Александр Яблонский: Любите ли вы грибы? Окончание

Loading

… Итак, все приготовления позади. Ты в лесу. Это — незабываемый миг. Солнце только начинает свое восхождение. Сыроватый воздух пропитан настоем чуть преющих листьев ещё прошлогоднего падежа, сосновых иголок, особого ни с чем не сравнимого запаха грибного леса, описать который нет никакой возможности…

Любите ли вы грибы?

Александр Яблонский

Окончание. Начало

Расцвет просветительской цензуры (сочетание в наше время и в нашем сознании немыслимое!). Но … было это! Цензоры, умевшие и стремящиеся … нет не запрещать, а постепенно снимать препоны для вхождения русской словесности в общеевропейский культурный процесс, демонтируя нелепые, замшелые и безграмотные запреты. Да что Майков, Полонский или Николай Федорович фон Крузе, немало способствовавший оживлению атмосферы в русской литературе и журналистке. Многие годы (1858–1873гг.) российскую цензуру (Комитет иностранной цензуры) возглавлял Федор Иванович Тютчев. Великий поэт. Отнюдь не либерально настроенный мыслитель, скорее, личность охранительно консервативной ориентации, убежденный монархист, к концу жизни — тайный советник, третий или, по сути, второй чин Табели о рангах, то есть достигший вершин в чиновничьей карьере. Но — Тютчев. Тот самый Тютчев, мудро не пустивший в России русский перевод «Коммунистического манифеста», с резолюцией: «кому надо, прочтут и на немецком». Тот Тютчев, который открыл возможности для ознакомления в России со сложным и противоречивым, но живительным процессом развития философской мысли Запада. Он утверждал, что история философии, это «история ошибок и неудачных попыток стать в области мышления на почву твердую». Но и в ней немало истины, так как «системы и взгляды замечательных мыслителей переходили из века в век, передавались из рода в род и, как плод вековых трудов, принадлежат ныне истории цивилизации народов». Особо интересно и показательно его отношение к Герцену, одно произнесение имени которого влекло за собой Сибирь или сумасшедший дом. Отвечая М.П. Погодину, жаловавшемуся на недопущение его статьи в печать, цензор Тютчев советовал:

«Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь добрый или даже недобрый человек — без вашего согласия или даже без вашего ведома издал бы эти письма так, как они есть, — за границею /читай — у Герцена — Автор/… Такое издание имело бы свое значение, свое полное историческое значение. — Вообще, мы до сих пор не умеем пользоваться, как бы следовало, русскими заграничными книгопечатнями, а в нынешнем положении дел это орудие необходимое».

И далее соображение, писанное, как будто, сегодня:

«Поверьте мне, правительственные люди — не у нас только, но везде — только к тем идеям имеют уважение, которые без их разрешения, без их фирмы гуляют себе по белому свету… Только со Свободным словом обращаются они, как взрослый с взрослым, как равный с равным. На все же прочее смотрят они — даже на самые благонамеренные и либеральные — как на ученические упражнения…»

Свободное слово — это прежде всего Вольная русская типография в Лондоне. Конечно, в Герцене Тютчев видел своего оппонента и по долгу службы принимал меры по «недопущению». Однако в письме к князю А.М. Горчакову замечал:

«Это явление /издания Герценовской типографии — Автор/ бесспорно важное и даже весьма важное, заслуживающее самого глубокого внимания /…/ Он (Герцен — Автор) служит для нас представителем свободы суждения…».

В целом же позиция главного цензора: чем меньше запретов, теми лучше.

