Долгие годы в лесу и тундре не смяли, но наложили свой отпечаток, сколько труда и времени потрачено втуне, это не единственный мой недостаток. Мы заполняем страницы собственной драмы, ищем слова, заикаемся, прём против дышла, из похожих кирпичей строят сараи и храмы, я старался, но чувствую — не очень-то вышло.

Оп-пп-с-с!..

(Очень предварительное почти полное собрание сочинений)

Леонид Е. Сокол

Продолжение. Избранное. Начало

Гении рождаются залпом
Сергей Чевычелов: Совершенно очевидно, что кроме чрезвычайной наследственной одаренности для формирования настоящего гения необходима подагра и маниакльность, первая дает чрезвычайное трудолюбие, вторая — бодрость духа и эйфорию открытия.

Подагра мучает с утра,
а к вечеру — маньяк,
стать гениальным мне пора,
но что-то тут не так.

К скачкам идей, к избытку сил,
привычен организм,
и гипертивно-депрессив-
ный включен механизм.

Болезней всех — не перечесть,
депрессий — просто страсть,
и диарея тоже есть,
хоть вроде бы не в масть.

Вражда друзей, вниманье дам —
всё с детства по плечу,
и кровь я на анализ сдам,
а надо — и мочу.

Прошу, проверьте их состав,
скажите не шутя,
чего добавить, чтоб я стал
талантливым хотя.

Пускай твердят, что идиот,
я лично убеждён,
что просто в неудачный год
для гениев рождён.

* * *

Борис Родоман: Шеф и его подруга, или Любовь на кафедре и в лаборатории

Игорь Юдович: Ну, что можно сказать? Почти гениальное, единственное в своем роде, действительно научное, общественно важное и политически выдержанное исследование, написанное к тому же ясным, прекрасным литературным русским языком. Конечно, Товарищ Коновалова, как мать и как женщина, несколько односторонне подошла к решению давно назревшего вопроса о роли женщины и матери в современном обществе. Не все так просто и однозначно. Но само время откорректировало пробъематику казалось бы безнадежного общественно-исторического процесса. И мы на примере одной обычной семьи можем с чувством глубокого удовлетворения вспомнить героев нашего времени — мадам Левински и мадам Хиллари К., которые сбросили с себя все прежние предубеждения и исторические общественные ограничения, тем самым освободив миллионы и миллионы женщин от засилья тех сексуальных агрессоров, которых так откровенно и так основательно подверг суду истории и своего исследования уважаемый, нет — глубокоуважаемый автор данной работы.

И.Ю.

Бредя впотьмах, копая до основ,
ища не там, и уходя с дороги,
мы обретаем ряд нежданных слов,
которые бы разложить на слоги.

Вот слово «пробъематика» — оно
мне глубиной и самой сутью близко,
в нём скрыто сокровенное зерно
(и я надеюсь — это не описка).

Сквозь весь словесно-мусорный бардак,
гребёшь, чтоб только вырваться из круга,
— Ну, что ты там куёлдишься, чудак —
как говорила мне одна подруга.

Стремлюсь вперёд, но тянет речь назад,
пытаюсь ввысь — сижу в словесной яме,
хотел бы что-то новое сказать, —
но как о нём затёртыми словами.

И в изысканьях сказочного тропа
ты бьёшься, ищешь слова одного,
а так вот с ходу брякнешь слово «….» —
и ни глубин, ни тайны — ничего…

И.Ю.: Уважаемый Леонид, конечно, это не описка. Это простая реакция на способ написания очень обычного слова «колебались» в тексте автора. Вот это действительно лингвистическая гениальность (в контексте темы, разумеется).

Мы, чтобы цензор не ругал,
меняем верх и низ,
вот в ход пошло “заколебал” —
прекрасный эвфемизм.

Но если вытесняют нас
за рамки, за бордюр,
мы, без сомнений, врежем в глаз
и скажем без купюр.

А про статью скажу чего?
Что тема — на века!
А послесловье каково
покойной Г.Н.К.!

На вечный половой вопрос
в теченье многих лет —
феминистических угроз
членораздельный бред.

Но, в общем-то, и бог бы с ним,
ну что нам этот пыл,
ведь был какой-то польский фильм,
название забыл.

