силами души вашей, со всем энтузиазмом, со всем исступлением…» И так далее. Или: «любите ли вы сардельку, как я люблю ее, то есть всеми силами души…» На этот нелепый вопрос ответ только один, — ответ, сформулированный анонимным мыслителем древности: «Любите ли вы помидоры?»«Кушать — да, а так нет!» И далее представьте окончание этого признания в любви к театру: «О, ступайте, ступайте в (театр) магазин, живите и умрите в нем, если можете». — Бред сумасшедшего.

С грибами всё не так.

Кто спорит? — Грибы, скажем, рыжики — деликатес, не сравнимый даже с паюсной икрой, вкус которой забыли потомки Белинского, не говоря уж о Добролюбове, Писареве или Суворине. Паюсной икры, которую покупали слежалыми кусками в пол фунта или в четверть, а то и в фунт — не дорого стоил этот фунт паюсной, и резали эту икру специальными ножами, и закусывали ею «Хлебную слезу» — водку, которую гнали «тихим погоном» из самого высококачественного зернового сырья и подавали в заиндевевших толстостенных хрустальных графинах. Чудное было время — время паюсной икры, Кольской или Архангельской моченой морошки, которую потребляли с похмелья, для пользы здоровья, удовольствия, а иногда даже после дуэли, как последнее «прости» уходящей навсегда земной жизни, время расстегаев, рябчиков, буйабес, консоме из телятины, стерляди, седла барашка, шустовского коньяка и многого другого — вспомним Николая Яковлевича Агнивцева: «кулебяка «Доминика», пирожок из «Квисисаны», «Соловьевский» бутерброд…», время эрудированных цензоров и скромных священнослужителей, время застолий и постов, время, когда можно было спокойно писать: «Любите ли вы театр…». И конечно, время рыжиков — настоящих и лососевых, еловых и сосновых, красных и млечно-красных, из Каргополя и Олонецкой губернии, из-под Костромы и Твери, сырых и соленых, квашеных и маринованных, свежих в сметане и отварных с картошкой в мундире…

Один знаток уверял меня, что квашеные рыжики полезнее соленых или сырых. Что, мол, при квашении образующаяся молочная кислота разрушает толстые оболочки грибных клеток. Стало быть, пищеварение облегчается. Возможно, но меня это не колышет. Главное — вкусно! Очень вкусно. Особенно сырые рыжики. Какие ещё грибы можно есть в сыром виде?!!! А рыжики — одно удовольствие. И делов всего-то: молодые и чистые грибы надо положить в верх пластинками (промыв, конечно, в проточной воде), посыпать крупной солью КАЖДЫЙ гриб, и подождать часа полтора — два, как только грибы дадут красноватый сок, можно достать из погреба со льда водку или самогон собственного приготовления — и вперед, и с песней! Вот ежели вы надумаете солить рыжики, особенно холодными способом, то здесь надо положить промытые грибы шляпкой вниз плотными слоями, пересыпать солью и поставить на деревянный круг (или тарелку), обернутый марлей или другой тонкой тканью, камень; под грузом дней через тридцать гриб, к восторгу души и организма к употреблению будет готов. Можно и сухим посолом — это относится, прежде всего к еловым рыжикам (хотя можно и к сосновым) — все то же самое, но без промыва, только тщательно очистить. И не вздумайте добавлять всякие пряности и специи — только соль! Не губите уникальный вкус и аромат рыжика. Кстати, при солении преимущество следует отдавать настоящему рыжику (это название подвида рыжика, но НЕ определение его подлинности), у которого ножка более плотная, крепкая, к тому же только «настоящий» рыжик, в отличии от красных, пихтовых, еловых или альпийских, сохраняет при солении или квашении свой оранжевый цвет. На вкус не влияет, но эстетическое удовольствие доставляет! Вот при квашении гриб нужно отварить. Вернее, ошпарить кипятком! Не знаю… Жаль как-то. Грибы то аристократичные. А тут кипятком. Да и в редкость они ныне. Лишь пару раз видывал я это чудо: выходишь на поляну, а она — красная. И становишься на колени, и рука не поднимается нарушить красоту этого ковра, нет — волшебного покрывала, лишь просишь кого-то: это не сон, это же не сон! Конечно, половина найденных грибов была червивой, но какое неслыханное счастье нести все имеющиеся заполненные емкости с этим драгоценным подарком судьбы и с горечью вспоминать, что ещё видимо — невидимо этого сокровища осталось в лесу под Кингисеппом невдалеке от реки Нарова, осталось стоять на свою погибель и безвестность. И представить себе невозможно, что когда-то — совсем недавно, в 19-м веке, в начале 20-го, когда уже был на свете мой папа — везли в Петербург из Каргопольского уезда эти дивные грибы длинными поездами тяжело груженых телег, и так изо дня в день. Только скупщики принимали у крестьян по сотне — полторы тысяч пудов рыжиков в год. А летом — осенью 1913 года — аж 200 тысяч пудов. Сколько же везли самостийно, Бог ведает.