Однако… не только Аксаков, Полонский или Тютчев занимались цензурой. Ведь был и Александр Степанович Бируков, и Александр Иванович Красовский (сколько острых и злых эпиграмм Пушкина, Дельвига, Вяземского пробудили к жизни эти цензоры!), и множество других известных и неизвестных «душителей», никакого отношения к грибам или прогрессу не имеющих. Был Евгений Михайлович Феоктистов, стоявший у основания «Отечественных записок» и бывший одним из ярких его либерально мыслящих сотрудников, но позже, ставший цензором, а затем — Начальником Главного управления по делам печати министерства внутренних дел (Главный цензор России), запретивший «свой» журнал. Или Михаил Николаевич Лонгинов. Начинал вольнодумцем не только в сфере политических размышлений, но и порнографических фантазий a-la господин Барков, а закончил Главным Цензором, почище Феоктистова свирепствовал. Голяров — Платонов с изумлением отмечал разительную перемену Лонгинов в 60-х годах, который «стал с озлоблением дышать против печати и видел в ней как бы личного врага». (Сии превращения — «поворот кругом разом» — есть явление перманентное и ныне процветающее.)

Всякие были. Но практически все они были высоко образованными людьми. Бирюков — при всех своих не столько зловещих, сколько смехотворных особенностях — о его подвигах через много лет даже «вспоминал» Салтыков Щедрин в «Пошехонских рассказах» — этот Бируков был действительным, затем — почетным членом «Вольного общества любителей словесности», получив известность отличными переводами Ливия, Квинтилиана, Горация, Катулла и др. Пушкин наряду с таким отзывом: «Бируков и Красовский невтерпеж были глупы, своенравны и притеснительны», оставил и такой: «Бируков, человек просвещенный; кроме него я ни с кем дел иметь не хочу». Тот же Лонгинов был автором образцового труда, сборника тщательно проверенных сведений о русской литературе второй половины 18-го века и масонах — «Новиков и московские масоны», исследовательских трудов, вернувших жизнь многим забытым тогда писателям, именно он — Лонгинов — разыскал и опубликовал неизвестные материалы и сочинения Ивана Крылова, Евгения Баратынского, Ивана Долгорукова, Сперанского и многих других, плюс — блестящий мемуарист, отличавшийся точностью и оригинальностью своих наблюдений и воспоминаний. Красовский, бесспорно, одна из самых одиозных фигур русской культуры. Цепной пес, по словам его шефа — С.С. Уварова («Красовский у меня, как цепная собака, за которою я сплю спокойно»), этот цепной пес, в служебном рвении даже исследовавший обрывки упаковки посылок иностранных изданий, все же прекрасно владел латынью, английским, итальянским, французским, немецким языками, являлся действительным членом АН Империи. Что ни говори, но даже Красовский Александр Иванович или Тимковский Иван Осипович — люди другого мира, другой вселенной, нежели все нынешние «защитники Веры», «ревнители Православия» и «русского духа»: полоумные бабки, разбирающиеся в особенностях гармонического языка и постановки «Тангейзера», выдрессированная молодежь с интеллектом низших приматов, раскидывающая грабли по дорогам, как новый способ ведения политически дискуссий или неопохмеленные бомжи, с помощью орудия пролетариата — зеленки отстаивающие свои идеологические принципы, ряженая шпана — знатоки творчества Набокова или Сидура, — именующая себя «петербургскими казаками» (где — не на Невском же — эти казаки пасут своих лошадей: казак без коня — не казак, ведь конь — неотъемлемая часть казачьей культуры: «степными кентаврами», называли казаков, для которых конь был частью их жизни с рождения и до смерти, сопутствуя во всех земных делах, где сии ценители киноискусства занимаются рыболовством или огородничеством, выращивая бахчевые или гречку, что также есть органическая часть быта казака, с каких пор Петербург стал российской украиной, то есть окраиной, где имели обычай расселяться казаки, и как несут эти откормленные питерские битюги с пудовыми крестами на грудях военно-пограничную службу…).

… Ныне в России опасаются введению цензуры. Напрасно опасаются. Хуже поджелудочной цензуры сегодняшнего зомбированного плебса ничего быть не может. На этом фоне и Бируков — ангел.