Там эта глупая мечта
была воплощена,
в конце ж не вышло ни черта,
ну, то есть, ни хрена.

Зачем опять на стенку лезть,
давайте без затей,
у нас у всех свобода есть
и несколько путей.

Одним — вопросы не важны,
коль ясный есть ответ:
борделизация страны
и промискуитет.

Один там всех, все — одного,
вот пусть и будет так,
никто не помнит, кто кого,
да и в стране бардак.

Другим же вынь-ка да положь:
вот муж, а вот жена,
любовь подай им, ну так что ж,
держите, вот она!

Есть в нашей жизни много тем,
но с криком: «Стыд и срам»! —
вы попросту не лезьте к тем,
а те не лезут к вам.

И в утешенье личных драм —
мой необидный стих
всем аспиранткам, докторам,
и кандидатам в них.

Пусть кто-то говорит, греша,
заведомую ложь:
когда наука хороша,
тогда и шеф хорош.

Нет, я бы всё же снизошёл
к страданьям нежных дев:
Наука — это хорошо,
когда хороший шеф!

С.Л.: Баллада — блеск! А фильм — Seksmisja бесподобного Юлиуша Махульского с бесподобным Ежи Штуром в главной роли. Можно целиком (без советских цензурных купюр) посмотреть на ютюбе.

* * *

В свете последнего наступления на Алеппо… Написанное полтора десятка лет назад оказывается актуальным.

Суфие Щ.

Под солнцем палящим востока,
Где купол небес голубой,
Священное знамя Пророка
Зовёт моджахедов на бой.

По пыльным сирийским дорогам
Погонят уставших коней
И сабли в сраженье жестоком
Докажут, чьи были острей.

Но пусть меня режут на части —
Не с ними дорога моя,
Зачем мне их жалкие страсти,
Когда предо мной Суфия.

Они не дойдут до Халеба
И головы сложат в бою,
Их ангел поднимет на небо,
Их гурии встретят в раю.

Но мне до небес не добраться,
Меня не отпустит земля,
Я дервиш суфийского братства —
Мне ты ал-джанна, Суфия.

Soplemennik: Очень здорово и … хитро! «И сабли в сраженье жестоком / Докажут, чьи были острей». По-моему, это было написано полторы сотни лет назад. И напомнило: «Но мы посмотрим, чья же кровь красней / Когда наш эскадрон в Ростов вернется…»

Спасибо, дорогой Соплеменник, за такой прекрасный стишок. Как это ни удивительно (это я скромно), но этого Никитина не помню, т.е. не читал, хотя хрестоматийные «Когда закат прощальными лучами / Спокойных вод озолотит стекло…» или «Вечер ясен и тих; /Спят в тумане поля; / В голубых небесах / Ярко пышет заря» где-то в голове болтаются.

Та Крымская война (1854–55) вызвала значительный патриотический/поэтический подъём. Вспомнился Майков, ещё Алферьев с «Вот в воинственном азарте / Воевода Пальмерстон / Поражает Русь на карте / Указательным перстом», потом совершенно замечательный Ф.Глинка и его полностью соответствующие нынешнему моменту с мерзкими санкциями «Не знаем, мы для вас не нýжны ль, / А вы не нýжны вовсе нам»! Дальше просто гениальное, то, что НАШИ вставляют к месту и не к месту. Не могу удержаться:

Не нужно вин нам иноземных:
Мы, Господа благодаря,
Сумеем пить и Русским пенным
Здоровье Русского Царя!

Не нужны нам пружины ваши,
И все машины, вздор какой:
Французов били ж бабы наши
Где просто палкой, где клюкой!

Не нужны ваши нам шинели,
Пальто, салопы — на беду
Они вас плохо как-то грели
У нас в двенадцатом году.

И в высылке духов Французских
Не просим ваших мы услуг:
Европа нюхала у русских
Национальный крепкий дух.

На этом фоне мой стих относится не к разряду «Народно-патриотические мотивы в творчестве поэтов 19-го века», а к «Народно-эротическим 21-го века».

* * *

ЮГ: Замечательно! Я вот знаю свою точку бифуркации — математику любил, в школе неплохо участвовал в олимпиадах, в институте тоже справлялся, а уровень у нас был совсем не низкий… В 1977 году мне попалась знаменитая работа Бенуа Манделброта о фракталах, и я загорелся построением изоквант в дробных координатах. Полтора года бился, ничего не вышло — ума не хватило, и я холодно понял, что придется переквалифицироваться в управдомы.