Да что я всё про рыжики и рыжики? Будто нет, скажем, груздей! Груздь в пост — главное блюдо! Рыжики тоже украшали Патриарший и монастырские столы, трапезные святителей и чернецов, прихожан верующих и воцерковленных, агностиков и позитивистов, пьющих и трезвенников, дьяков и подьячих, атеистов и разгильдяев — все Православные столы в России в мартовские и апрельские дни украшали рыжики, но груздь — на первом месте. Кстати, спрашивается, почему в лютеранских, кальвинистских, евангелическо-лютеранских и, вообще, реформаторских странах — особенно, да и у католиков грибы не в ходу: ни собирать не любят, ни потреблять. — Да потому, что соблюдение постов там не обязательно, нет строгости в этом деле. А про, скажем, грузди, и слышать не хотят. Германцы, к примеру, их вообще ядовитыми или несъедобными считают. Вера не та! У нас же: «три пирога долгие с грибами, два пирожка с груздями, грибы холодные под хреном, грузди холодные с маслом, грузди, гретые с соком да маслом…» — это на обеде в апреле 1699 года у Патриарха Адриана в истинно Православные времена (не в наши — «псевдо»: гламурно-кукольные, сервильно-сергианские). Лопаснинские, белей снегу, чище хрусталю! Грыбной елараш, винигретные… Похлебный грыб сборный, ест протопоп соборный! Рыжики соленые-смоленые, монастырские, закусочные… Боровички можайские! Архиерейские грузди, нет сопливей… Лопаснинские отборные, в медовом уксусу, дамская прихоть, с мушиную головку, на зуб неловко, мельчей мелких!.. Знал толк в этом деле Иван Сергеевич Шмелев.

Еще лакомились служители церкви, поэты, аристократы, да и простой, но зажиточный люд трюфелями. «Роскошь юных лет!» — восклицал Пушкин и был, видимо, прав. Я никогда эти подземные грибы не находил и не пробовал. Но, говорят, «фазан, начиненный трюфелями, — поэма!», а «свежая, нежнейшая семга, завернутая в воздушный, невесомый блин, политый густым соусом с трюфелями есть райское блюдо, наполняющее вас незабываемым восторгом». Не случайно деревни, близлежащие Троице-Сергиевской лавре, снабжали этот благословенный центр Православного мира и всю Москву трюфелями, собирая подчас более 400 пудов этого деликатеса.