К Александру же Ивановичу у меня отношение особое. Объективностью оно не страдает. Он мне, скорее, симпатичен. И симпатия эта вызвана его запретом к публикации статьи под названием «О вредности грибов». Нет, конечно, вредных грибов много, и опасаться их непременно стоит. Мы с женой, например, их вредность определяем луком. Когда грибы отвариваются, нужно положить репчатый лук (головку или половину) и, если этот лук посинеет, выливай кастрюлю: есть ядовитые. Поэтому советую отваривать небольшими порциями. Так что вредность бывает. Да и аргументация Красовского А.И. о вредности грибов довольно своеобразна, в духе нынешних злобствующих одноклеточных фанатиков: «грибы — постная пища православных, и писать о вредности их — значит подрывать веру и распространять неверие». Однако сам факт выступления за честь и достоинство грибов, этой благородной части лесного сообщества вызывает чувство братской солидарности. Грибы надо любить, как я люблю их, то есть всеми силами души своей, как Шмелев, Соколов-Микитов, Солоухин, Аксаков, который, кстати, довольно быстро покинул цензорское поприще и вернулся в мир подлинной русской культуры, мир ясного, прозрачного и уникального, давно забытого или изгаженного русского языка, в мир русской природы.

… Итак, все волнения и приготовления позади. Ты в лесу. Это — незабываемый миг. Солнце только начинает свое восхождение. Сыроватый воздух пропитан настоем чуть преющих листьев ещё прошлогоднего падежа, сосновых иголок, особого ни с чем не сравнимого запаха грибного леса, описать который нет никакой возможности. Чуть зябко. Роса обильно смочила твою обувь. Стайки птиц вспорхнули и опять присели на ветки. Кто-то прошмыгнул в чащу. Заяц, должно быть. Лес начинает к тебе присматриваться.

Здесь главное дело — не торопиться. Поиск грибов от тебя не уйдет. Необходимо стать частью леса, врасти в него, тогда он и допустит тебя к своим тайнам. Настоящий грибник — грибник по навыкам, убеждениям и призванию, это тот, кто не спешит к раскрытию этих тайн, человек, ценящий тишину и покой, идущий неторопливо, ступая осторожно и осмотрительно, чтобы случайно не спугнуть зверюшку, покой и удачу, не разрушить гармонию леса, сокрытую в каждой детали, будь то скрытый от глаз муравейник, кустик черники или россыпь еловых, или сосновых шишек. Тип, орущий «Маня, где ты, ау!», или «Ой, я гриб нашел», передвигающийся по лесу вприпрыжку, размахивая ведерком или корзинкой и сбивающий по ходу мухоморы и поганки, — это не грибник, а баламут и пустобрех, а сие занятие суть балаган, а не грибная охота. Сбил мухомор, прощая белый или боровик. Не простят дурацкую гибель свояка. Ведь известно, что мухомор — предвестник белого гриба. Ходит грибник, пристально всматриваясь в кромку тропинки, в заросли мха или травы, в одной руке лукошко, в другой — нож.

Здесь не могу не высказать ересь. Хотя, кто знает, что есть ересь… Принято считать, что гриб надо срезать, а не вырывать. Вырывая гриб, якобы нарушаешь грибницу, она начинает гнить, прощай семейство, а то и род. Вот это — ересь! Именно срезая, наносишь вред и грибнице, и себе. Грибнице: оставшаяся в земле значительная (особенно у боровиков, подосиновиков и других крупных губчатых грибов) часть ножки начинает гнить, а за ней и грибница. Себе: жаль оставлять такую крупную мясистую часть гриба гнить в земле, порой эта толстая крепкая ножка, глубоко засевшая в земле, заполнит пол банки маринованного деликатеса. Гриб надо аккуратно и не торопясь поддеть, нащупав пальцами, где грибница переходит в плодовое тело и, не нарушая грибницу и не выдергивая ее, отделить от нее тело гриба. Затем можно (и нужно) отрезать маленькую нижнюю часть ножки, чтобы убедиться в чистоте гриба, и — в корзину. Это — одно из самых сладостных мгновений грибной охоты: держать в руке толстую холодноватую чуть влажную ножку боровика или «красного» — порой 2–3 см — и любоваться сахарной белизной широкого среза.