У меня гораздо проще: я переквалифицировался ещё до того, как не прочёл работу Мандельброта.

Фрактал подскажет мне, отсталому,
отметив, не туда, мол, прусь:
«Ты и в большом подобен малому»! —
и я уймусь, ужмусь, утрусь…

* * *

Р.Ильин: Но здесь, в суровой аркпустыне
Я, Сокол-2, — один АИД.

Здесь аидов мы видали,
доводилось маяться,
просто не видать детали
под затёртой малицей.

От Ямала до Арада
всё, как надо, носится,
но заглядывать не надо,
чтоб не обморозиться.

* * *

Сергей Чевычелов:
Жизнь, глянь, такое ведь кино:
Не каждому так повезло,
Попасть на воспитанье в Редькино
Иль хоть бы в Царское село.

Не буду корчить недотрогу,
таких здесь тьма, куда ни глядь,
так воспитаньем, слава богу,
здесь не перед кем поблистать.

Вам здесь не выдержать нагрузки:
язык такой ужасно русский,
что даже я, исполнен сил,
и то с трудом переносил.

Потом душе пришлось ужаться,
потом всё чаще, день от дня,
я стал, как все вокруг меня
не говорить, но выражаться,

и выражался б до сих пор,
да запретил Госкомнадзор.

* * *

Игорь Ю.: Но главное, не стать под старость Гафтом и Норштейном… Есть не так уж много людей, которые НЕ смогут опуститься до уровня нынешних Гафта и Норштейна. Л.С. — из такого редкого числа. Может быть, Север причиной, может быть, генетика…

Дорогой Игорь! Напрасно я так редко захожу в Гостевую: вот сегодня просмотрел комменты и покраснел в смущении от вашего. Не знаю, что и сказать, но я более снисходителен…

Прекрасен вид, завидна стать,
Живот вбирать не надо,
Да только вот, боюсь, не встать
Мне вровень с этим гадом.

Он раньше был — ну хоть куда,
Прошли года, однако,
И тут к нему пришла беда,
И скурвился, собака.

Забыл, что он меж нас живёт,
Что мы его любили,
И плюнул в вечность, сукин кот,
Сквозь вихри звёздной пыли.

Ух, этот Гафт такой плохой,
И Юнна сплоховала,
А я весь правильный такой,
Да только толку мало.

Не буду больше я в Крыму
Ни трезвым, ни по пьяне,
Но, к сожаленью, не сниму
Про ёжика в тумане.

Цветаевское «и не тщусь…» —
И нечего стараться,
До нынешних не опущусь —
Не знаешь, как подняться.

Словами грубыми не крой
Несчастного поэта:
Да, пусть они в дерьме порой,
Их любят не за это.

* * *

Владимир Янкелевич: Вокруг Израиля, или Что нам сулит египетско-саудовский альянс
Сэм: Когда сижу на берегу моря в Эйлате вечером и упиваюсь красотой Эйлатских гор на востоке, меняющих окрас вместе с заходящим за холмы на западе солнцем, а потом вдруг и сразу приходит южная ночь и на противоположном берегу залива загораются огни Акабы, и дальше на юг продолжается вереница прибрежных огней, каждый раз пытаюсь угадать, где ещё Иордания и видна ли уже Саудия?..

Б.Тененбаум: … Дальше можно всхлипнуть, смахнуть скупую слезу, и сообщить, что ну ни за какие коврижки саудовский король не подпишет чего-то там духоподъемного, если только до того палестинцам не дадут того-то и того-то… И вообще, редкий гусь долетит до середины Акабского пролива… Понятно, что именно так, лирически, и следует начинать отклик на аналитическую статью, связанную с вопросами внешней политики.

Подобно многим я был зачарован сообщением Сэма, лирически осмыслившим серьёзное. Прошу простить за «позднее зажигание», просто я, как тот гусь из коммента Б.Тененбаума, редко долетаю до середины Гостевой.

Лирикам

Когда сижу на берегу
и море плещется в Эйлате,
хочу понять, но не могу,
так объясните, Б-га ради:

вот красота Эйлатских гор,
восток и запад — это сказка!
из-за чего затеян спор?
кому не нравится раскраска?