Это я про патриаршьи грибы или царские речь веду, но и плебейские (по названию) грибы есть радость русского человека. Вкушали, скажем, молочай? Только именно молоденький, старый молочай отдает селедкой. Гриб редкий, любящий хвойный лес и известковую почву, но как хорош даже в сыром виде с солью (оказывается не только рыжики хороши сырые!) или поджаренный в кипящем масле. А вешенки? — не хуже шампиньонов, гриб произрастающий обычно на стволах отмерших лиственниц, не замечаемый торопливым грибниками — дилетантами, скромняга, живущий большими семьями-колониями, полезный, как мало кто из его собратьев, труженик — прекрасен в любом виде (как и в случае с опятами употребляют только шляпки вешенок — ножки очень жесткие): и жаренный, и соленый, и сушеный, и маринованный, и с водкой, и с портвейном, и с самогоном… Возьмите, хотя бы, ещё сморчки (разве можно сравнить такое именование с «рыжиками», с этим ласково-уменьшительным окончанием!). Сморчок — сморчком, казалось бы, ан нет: чудный весенний гриб с ароматом просыпающегося леса, ещё остатков талого снега, ландышей. И что может быть прекрасной русской кулебяки со сморчками и мясом, прослаиваемой пресными блинчиками, или гречневой каши со сморчками. С чего взял любезный Александр Дюма — отец, что римляне могли поверить в отравление кардинала Спада Александром Шестым Борджиа сморчками — «Монте-Кристо», небось, не забыли? Французы с итальянцами, все же невежи в грибах. Хотя в трюфелях толк знали, не откажешь: «трюфель придает пылкость, улучшает кровообращение и делает кожу чувствительной к ласке», а «мужчинам сообщает энергию в искусстве любви».

Ну да ладно. Я не стремлюсь достичь высот Елены Ивановны Бурман, в замужестве — Молоховец. И опыта нет, и дарований нет, и не писал я никогда «Подарка молодым хозяйкам или средства к уменьшению расходов в домашнем хозяйстве», и прислуги я не имею (помните: Когда мясо при костях сварится, снять его, изрубить и употребить на фарш для пирожков, караваев, подаваемых к супу, на форшмак и т.п. или отдать прислуге.» Или: «Каждые 10—15 минут сливать в горшочек растопленный жир, пока весь не растопится и не останутся одни шкварки, которые отдать прислуге к какой-нибудь каше.»Что может быть вкуснее этих шкварок — сам бы ел, хоть и не в прислуге состою). Да и пишу я о восторгах души, а не желудка. Хотя… Хотя связаны же эти две субстанции.

Что интересно: во все этих западных конфессиях и посты блюдут невнимательно, и трапезничают как-то небрежно, без благостного восхищения, то есть, без грибов, одними шампиньонами да спаржей ихней пробавляются, а ежели и посмотрят на белые или лисички, то на те, которые уныло лежат рядом с пахучим сыром, колбасой или йогуртом нерусским в продуктовом магазине — «супермаркете», а не резвятся в сосновом бору или отдыхают у песчаного развала в зарослях ароматного вереска, или нежатся на ложе густого мха, или льнут в любовном томлении в сыроватом лесочке к молоденьким березкам, или притаились в густой траве, ждут, когда ты ее раздвинешь и подивишься их красоте и невинности. Грузди имеют привычку маскироваться под павшими листьями, хвоей, а вот лисички — те веселой гурьбой демонстрируют свое изящество и желтовато-рыжую жизнерадостность в теплых или даже засушливых прогалинах смешанных или хвойных лесов… Господи, вот блаженные воспоминания! Так вот, и трапезничают кое-как, и пьют абсолютно неграмотно — мало и не в том порядке, короче, всё у них не так, как у людей, а вот прощать грешников, оступившихся или неразумных научились, и сами прощенье просить за свои грехи — часто кровавые — за слабость, глупость или попрание веры не считают, и в дела мирские не лезут, и знатоками искусств изящных себя не считают, запрещать оперы аль другие позорища не догадываются, и похулиганить с битьем витрин или несимпатичных физиономий на полотнах их не тянет, да и хапать чужое — за грех почитают: не укради… Сие — загадка великая есть. Без грибов живут, а вот христианские ценности не предают и не продают за ласку монарха или чиновника, высоко взлетевшего. Представь-ка, что Папа Римский перед ихним Берлускони (не ко сну будет помянуто имя сие) лебезит? — Во! Потомки разберутся, в грибах ли дело.

… Рыжики с волнушками, что говорить, грузди с незабываемыми боровиками, крепенькие сыроежки с подосиновиками, да и опята со сморчками, подберезовики с чернушками, моховички с маслятами — моими дружочками — это поэзия, материализованная в букете вкусовых ощущений. Это есть истинное проявление изящного, к которому так стремится пылкая молодость, жадная и страстная до впечатлений. Однако главное не в этом.