Настоящий грибник избегает компаний, ценит тишину, серьезность и одиночество. Он никогда не подойдет к другому грибнику, напавшего на семейку грибов, не в коем случае не станет собирать рядом; он обойдет стороной и пойдет своей дорогой за своей удачей. И не будет разбрасывать случайно срезанные грибы или отрезанные его части, или червивые — нет, наденет он этот бракованный гриб или ножку, шляпку его на веточку или сучок — белке на зиму пригодится или лось полакомится.

«Нужно уметь находить грибные места, знать, где какой растет гриб», писал И.С. Соколов-Микитов. Нужно, кто спорит. Возможно ли, вот в чем вопрос. Конечно, лес надо знать. Свой родной лес грибник знает наизусть, как «Отче наш». В чужом лесу также ориентиры и приметы найдет. Да и природа знак подаст, когда лукошко вытряхнуть и бумагу на дно положить, приготовиться. В разных частях света по-разному, К югу от Москвы, к примеру, — другие знаки отличия, чем под Архангельском, но суть примерно одинакова: начали колосится озимые — пошли колосовики — первый слой. Второй слой — жнивняки — пойдут после цветения липы. Может, пойдут, может, не пойдут. Грибы — народ свободный. В лучшем случае «век» этих слоев недолог — дней 10, в лучшем случае. И много червивых — знойно. Если же дождей нет, и не жди грибов. Пей холодный квас и отдыхай. Вот листопадники — это райское время — от первой желтизны листвы — середина августа и до снега. Помню, пару лет назад был в лесу в начале ноября. Числа 4–5-го. Уже было около нуля. Кое-где подморозило. Надежд практически не было. Поехал попрощаться с лесом. Ведь в моем возрасте не знаешь, доживешь ли до следующих грибов, до следующей весны. И вообще… Так вот, поехал сказать прости. Обошел несколько мест. Зеленушки ещё были. Притаились в песке. Любят в прятки поиграть, замаскироваться. Не найдешь, но я их знаю. Набрал, конечно, пол корзины. Зашел под конец в одно местечко — низинное, в дюнах, невдалеке от океана. Сыроватое. Там чуть потеплее. И вдруг — здрасте, ваше высокородия. Гренадеры! Выстроились. Один к одному. Подосиновики. Но какие! Шляпки не раскрыты, величиной в куриной яйцо и такой же формы, туго обжимают верх ножки — мало солнца и тепла, не раскрылись, — но ножки толстые, мощные, у основания толще шляпки, чешуйки обильные черноватые; ни червоточинки. Так и присел. Милостив Господь ко мне! Жена потом сказала, что никогда такой радости от чистки грибов не имела.

А Валера Севастьянов когда-то возил на свои места где-то под Ладогой. Долго мучительно и порой медленно ехали, пробираясь через заброшенные полуразрушенные шлюзы петровских времен. Чуть выйдешь из колей — вытаскивай машину краном, если найдешь в этой глуши. Доехали с Божьей помощью. Таких белых, именно белых, не боровиков, высотой в 10–12, а то и в 15 см сантиметров, шляпками до 20 см. в диаметре, чистейших, в таком обилии, притаившихся в густой высокой траве, таких красавцев я в жизни ни видывал, да в мечтах не представлял. Может Чернобыльский суховей долетел до этих мест — он долетел до многих мест… Однако Валера уверял, что такое чудо здесь случалось и до Чернобыля. Славны дела Твои…

Да что Ладога, шлюзы, океан. На даче в Керро с небольшого участка в 9 соток регулярно собирал до сотни, если не более, белых за лето. Приедешь на дачу, обойдешь небольшую полоску за туалетом — и штук 10–15 набрал. Здесь главное было: не соблазниться перейти на соседский участок — заборов тогда у нас не было и так заманчиво — стоят красавцы, нагло выпячивая свою красоту — светло коричневую шляпку, чуть розоватую ножку — прямь куртизаны. Но нельзя — чужое. Но и Надя к нам не наведывалась. Хорошие были соседи. Олег давно умер. Жива ли Надя, не знаю. А у Каменецких — напротив и наискосок — подосиновиков — косой коси. Каменецкие их даже прикрывали жухлой травой или падшими листьями, чтобы соседей не дразнить, не провоцировать на грех великий. Говорят, ныне грибы там исчезли.