Уходит день, приходит ночь,
горят вдали огни Акабы,
там тоже поглядеть не прочь
на север мирные арабы.

А если посмотреть на юг,
лишь солнце выйдет и согреет,
и там сидит мой милый друг,
и мирный план в душе лелеет.

Сижу, храню тепло в душе,
одни друзья сидят под боком,
и плюнуть некуда уже,
не зацепить чтоб ненароком.

И я готов теперь на всё,
и спеть, и сбацать, чтоб не скучно,
я дам им то, я дам им сё,
не жалко мне, но им не нужно.

Где слов набрать мне (англ. the words),
чтобы ответ и прост и ясен,
чтобы с подходцем: так, мол, вот-с,
ребята, я на мир согласен.

Где слово то (фр. la parole),
чтоб от любви, не за коврижки,
меня саудовский король
лобзал взасос без передышки.

И сплю я плохо от того,
что тяжко он во сне вздыхает,
салям не слышу от него,
а он шолом не понимает.

Ищу — не нахожу пути…
Пускай квартет подскажет минский
где переводчика найти
с арабского на палестинский.

* * *

Сэм: Часто, бывая вечером на Хоф Кармеле любуюсь, смотря на садящееся в гладь Средиземного моря солнце. И думаю: где то там за горизонтом, где ещё солнце только спускается вниз, лежит Древняя Греция, дальше — весёлая и баламутная Италия, а ещё дальше — прекрасная Франция! Но такого заката как у нас, у них быть не может — не та география!

Сэму, продолжение лирической аналитики

Ну вот, закончилась неделя
и я, приняв немного хмеля,
смотрю на мир с высот Кармеля
и пью восторга сладкий яд,
цветут привольно хризантемы,
забыто кто мы, как мы, где мы,
и только вечные проблемы,
невольно душу бередят.

Сияет солнце над планетой,
сижу, родной землёй согретый,
а там, вдали, за гладью этой
не то, чтоб нету ни черта, —
есть: зверь бежит, летает птица,
над родником ветла клонится,
восходит что-то и садится,
но география не та.

Был у меня дружбан когда-то,
на вид — святая простота,
и сам, и хата кривовата,
её бы подпереть бы надо:
на грош делов, и мысль проста,
но он ведь редькинский, ребята,
считай — уже свалилась хата,
там география не та.

Теперь уже сказать не стыдно,
что мне там было плохо сильно,
без фалафеля и хамсина
прожил я слишком много дней,
и я ушёл… увы, не скрою,
вдогонку было много вою,
но вспомнил я, что я — еврей,
пускай разбираются с собою
и с географией своей.

Ну, как мне с ними: мягче? строже?,
такой же вид, такие ж рожи,
похожий климат, глобус тот же,
лишь с географией облом,
вишь, как природа навертела…
да ладно, мне какое дело,
звезда зажглась и солнце село,
пора домой. Шабат шалом.

* * *

Александр Габриэль
Баллада о совершенстве, или ФилоLove
Она улыбалась, она не держала зла;
характер же был ровней соляных плато.
Не стану скрывать: совершенством она была,
скульптурна и статуэточна, как никто.
Не стану скрывать: совершенством она была,
почти приговором — точным, как эпикриз.
При ней я терял дыханье, сгорал дотла,
и сердце тяжёлым камнем летело вниз.
Не стану скрывать: совершенством она была:
то тихий мерцал в ней свет, то горел огонь…
Всегда рядом с нею закусывал удила
любой укрощённый или мятежный конь.
Она безупречна была. Без остатка. Вся —
восторг бытия и тема для серенад…
Но в письмах она вечно путала «-тся» и «ться».
Когда бы не это — я был бы на ней женат.

Собрался поехать в город и мне принесли «памятную записку» с такими смешными ошибками, что сразу вспомнил героя Александра Габриэля и уважаемого В.Ф. Мы, вместе с моим героем, уважаем право на ошибку, да и сами не прочь…

Я мысль тянул в заоблачные дали,
словами плёл логическую нить,
а как писал?.. — так все ведь понимали,
а если что — могли перезвонить.