Волнуетесь ли вы перед походом в лабаз за той же сарделькой или даже за шкаликом, за новыми носками взамен дырявых или за туалетной бумагой, которую обещали выбросить ко Дню Космонавтов? — Впрочем, туалетная бумага ныне есть в изобилии (пока цены на нефть окончательно не рухнули), а про космонавтов и их день втихаря забывают, прошли те славные времена хоть какого лидерства и чем-то оправданной, кроме балета, гордости, — но даже во время употребления в сортире «Правды» или «Дневника агитатора» дыхание наше и не прерывалось от одной мысли, от предвкушения обладания этим нежным сокровищем для задницы, сон не нарушался, мысли, как правильнее облачить свое тело перед походом, не одолевали нас. Да хоть в чем! Натянул шаровары и в шлепанцах пошкандыбал за своим рулоном или «Беломором» с Портвешом. Перед походом в лес — все наоборот. Ночь не спишь, ворочаешься, боишься проспать. И не потому, что опоздаешь и не сорвешь предназначенный тебе гриб, а потому, что опозданием своим ты проявишь неуважение к грибу, а это есть грех великий. Грибы надо любить и уважать, тогда и они — дружочки мои — полюбят тебя и отдадут себя в твои руки безропотно и с доверием.

Вот лежишь в постели, искоса поглядывая на будильник, затаившийся на столике во тьме, и размышляешь, что надеть достойное для визита в лес — не слишком броское, соответствующее серьезности момента (не на дискотеку же направляешь стопы свои). Но удобное. Обувь — отдельная забота. Это зависит, куда и за чем ты собрался. Если, к примеру, надеешься на свидание с моховиками, растущими преимущественно на песчаных полянах в сосновых или смешанных лесах, или назначил встречу с рыжиками, обитающими в изреженном сосновом лесу или на полянах в еловом, а также не прочь повидаться с волнушкой, то смело обувайся в спортивные кроссовки или в легкие летние туфли (хотя волнушки могут заманить и в сыроватые смешанные лесочки, к березкам, особенно в конце в ранней осени). А вот грузди, любящие влагу, но не чрезмерную — «затянись дожди — груздя не жди!» — потребуют более солидную обувь — скажем, сапоги. Ждешь чуда — боровиков, наслаждающихся теплой росой в сосновых борах в конце лета, не поленись подумать о влагозащитной обуви. То же и с дубовиком. Предпочитает обитать в сырых лиственных или смешанных лесах. Тут кедами не обойдешься. Конечно же, все зависит и от погоды. При дожде все рассуждения отпадают. Плащ, желательно с капюшоном, сапоги. Вообще-то, я любил ходить по грибы в пасмурную погоду. Пусть дождик (но не ливень!) моросит, приятно шурша по резине капюшона. Листочки деревьев трепетно вздрагивают под его каплями. Гриб, блестя шляпкой, виден отчетливо, солнечные блики не мелькают, не слепят, не отвлекают и не обманывают. В пасмурный день сосредоточенность не рассеивается, легкомысленность не кружит голову птичьими переливами, шелестом лиственниц, одурманивающими запахами разомлевших лесных трав, листьев, хвои. Пасмурный день придает таинственность и ритуальную завороженность обряду. Прохлада способствует счастью поиска грибов. Собственно, и поэтому также — в хорошую ясную погоду встаешь спозаранку, в темень, чтобы в лес войти с первыми лучами восходящего солнца, в неге только просыпающегося леса, когда гриб радостно раскрывается навстречу зарождающемуся дню. Роса бережно омывает гриб, освежает его пробуждение, прозрачность воздуха создает сказочную хрустальную ауру его бытия. Жаркий полдень, испокон веков, располагает к фиесте, когда в истоме на открытой веранде за чашкой крепкого чая, с блаженством ощущая натруженными босыми ногами прохладу дощатого свежевымытого пола, наслаждаешься предвкушением чистки, разборки и сортировки найденного и собранного урожая, вспоминая каждую встречу с каждым грибом, каждый уголок леса, каждое дерево, под которым притаилась дружная семейка, каждую прогалинку и дивишься и своей удаче, и щедрости леса, и вообще — чуду бытия нашего.