Многое можно вспомнить. Но зачем? Чудеса не повторяются. Одно ясно, грибы — непредсказуемы и необъяснимы. Они — свободны. Причем ныне — свободнее нежели ранее.

Аксаков писал:

«Всем охотникам /за грибами — Автор/ известно, что у грибов есть любимые места, на которых они непременно каждый год родятся в большем или меньшем изобилии. Без сомнения, этому должны быть естественные причины, но для простого взгляда эта разница поразительна и непостижима…»

И далее пояснял:

«У меня есть дубовая роща, в которой находится около двух тысяч старых и молодых дубов… И только под некоторыми из них с незапамятных времен родятся белые грибы. Под другими же дубами грибов бывает очень мало, а под некоторыми и совсем не бывает. Есть также у меня в саду и в парке, конечно, более трехсот елей — и только под четырьмя елями родятся рыжики. Местоположение, почва, порода дерев — все одинаково, а между тем вот уже двенадцать лет как я сам постоянно наблюдаю и каждый год вновь убеждаюсь, что грибы родятся у меня на одних и тех же своих любимых местах, под теми же дубами и елями».

У меня дубовых рощ нет, да и с ельниками проблема. Но были и есть излюбленные места и в рощах, и в ельниках, и в борах, и в лиственных лесочках, куда я некогда — в другой жизни — с пылом нетерпеливого любовника и постоянством верного супруга устремлялся, да и ныне наведываюсь, не торопясь, по-стариковски шаркая изношенными чувяками, но испытывая то же волнение и ту же неутихающую страсть. Так что опыт имею и могу сказать: жизнь наша изменилась и, соответственно, не узнать и повадки грибов, ритм их нынешнего существования. На смену размеренному, продуманному, веками устоявшемуся бытию пришла суетливая, бестолковая, беспричинная беготня за … за ничем. За химерами. За достатком, разными цифрами для каждого индивидуума определяемым, но в одинаковой степени иллюзорным, ускользающим, как ртуть, недостижимом и, по сути, ненужным. За славой, которая есть мишура, набрасываемая на тебя такими же суетными и никчемными носителями той же мишуры. За уважением, которое тебе либо дано самим собой от рожденья, либо не дано, ибо то уважение ценно, которое ты испытываешь сам к себе. За цацками, что совсем уж ничтожно. За благосклонностью очередного правителя, убогого и злобного. За бредовыми идеями, лозунгами, ценностями, внушаемыми бездарной и лживой до омерзения пропагандой. За счастьем… А что есть счастье? За любовью… Но за ней не бегают. Ее не заслуживают. Ее не добиваются. Ее не вымаливают. Она сама к тебе придет (ворвется, подкрадется, обрушится) или пройдет мимо, не обернувшись.

Изменилась жизнь, ритм, темп, интонации, гармония, — содержание и форма оной. Поэтому и поведение грибов изменилось. Грибы — существа чуткие.

Аксаковское поколение и поколение его потомков знало, под каким дубом из всей дубовой рощи и под какими четырьмя елями из всего густого ельника можно встретить боровика, рыжика, груздя. Мое поколение, тем более, поколение моих детей или внуков на подобную закономерность, нарушаемую лишь погодными катаклизмами или просто неурядицами, надеяться не может. Грибы и даже грибницы стали мигрировать. Возможно они и ранее мигрировали, но свидетельства об этом даже таких чутких и придирчивых, влюбленных в грибную поэтику и зорких наблюдателей, как Аксаков или Шмелев, мы не имеем. Скажем, сморчки. Не любят ныне они постоянное место проживания. Как тучки небесные, вечные странники, грибницы сморчков переползают с места на место, а порой и исчезают. Ладно сморчки. Их репутация давно известна. Но даже такие консерваторы, как белые, боровики или подосиновики — аристократы, гордящиеся своими традициями и насиженными угодьями, стали мигрировать или исчезать.