Но ей и слов и мыслей было мало,
ей нужно, чтоб 100 баллов на ЕГЭ,
Крючковым с Розенталем доставала
кошмарнее, чем Гете в сапоге.

Как я любил у ней на шее жилку,
она была нежна, нужна, важна,
мне так хотелось совершить ошибку,
но не давала повода она.

Мне до пятёрки оставалась малость,
но всё же я не выдержал накал:
она всегда по правилам склонялась,
а я порой неправильно спрягал.

Я жил один, в столовке ел пельмени,
измученный сплошными «не» и «ни»,
не то, чтоб сам я думал об измене,
а просто жизнь толкала: «Измени»!

И я ушёл… Сначала было грустно,
потом привык… Потом привык к жене:
она мила, готовит очень вкусно,
и ко всему — неграмотна вполне.

* * *

Артур Шоппингауэр
Проснулся на рассвете,
тончайшее усло,
приснилось будто крышу,
как шляпу уснесло,
а я лежу в постели,
открытый всем ветрам,
и жизни новобранец,
и смерти ветеран.
И это, как ни странно,
закон ли, лабуда:
сначала все другие
уходят, кто куда,
а я, новорождённый,
живу себе, живу,
возможно, вспоминаю,
возможно, deja vu…
Но наступает время,
счастливая пора,
ты шепчешь, улыбаясь,
пора, мой друг, пора…
И воздух вдруг нездешний,
прозрачен, свеж и прян.
Я смерти новобранец
и жизни ветеран.

Вот, дорогой Артур, новое слово узнал. Неужели у вас в голове было это «усло»? Мне так пришлось в Даля залезть. Правда, при случае и я могу припомнить несколько диалектизмов. В юности, в группе, где я учился, было немало вятских ребят, и мне приходилось выспрашивать, что такое «рамень» (такой еловый лес), или «лико» (гляди). А вот «уснесло» — замечательный неологизм (я точно не встречал), надеюсь, это не опечатка. Здесь и «снесло» и «унесло», и, главное, к месту. Ну и насчёт «пора» — чего торопиться?

Пускай мне скажут завтра:
— Пора, мой друг, пора! —
В предчувствии азарта
не кончена игра.

Не знаю, что там будет:
веселье, скука, грусть,
разбудят — не разбудят,
проснусь — иль не проснусь.

Собрал походный ранец,
свеж, весел и румян,
и вечный новобранец,
и вечный ветеран.

* * *

Как типичный «датский поэт» я не замыкаюсь в башне из слоновой кости, а сочиняю стихи для друзей и подруг, по поводу и без. Вот сегодня юбилей старого товарища и я вспомнил, что за последние сорок лет насочинял ему кучу всяких стишков, некоторые из которых сохранились, а он, наверняка, ничего не помнит.

Наша игра

Г. Быстрицкому

Наша жизнь без азарта —
как бесцветная гладь,
если роздана карта —
значит надо играть.

Ни к чему уговоры
и уроки не впрок,
надо лезть через горы
или плыть поперёк.

Как бы ни было трудно —
надо рвать напролом,
по заснеженной тундре,
за зелёным столом.

Надо гнуть через силу,
не бояться упасть,
если карта не в жилу,
если прикуп не в масть.

Не за страх, не за плату —
для души, для себя,
даже ежели карту
передёрнет судьба.

Это значит, что надо
на судьбу напирать,
надо спорить с раскладом
и висты набирать,

надо жить по-игроцки,
надо делать всерьёз,
как конвой вологодский,
как сибирский мороз.

* * *

Мой спорт

«Мне бильярд — отращиваю глаз,
Шахматы ему — они вождям полезней».
В. Маяковский

Всю жизнь продумал и не смог понять я:
Пинают мяч, бегут вперегонки…
Бессмысленны подобные занятья
И мне они, конечно, не с руки.

Но к спорту я испытывал влеченье,
Был быстрый ум и даже зоркий глаз,
Мою игру назвали «предпочтенье»,
Что по-французски значит «преферанс».

Мне в ней везло, я был игрок от бога,
Но это продолжалось до поры,
Ведь пить здесь приходилось очень много,
Поскольку это в правилах игры.

Подумал я: зачем мне путь тернистый,
Когда любой сюркуп бросает в пот,
Подамся-ка я лучше к бильярдистам,
Поскольку это благородный спорт.