Другая проблема: во что собирать грибы. Это дело чрезвычайной важности.

Идти в лес с полиэтиленовым мешочком — это всё равно, что в измятых заношенных трусах до колен с цветочками лезть исполнять Органную мессу И.С. Баха «Christ, unser Herr, zum Jordan kam» в Домском соборе. Надо немедля вызывать полицию и давать 2 года строгой изоляции, как небезызвестным девицам, хотя те лишь попросили Богородицу исполнить их желание (одели бы что-то приличествующее храму, то, глядишь, исполнила бы Богородица их просьбу нам на радость!). Или идти с голубым или красным пластмассовым ведерком. Это, конечно, не трусы, но что-то вроде потертых тренировочных штанов с обвисшими пузырями в области колен и в пятнах от компота из сухофруктов. Представь, что выползаешь в Карнеги-холле или в зал Чайковского в таких «трениках», и пытаешься изобразить Große Sonate für das Hammerklavier ор. 106 Бетховена. Уважающий себя рояль не издаст ни звука. То же и с ведерками. На встречу с достойными грибами не надейся. Старики говорили: «Не ходи за грибами с ведром, не губи лесное добро. Клади их в лукошко, пускай подышат немножко». Опята, да и зеленушки можно собирать в мешки — эти ребята не обидчивы. Но дома — сразу высыпайте. И ни в коем случае не уплотняйте грибы в мешке, коробе или ведерке — не жилплощадь же, не прессуйте — не в Крестах они. Грибы должны дышать и дышать свободно. Как говорила незабвенная Кармен, «свободной родилась, свободной и умру»!

Идти надо даже не с корзиной, но с лукошком! Желательно берестяным, но тут, как повезет. Можно из лубка или даже прутьев. Гриб поймет и простит. Ныне хорошее лукошко в диковинку. Если ты с серьезными намерениями, то обзаведись и коробом. За спину. Лучше в рюкзаке упрятать, чтобы завистливых глаз не привлекать — сглазить могут. Это — показатель серьезного отношения к грибу. Гриб оценит!

Поиск грибов часто сравнивают с охотой. Так и называют: «грибная охота» или «тихая охота». У В. Солоухина — «Третья охота». «третья» после первой — собственно охоты, и второй — рыбалки. Или «третья» после сбора ягод и орехов. Хотя сам же и опровергает такое «охотоисчесление», справедливо отмечая разницу между «тремя охотами»: «охотой» на ягоды и орехи, с одной стороны, и «охотой» на грибы — с другой. «Здесь нужно решительно сказать, что разница велика и что собирание ягод никак не дотягивает до высокого и ко многому обязывающего ранга охоты. /…/ Ни разу не замрет сердце /при сборе ягод — Автор/, как это бывает, когда выйдешь на вереницу ядреных рыжиков или на особенный по красоте белый гриб, затаившийся под елкой». Прав писатель! Ох, как прав. Надо сказать, среди монархистов знатоки грибов встречаются особенно часто. Однако главное отличие (кроме эмоциональной несовместимости), о чем также мудро упомянул В. Солоухин, в том, что ягоды, орехи собирают, грибы же ищут! И этот поиск, эта пытливая работа не только в лесу, но и перед выходом в лес, работа ума и сердца — есть главная радость этого удивительного действа. В этом смысле грибная охота сравнима только с подлинной охотой на дикого зверя и может быть названа «второй охотой», но никак не третьей. Поиск, непредсказуемость, удача, неповторяемость и процесса, и результата — всё это роднит охоту и поход за грибами. Здесь также есть соревновательный азарт, у кого обильней «собранный урожай», будь то ягоды, рыба, грибы или подстреленные утки, но ни в собирании ягод, ни в ужении рыбы, если ты только не вступил в битву с «Белым китом», нет и быть не может поэтики борьбы, схватки и с природой, и с фортуной. Как здесь не обратиться к Сергею Тимофеевичу Аксакову, несравненному знатоку охот, русской быта, языка. Да что говорить — Аксаков есть Аксаков! Таких боле нет. Итак:

«В числе разнообразных охот человеческих имеет свое место, и смиренная охота ходить по грибы или брать грибы. /…/ Я даже готов отдать преимущество грибам, потому что их надобно отыскивать, следовательно, можно и не находить; тут примешивается некоторое умение, знание месторождения грибов, знание местности и счастье… Тут неизвестность, нечаянность, есть и удача, и неудача, а все это вместе подстрекает охоту в человеке и составляет особенный интерес».