… Помню, пошел в бор, не просто мне известный, но родной, исхоженный, облюбованный, где каждый кустик, каждый потаенный закоулок, каждый «грибной округ», прилегающий к конкретной сосне, был приветлив мне, и к которым я обращался по имени и отчеству, и они — эти почтенные деревья благоволили мне, приглашая отдохнуть на усеянном опавшими иголками ароматном ковре и осмотреться. Осмотрелся. Ни одного гриба. Каждый год, когда я приезжал сюда (были и пропуски — жизнь не всегда баловала меня времен на грибную охоту), без лукошка благородных я не уходил. Иногда лукошко было не полным. Иногда кроме лукошка был ещё наполовину заполнен короб за спиной или запасная корзина. Но чтобы ни одного… С рассвета до полудня пробродил я в горестном недоумении, набрав лишь горькушек — этих утешителей грибников — неудачников (однако грибов чудных, особенно в соленом виде, их надобно лишь не лениться отмачивать трое суток и отваривать, и лишь потом солить с чесночными перьями, листьями черной смородины, хрена, вишни, виноградным листом, зонтиками укропа, лавровым листом, то есть делать то, чего нельзя делать с рыжиками).

… Лес был пуст. Утомившись, я прилег у песчаного развала на самом краю бора, там, где грибов отродясь не было. Стало жарко. Рядом прямо около уха в зарослях вереска трудились степенные шмели, тщательно собирая медовый урожай. Доносилось теплое дыхание прогретого белоснежного песка, застывшим водопадом оберегавшего кручу, на которой распростер свои владенья бор. Над головой парила бездна синего неба. Ни облачка. Задремалось. Вдруг я почувствовал, что кто-то смотрит на меня. Медленно, стараясь не спугнуть любопытную зверушку или птичку я стал поворачивать голову. Рядом с ней, сантиметрах в десяти стоял боровик. Но какой! Мощный, ростом сантиметров в 12, чуть желтоватую ножку наверняка не охватить пальцами около ее основания. Под шляпкой зайчонок мог бы укрыться от дождя. Гриб — полководец. Стоял и делал вид, что на меня не смотрит. Я замер. Не потому, что боялся его спугнуть. Просто не так часто выпадает счастье любоваться на гриб, находясь вровень с ним. Обычно мы смотрим на грибы сверху. Свысока. А здесь мы чувствовали себя братьями, единомышленниками, сверстниками. Созерцание пришлось прервать. Рядом с полководцем обнаружил еще пять или шесть его дружинников. Самый маленький был поперек себя шире — такой добродушный бутуз сантиметра два на два. Как эта компания сюда забралась и почему, ума не приложу. Больше никогда такого чуда не повторилось (чудеса вообще не тиражируются!). Сколько раз ни приходил на это место, ничего не нашел, хотя обшаривал чуть ли не с лупой. Даже ложился и делал вид, что задремал…

Гриб — существо свободное и непредсказуемое. И чуткое к катаклизмам нашего бытия. Изменилась наша жизнь, изменяются и повадки грибов.