Теперь жалею, что от игр азартных
Я на бильярд не перешёл давно,
Тем более, что на столах бильярдных
Такое же зелёное сукно.

Не нужно этих преферансных денег,
Ночей бессонных и вранья жене,
А Топчиев, который академик,
Свой кий, конечно, завещает мне.

Но всё на деле оказалось сложно,
И я играть как надо не могу,
Ведь над столом ещё согнуться можно,
А разогнуться — просто не в дугу.

Весь организм пропитан алкоголем,
И с трёх ударов тянет на покой,
И невозможно сладить с карамболем
Трясущейся и слабою рукой.

Да ну их к чёрту, эти биллиарды,
Гонять шары мне тоже не с руки,
Мой следующий шаг, пожалуй, нарды,
А ежели подумать — поддавки.

* * *

Мы крутим жизни свиток,
Читаем между строк,
Ещё есть тьма попыток,
Ещё так долог срок,

Ешё не раз посмеем
И кончить и начать,
Ещё не раз успеем
Оплакать и начхать.

Ещё плывём беспечно,
Не думаем пока,
Что время быстротечно,
А жизнь коротка,

Что колокол не вякнет,
Предупреждая нас,
Что ветка всё же вянет,
Что может близок час,

Когда бессильный допинг
Не тронет трепет жил…
Не долюбил, недопил,
А значит не дожил.

Так не держи на завтра,
Что должен был вчера,
Уже конец базара,
Уже идёт пора

И время катит грозно
В бесчувствии своём…
Пока ещё не поздно —
Долюбим и допьём.

* * *

Отвечаю на «Пора!» или «Погоди!»:

Это просто, как наша жизнь
От рожденья до топора,
Другу скажешь: «Не торопись»,
Для себя же: «Пора, пора».

Тяжкий труд, напряженье жил,
Счёт, баланс, резюме, итог,
Как ни мучился, как ни жил,
А хотелось ещё чуток.

Тёмный лёд и блестящий снег,
Утомительный долгий путь,
Не поможет ни день, ни век,
Так чего же тогда тянуть.

Бесконечный, привычный путь,
Вспашка, сев, урожай, жнивьё,
Что не прожито — позабудь,
То, что пройдено — то твоё.

Так что юбиляр пусть не торопится, а мы — как получится.

* * *

Владимир Янкелевич: Рад поздравить Леонида Сокола со вступлением в престижный клуб семидесятилетних. А учитывая несомненные поэтические таланты юбиляра, я постарался что-то написать. Конечно, это не идет ни в какое сравнение со стихами Мастера, ну, тут уж как получилось!

Вижу: скучная равнина,
а по ней гуляют люди
всё различные поэты,
кто помельче, кто крупней…

Все они почти рыдают,
все под Сокола кропают,
только ихнего таланта
не хватает нихера!

А над ними гордый Сокол,
В синеве прозрачной неба
сверху смотрит на страдальцев,
лет так семьдесят подряд.

Вы, ребята, не печальтесь,
Вы ребята напрягайтесь,
чтоб писать как Леня Сокол,
мало ручку вам купить!

Нужно вам сперва учиться
и учиться так усердно,
чтобы вас распределили
на Таймыр или Ямал.

Чтоб настала ночь крутая
месяцев примерно на шесть,
чтобы вы с тоски завыли
и схватились за перо…

Спасибо всем поздравившим меня! Увы, возраст — заслуга родителей, а я в своей жизни делал много, чтобы и такого не достичь. Что касается стихов, то мне приятно, что и мои нравятся людям, но я достаточно трезв (друзья ещё днём разъехались) и всё понимаю правильно. Тем более, тут же рядом, словно в насмешку, поместили «День рождения» Бродского:

Я входил вместо дикого зверя в клетку,
выжигал свой срок и кликуху гвоздем в бараке,
жил у моря, играл в рулетку,
обедал черт знает с кем во фраке.
С высоты ледника я озирал полмира,
трижды тонул, дважды бывал распорот.
Бросил страну, что меня вскормила.
Из забывших меня можно составить город.
Я слонялся в степях, помнящих вопли гунна,
надевал на себя что сызнова входит в моду,
сеял рожь, покрывал черной толью гумна
и не пил только сухую воду.
Я впустил в свои сны вороненый зрачок конвоя,
жрал хлеб изгнанья, не оставляя корок.
Позволял своим связкам все звуки, помимо воя;
перешел на шепот. Теперь мне сорок.
Что сказать мне о жизни? Что оказалась длинной.
Только с горем я чувствую солидарность.
Но пока мне рот не забили глиной,
из него раздаваться будет лишь благодарность.