Я — не охотник. В отличие от В. Солоухина, «ни разу не стрелявшего из охотничьего ружья», я стрелял. Один раз. Причем, из прекрасного бельгийского ружья, который мой старинный друг, уже давно покинувший этот мир, выцыганил во времена нашей молодости у своего тестя — известного авиаконструктора. И поехали мы с этим ружьем на уток. Естественно, ни одной утки мы даже не ранили. Мы и не целились. Стреляли же мы по утру в пустые бутылки, которых оказалось довольно много. Было начало ноября. Выпал первый ещё робкий легкий серебристый снег. Стало ясно и тихо. Пробилось солнце. Ветер стих, смурь поздней сырой осени сменилась радостными ожиданием зимы. Откуда ни возьмись, появилась масса снегирей, нарядных, веселых, суетливых. Они клевали ягоды пламенеющей рябины и были счастливы. И я был счастлив, глядя на них и понимая, несмотря на сумбур в голове, что ни одной Божьей твари я давеча не загубил. А давеча было хорошо. Когда стемнело, Ладога особенно разбушевалась и охотиться было уже невозможно, в небольшой избушке — «домике лесника», куда мы купили загодя путевки, собралась большая компания охотников, людей абсолютно разных по возрасту, профессии, наклонностям и нравам, не говоря уж о национальности или политическим взглядам (хотя какие тогда могли быть политические взгляды?!), по семейному положению и сексуальной ориентации (хотя какие могли быть ориентации, кроме любви к родной партии), по служебному положению и уровню образования — различных во всем, но родственных по своей увлеченности и, соответственно, открытости. Все быстро перезнакомились, пооткрывали свои рюкзаки, баулы, портфельчики. Небольшой дощатый стол накрыли газетами и густо, так, что было не видно ни одной строчки из прекрасных передовиц и «Дневников соцсоревнований», уставили бутылками и закуской: вареными яйцами, солеными огурцами, домашними котлетами, кусками жаренных куриц и прочей снедью, заботливо приготовленной женами, мамами или своими холостяцкими руками. И потекла беседа, предсказуемая по своей тематике, гиперболике, красочности и неуемной фантазии, но от этого не менее неожиданная, увлекательная и оживленная. По мере опустошения бутылок и появления новых из тех же баульчиков и рюкзаков, размеры и количество убитых уток, а затем и лисиц, волков, медведей, слонов и носорогов возрастало и возрастало. Хорошая была охота. Однако охотника из меня не получилось.

Охотника не получилось, но охоту я люблю. Потому что люблю Аксакова. И нет возможности не любить все то, о чем он пишет. Прав Солоухин:

«Все написанное Аксаковым читается как самый увлекательный роман, хочется возвращаться и перечитывать. Искусство обладает одним замечательным свойством. То душевное состояние, в котором находится художник, передается впоследствии читателю, хотя бы ничего об этом душевном состоянии не было сказано».

A propos. Были же времена! Рыжики телегами изо дня в день везли в столицы, грузди заполоняли столы Православной России, Уваров со своим триединством замудохал Россию, Грановский с другами на Запад глядел, Чаадаев — … не произнести вслух, куда, а Аксаков — цензор. Причем во времена зубодробительные, времена Красовского. Обер-Прокурор был, Николай Палкин был, ночь реакции была, декабристы в Сибири были, а цензор — Аксаков! Да что Аксаков. Вот, к примеру, выдающийся хирург и педагог Николай Иванович Пирогов — Председатель Цензурного комитета Одесского округа (это 1856–1858 гг.). Так этот цензор жаловался в письме к П.А. Вяземскому (апрель 1857 года) на то, что провинциальная печать находится в неравном положении по сравнению со столичной, и ему — Пирогову — приходится запрещать то, что печатается в Петербурге или Москве. Или Иван Александрович Гончаров: цензор С.-Петербургского цензурного комитета, затем — член Совета по книгопечатанию, затем — член Совета Главного Управления по делам печати. В основном его деятельность заключалась в том, чтобы разрешать ранее запрещенные произведения или восстанавливать купюры в уже изданных.