… Помню, мой старший внук — тогда ему было лет шесть — впервые в жизни поймал на нашем озере рыбу. Причем довольно большую. Дочь прислала фотография, на которой запечатлен этот мой мальчик с удочкой в руках, на леске — рыба, сантиметров 11-12 длиной, у него совершенно одуревшие от изумления и радости глаза, рядом, раскрыв рот, его младший братик, года четыре ему было, с восторгом взирающий на это чудо… Вечером, когда я к ним приехал, разговоров было только об этом событии. Рассказы, обрастающие новыми подробностями, захлебывающиеся описания и рыбы, и всех этапов борьбы с ней, широко распростертые руки, наглядно показывающие размеры добычи — все как полагается у заядлых рыбаков. Это, видимо, от природы, такому не научить, особенно в раннем детстве. В конце концов, я спросил: «А что вы сделали с этой рыбой?». Мальчики с изумлением уставились на меня, не понимая, что может быть не понятно: «Как что?! Отпустили обратно! И она, дедуля, счастливая поплыла к своим деткам». И радости от того, что она счастливая поплыла домой к свои детям, было больше, чем сам факт ее поимки. Говорю об этом не для того, чтобы сказать, какие у меня внуки — о них могу говорить без конца. Дело в том, что на том конце Земли, на котором мы ныне проживаем, это — норма. Рыбу ловят, часто соревнуясь, у кого больше. Взвешивают или пересчитывают. Фотографируются с уловом. Обсуждают. И выпускают. Ну ладно летом: жарко, сидеть на лодке посреди огромного чистейшего озера с удочкой — одно удовольствие. Или стоять на деревянном мосточке со спиннингом, а если устал — присесть на раскладное кресло и выпить бутылочку холодного пива (спрятанного в непрозрачный пакет). — Сеанс! Но зимой в холод, в ледяную промозглость, в темень? По субботам и воскресеньям, выезжая на работу в восемь утра, каждый раз вижу посреди озера в полумраке около своих лунок темнеют силуэты добровольных страдальцев в тулупах… И выбрасывают.

Давно, лет двадцать назад приезжал к нам один знакомый из Питера. Балетный из Мариинки. С южнокорейским балетом он привозил «Баядерку». Искупавшись (дело было летом) в нашем озере, поразившись его первозданной прозрачностью и обилием рыбы (а рыба у нас непуганая: любит подплывать и пытаться ртом ухватить шевелящиеся в воде волосы на ногах — щекотно), сказал, что должен по окончании гастролей у нас остановиться и порыбачить — такого озера он давно не видел. Нет проблем. Дом был большой. Приехал. Естественно, моментально около него организовалась довольно большая «коммуна» местных мальчишек, которая тут же с «дядей Ником» сдружилась — моя десятилетняя внучка, приехавшая на летние каникулы, была переводчиком, — и начались их рыболовные будни. Внучка вечером возвращалась домой и с восторгом рассказывала, как дядя Ник учит их не только правильно ловить рыбу, но готовить на костре, «как индейцы», жарить, солить, вялить и т.д. Дядя Ник, гордый своими педагогическими успехами, подтверждал рассказы. Потом он, естественно, уехал. Как-то я спросил внучку: «Дядя Ника не забыли?» — «Ну что ты, дедуля, он такой cool, все его помнят. Russian super fisherman! Добрый веселый…» — «А рыбу на костре готовите, как индейцы?» — «Нет, мы ее выпускаем» — «Почему?» — «Потому что мы не знаем, съедобная ли она, во-вторых, если мы все, что ловим, будем кушать, то кто в озере останется, экология нарушится, да и в магазинах любая рыба есть, завались…». Возразить было нечего. Лишь поразился, как уступила детская фениморокуперовская романтика десятилетних ребятишек устоявшему менталитету. Причем, и менталитет в целом мне вполне по душе (иначе я бы здесь не жил — я вольный человек, как грибы), и эта маленькая деталька по вкусу…

Однако представил, как с ближайшими друзьями отправился за грибами (с малознакомыми людьми ходить не следует, это все равно, что делиться самым сокровенным с посторонним собутыльником или откровенничать в органах). К полудню собрались мы на условленной полянке, сели на пенёчки и стали хвастаться своими успехами. У кого больше по весу (не считая корзину), кто нашел более всех боровиков, а кто напал на польский гриб, у кого букет волнушек радужно переливается в лукошке, а кто молоденькими подберезовичками с моховичками порадует хозяйку. Сравнили, определили победителей в разных весовых категориях, сфотографировались в фас и профиль с грибами, чокнулись фляжками. И выбросили все грибы. Чтобы не нарушать экологию. И поехали по домам. От такой мысли у меня тут же подскочило давление, дыхание стало прерывистым, кончики пальцев похолодели. Поэтому заканчиваю эти романтические воспоминания, старческие ностальгические размышления. Пора прощаться с грибами. И вообще — прощаться…

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Александр Яблонский: Любите ли вы грибы? Окончание

  1. «Можно, рассуждая о гидатопироморфизме, быть при этом круглым дураком.
    И наоборот, — писать о грибах, быть весьма умным человеком.»- — из афоризмов С. Довлатова.
    Вот где Простор, Время и Стиль — в работах А.П. Яблонского!