И что мне вякать…

Да, я родился в один день с Великим,
лично не виноват, и невелика заслуга,
на любом фоне стыдно быть безликим,
а солнце ярко и здесь, далеко от юга.
Долгие годы в лесу и тундре
не смяли, но наложили свой отпечаток,
сколько труда и времени потрачено втуне,
это не единственный мой недостаток.
Мы заполняем страницы собственной драмы,
ищем слова, заикаемся, прём против дышла,
из похожих кирпичей строят сараи и храмы,
я старался, но чувствую — не очень-то вышло.
Смешно, нет даже повода к сравненью,
он нарушал законы — я не соблюдал приличья,
о! как я хотел рассказать о многом, но к сожаленью
рот забит глиной косноязычья.

* * *

Григорий Быстрицкий: Труба

Во мне сидит много маленьких комментаторов, иногда ехидных, иногда тупых, иногда заумных, но всегда не согласных друг с другом. Деревенскому фельдшерскому пункту мои комментаторы не по зубам, контролировать их удаётся не всегда, поэтому стерегу, и на волю они вырываются редко. Но сегодня гуляем, комментов будет много… Для начала по поводу «Эховской дрочиловки».

Эхо Эха

Какое утро! ветра дуновенье,
вороний щебет, выход из простраций,
и всё б ништяк, когда бы не похмелье,
да пара подрывных радиостанций.

Ну, хорошо, сейчас открою пива,
чуток поправлюсь и возьму вторую,
но эти-то трындят без перерыва
и льют отраву в голову больную.

Страна моя, мне нынче не до смеха,
держать так трудно курс твой генеральный,
когда тебя с пути сбивает «Эхо»,
Гудков, Альбац, Пархоменко, Навальный,

когда без перерыва тары-бары,
когда из пустяков налепят драмы,
какие-то нелепые татары,
какие-то никчемные Панамы.

Сейчас ещё приму совсем немножко,
открою мир и выгляну в окошко,
там под балконом Искандер и тополь,
и наш родной навеки Севастополь,

навеки наши Таллин и Алеппо,
нас не согнуть, не одолеть с наскока,
над всей Россиею безоблачное небо,
и снова жизнь и вольна, и широка.

Банкет в «Метрополе» меня глубоко взволновал, даром что его вообще не было. Впрочем, меня туда всё-равно бы не пустили, т.к. и велосипеда-то нет. Может, впервые я понял тех, кто в 17-м…

Площадь Революции

Москва, Метрополь, удивительный вид,
Ferrari, McLaren и Bentley,
и велик по случаю рядом стоит,
с чего бы? из этих же? нет ли?
здесь скромностью, знаешь, не очень бряцай…
а сбоку косится один полицай…

Шампани, бордо, коньяки, балыки,
цветы и бряцанье кимвала,
столы с олигархами средней руки
за плотными шторами зала,
а где-то вдали от шикарных ворот
народ быдловатый горбушку грызёт.

Здесь правит бросающий злато телец,
здесь модно раздетые девки,
здесь модный и томный, но страстный певец,
поющий хоть чёрту за деньги,
и оды читающий бедный поэт,
стремясь заработать себе на обед.

Вы весите по сто, и даже с лишком,
одеты, обуты и сыты,
а я вон по рельсам шагаю пешком
и в кровь мои ноги разбиты,
и денег давно у несчастного нет
купить на поездку трамвайный билет.

Сидите, присунувши руки к огню,
икру коньяком запивая,
но грозные буквы в кровавом меню
уж чертит рука роковая!
и страшный за дверью стоит ассасин:
many, money, шекель, упарсин…

Дальше грустное… Единственное утешает, что с нами лично этого никогда не произойдёт.

Труба?

Слава Богу, замкнуто колечко,
наконец закончилась борьба,
смысла нет, и не было, конечно,
амба, крах, киндык, копец, труба.