«Рассмотрев представленные в цензурный комитет к новому изданию сочинения Лермонтова, я нашел между прочим в поэмах «Боярин Орша», «Демон» многие, ниже показанные места, которые, по неизвестным мне причинам, были когда-то исключены, удобными для одобрения в печать по духу ныне действующей цензуры».

К подробной аргументации, изложенной далее автором «Обломова», власти пришлось прислушаться. Писемский вспоминал, что его драма «Горькая судьбина» «увидела Божий свет» в первозданном виде только благодаря помощи Гончарова. То же могли сказать и Тургенев, Некрасов, Достоевский, Помяловский. А Яков Петрович Полонский, знаменитый поэт, человек круга Григоровича, Фета, Чаадаева, Грановского, ближайший друг Тургенева — цензор Комитета иностранной цензуры и член Главного управления по делам печати (1860-1896 гг.), или Аполлон Николаевич Майков, также превосходный поэт, член-корр. Российской АН — многие годы являвшийся цензором Петербургского комитета иностранной цензуры, а затем — Председатель этого комитата (1867–1897 гг.), — это же цвет русской культуры, ее словесности! Расцвет просветительской цензуры (сочетание в наше время и в нашем сознании немыслимое!). Но … было это!

Окончание следует

Print Friendly, PDF & Email

13 комментариев для “Александр Яблонский: Любите ли вы грибы?

  1. В Израиле полно маслят, причём, сейчас грибной сезон начинается, но это ладно маслята — мой друг в прошлом году в лесу Бейн-Шемен РЫЖИКИ собирал! Может и в этом году «будет нам щасте!» 🙂
    Я из Белоруссии (Гомель) — сколько там было (и есть!) грибов, но после Чернобыля я их перестал собирать. Помню последний раз — во время очередного «посыла на сено» набрал ведро великолепнейших грибов, посмотрел на это самое ведро, сглотнул слюну и… высыпал.
    И с тех пор, до самого отъезда в Израиль, «как отрубило». 🙁

    1. Лес Бен-Шемен это близко от Модиина. Попасть можно, съехав на одноимённой развязке — шоссе Иерусалим-Тель-Авив.

  2. Вот так бежишь по жизни ежедневно, только голову успеваешь поворачивать…Помните, как у Высоцкого: «В суету городов и в потоки машин возвращаемся мы — просто некуда деться…»
    И вдруг — Остановись мгновенье! Ты прекрасно! Дайте дух перевести. Дайте насладиться этой ПОЭМОЙ! А я бы так и назвал: Поэма о грибах. А, что? Заслуживают. Текст съедобен,он вызывает обильное слюноотделение, а также зависть к автору.
    Теперь: поднимите руки, у кого не возникло жгучего желания, задрав штаны не броситься в лес, на поля в поисках этих самых грибов? Так и знал, что таких не найдётся.
    И напоследок: а ведь самый смак это не только вкушение солёных, сушёных, жареных в сметане грибов, но и добывание оных.
    СПАСИБО АВТОРУ!

    1. а я вам, Яков таки скажу у кого не возникло жгучего желания.
      У тех кто задрав бруки бежит за комсомолом а не за рыжиками.
      От они и молчат набравши в рот грибов-шампиньонов.
      А Фасольев на море ловит на мармышку, я видел. Я ему бруки починял.

  3. Покупаем коричневые шампиньоны.
    Подготавливаем грибы по хорошему, проверенному рецепту.
    («…добавить лук, жарить до характерного треска…»)
    Ставим тушить в сметане на полчаса.
    И эти 30 минут перечитываем, и перечитываем, и… построчно
    г-на Яблонского.
    Таймер необходим: можно прозевать, зачитавшись.