  2. “… И поехали по домам. От такой мысли у меня тут же подскочило давление, дыхание стало прерывистым, кончики пальцев похолодели. Поэтому заканчиваю эти романтические воспоминания, старческие ностальгические размышления. Пора прощаться с грибами. И вообще — прощаться…”
    ———————————————-
    И оставить читателей с поганками?… Не согласен, дорогой А.П.

  3. Две темы, равноудалённые от скучной повседневности:
    история цензуры и грибная поэзия.
    А объединяет их неустаревающая высокая мораль.

    И — нет! Мы грибы не выбрасывали! Сколько их там вырастало, маслят этих, в лесополосе к северу от Баку. Удовольствие, конечно, было несоразмерно добыче.
    И вовсе они не пахли нефтью! Но предварительно отваривать рекомендовалось…
    Большое спасибо.

  4. Странное ощущение от этой поэмы о грибах. Во-первых, кажется, что грибы сами по себе — продукт второстепенный, всего лишь повод для описания самого процесса собирания грибов. Но и процесс собирания грибов тоже не самое главное лицо в прекрасном тексте.
    Уверен, цто в данном случае решающая роль отводится не содержанию, а форме повествования, а точнее — стилистике.
    Изумительный язык возвращает нас лет на 200 в прошлое, в век 19, в его первую половину.
    Сладко читается, сладко не только от грибов, рыб, но от пейзажей, от лирических отступлений, сладко от языка очерка.
    Нас возвращают в литературу далёкого прошлого, учат ценить язык.

  5. Спасибо за доставленное удовольствие! Очень зримо (и даже осязаемо, обоняемо, и услыхаемо). Прямо лес выплывает из памяти и стоит перед глазами… и корзинки.

    1. “Тютчев, мудро не пустивший в России русский перевод «Коммунистического манифеста», с резолюцией: «кому надо, прочтут и на немецком». Тот Тютчев, который открыл возможности для ознакомления в России со сложным и противоречивым, но живительным процессом развития философской мысли Запада. Он утверждал, что история философии, это «история ошибок и неудачных попыток стать в области мышления на почву твердую». Но и в ней немало истины, так как «системы и взгляды замечательных мыслителей переходили из века в век, передавались из рода в род и, как плод вековых трудов, принадлежат ныне истории цивилизации народов».
      Всякие были. Но практически все они были высоко людьми.
      … Ныне в России опасаются введения образованными цензуры. Напрасно опасаются. Хуже поджелудочной цензуры сегодняшнего зомбированного плебса ничего быть не может. На этом фоне и Бируков — ангел…”
      —————————————————————
      Ключевое слово – образованные.
      ——————————-
      “Нет, конечно, вредных грибов много, и опасаться их непременно стоит. Мы с женой, например, их вредность определяем луком. Когда грибы отвариваются, нужно положить репчатый лук (головку или половину) и, если этот лук посинеет, выливай кастрюлю: есть ядовитые. Поэтому советую отваривать небольшими порциями. Так что вредность бывает. Да и аргументация Красовского А.И. о вредности грибов довольно своеобразна, в духе нынешних злобствующих одноклеточных фанатиков: «грибы — постная пища православных, и писать о вредности их — значит подрывать веру и распространять неверие».
      ——————————————-
      Смех и грех.
      Все мы, однако, грешники; признаюсь — срезал грибы. Не по ленности, по незнанию.
      Алексанру Павловичу Я. поклон и — с Новым Годом.

Добавить комментарий для Yakov Kaunator Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.