  4. BORIS
    Диаспорные страсти. В Израиле нет ни грибных лесов, ни грибов (очень редкие маслята иногда в дождливую “зиму” случайно попадаются). Мест для рыбной ловли кроме Киннерета и моря…
    ==========
    A в Мертвом море не пробовали? На мармышку?

  5. Это смотря какой магазин, какая бабель и какой фиш; если из-под Чернобыля,
    то даром не надо. Кому и шиит (аки из Китая) — мармелад.

  6. Aлександр Я-й: ..не бывает на свете такого удивительного консонанса в душе при произнесении этих слов, такого пьянящего восторга, возникающего при этой фразе, особенно произнесенной с волнующим воображение придыханием молодой Татьяны Дорониной, с заменой лишь одного, не такого уж существенного слова, ибо поиск грибов есть действо, равновеликое и единородное драматическому действу, есть театр, своеобразный, но не менее захватывающий, непредсказуемый по развитию сюжета и его развязке, требующий неослабного внимания, вызывающий восторг, немыслимый при любой другой комбинации слов знаменитого монолога! Не верите? — Сравните: «любите ли вы макароны, как я люблю их…»
    :::::::::::::::::::::::::::
    Любите ли вы хорошую прозу? Любите ли вы прозу А.Я., как я люблю её? Если это так, то как же вы можете после неё читать Филонина, Дороневича, Челорыбова или, скажем, любить всей душой М.акороны…
    Однако, красавица Суббота заканчивается, можно и про макароны почитать, можно даже попытаться рассказать о том/о сём.
    О том, что в парках у нас запретили собирать грибы (ещё до пандемии), и я их собираю (успешно) в школьных парках (подальше от дорог и контролёров, которых развелось, как опят на гнилом пне)…
    Иногда у школ и белые грибы попадаются, но всё реже. И не известно, кто же их гонит: судьбы ли решение? Зависть ли тайная? Злоба ль открытая?… Нет, им наскучили нивы бесплодные… Вечно холодные, вечно свободные, нет у них родины, нет им изгнания.

  7. Большое спасибо.
    У нас есть любые грибы, кроме свежих. Есть всякие сушёные, есть всякие в банках. Но, говорят, есть грибные места на севере штата.

  8. Диаспорные страсти. В Израиле нет ни грибных лесов, ни грибов (очень редкие маслята иногда в дождливую “зиму” случайно попадаются). Мест для рыбной ловли, кстати, тоже, раз и обчелся — кроме Киннерета и моря (очень специфическая и сложная рыбалка не для всех), в основном платные и дорогие исскуственные водоемы в метр-полтора глубины, с кишащими в них откормленными карпами и амнонами (тилапия). Грибы покупаем в супермаркете (тепличные шампинионы), консервированные в рассоле или маринаде из Китая (шиитаки) или, если удастся найти, сушенные лисички и белые, обычно из Беларуси, Литвы, Россий, Польши.

    1. «…Или Иван Александрович Гончаров: цензор С.-Петербургского цензурного комитета, затем — член Совета по книгопечатанию, затем — член Совета Главного Управления по делам печати. В основном его деятельность заключалась в том, чтобы разрешать ранее запрещенные произведения или восстанавливать купюры в уже изданных.
      «Рассмотрев представленные в цензурный комитет к новому изданию сочинения Лермонтова, я нашел между прочим в поэмах «Боярин Орша», «Демон» многие, ниже показанные места, которые, по неизвестным мне причинам, были когда-то исключены, удобными для одобрения в печать по духу ныне действующей цензуры».
      ————————————————————————————
      Грибы — грибами, а пироги — пирогами…А помните господа-товарищи, какой сыр-бор разгорелся из-за «Тучек» Михаила Юрьевича не так давно? Тучики даже возмущались. Но не долго. «Немытой Россией» увлеклись.
      « Расцвет просветительской цензуры (сочетание в наше время и в нашем сознании немыслимое!). Но … было это!»
      Много чего было, а куда делось — неизвестно.

Добавить комментарий для Фасольев Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.