Вот итог, исчерпанная смета,
знаешь — окончательно пропал…
но тебя встречает вспышка света
там, где должен быть сплошной провал.

Чуешь воздух, пахнущий озоном,
понимаешь: не конец игры,
чайкой, Джонатаном Ливингстоном,
воспаряясь в новые миры.

Значит, тьма не так уж и кромешна,
значит, обходная есть тропа,
значит, есть какая-то надежда
и труба, возможно, не труба.

Труба, труба… Не сомневайся

Это что-то вроде агитпропа,
что-то типа выхода дано,
пляска в два притопа, три прихлопа,
а не жизнь со смертью заодно.

Если ты давным-давно когда-то
вылез из фаллопиевых труб,
так чего бы не в трубу обратно:
яйцеклетка — хрен кто знает — труп.

Каждый — сам, но все мы — среди прочих,
ищем утешений и затей,
выход безо всяких проволочек —
вот достойный выход для людей.

Из яйца — совсем не значит — птица,
разлетимся прахом из горсти,
но не надо слишком торопиться,
всё равно обратно не прийти.

Нет, предыдущее было недостаточно грустным, потому что, действительно,

Дело — труба

Мне внушали с малых лет,
что в конце тоннеля — свет,
что всего основа — труд,
те, кто трёт — те перетрут.
Только следует учесть,
что я знаю, чтó я есть:
смел, талантлив и умён,
просто недооценён,
впереди ушедших след,
сам я сбоку, жизни нет:
может, карта обошла,
может, слава обожгла,
не расселся на пиру,
не пришёлся ко двору,
принял лишнего на грудь —
это многих славный путь,
всяк остался при своих,
да и чем я лучше их,
чья типичная судьба:
бег, ходьба, борьба, труба,
Колыма, сума, тюрьма
и в конце тоннеля — тьма.

* * *

Григорий Быстрицкий: Так, г-н Л.С.-2, хватит уже, однако, из скромной площадки комментаторов устраивать альманах своих нетленок! Подозреваю, у вас еще пару сотен за всю творческую жизнь заготовлено. Скромнее поэтам надо бы вести себя перед изяществом скромной прозы. Слабонервные может и могут восхищаться, но меня-то этими рифмами не возьмешь.

Ладно, последнее:

Мне карты были с детства
пришпилены к руке,
вот неплохое средство
не жить на поводке…

Что нужно человеку? —
засядем ввечеру
за трынку или секу,
девятку и буру,

запал игры азартной
без свечек и вина,
и нет под нашей картой
зелёного сукна.

Удачи не скрываю,
мечу наперебой,
и куш всегда срываю
в компании любой.

Я терцем или стоссом
могу подбить баланс,
остался под вопросом
какой-то преферанс.

Да, стирятся там смело,
и вмиг с любой игры
снимают между делом
по тыще-полторы.

Там счастье бродит рядом,
там толстосумов рать,
пускай я буду гадом,
но выучусь играть,

всё это нам не ново,
и, скажем, не бог весть,
пять стариков блиновых
в моей колоде есть.

Пусть шмансы-преферансы,
на это наплевать,
я за такие баксы
вас всех могу порвать.

Объявятся излишки —
канай сюда любой…
смелее, игрочишки,
тасую, выход мой!

* * *

Мне очень жаль, что … я не могу обратиться к вам по имени/отечеству…

«Это что же, нас теперь по отечеству звать будут?»
(Ивашка Бровкин в фильме «Пётр Первый»)

Как людей утешает самолюбия зуд,
когда шляпы ломают и прилично зовут.
Мне доступна едва ли умиленья слеза,
если титуловали, закативши глаза.
Нет, корячась и корчась, разгребая беду,
безо всяческих отчеств я по жизни иду.
Без шевронов и лычек, аксельбантов и лент,
и кто хочет — тот тычет, сколько б ни было лет.
Так ведётся издревле за простецкий мой вид,
меня в нашей деревне знает каждый аид.
За рулём и в прицепе скажет всяк индивид:
он — дэр Редькинер рэ́бэ рэб Исрул-Леонид.
Пусть другим величанья произносят навзрыд,
я — без всякого званья, но в тени Аонид.
И по всякому-прочему, без дурацких обид,
знай: по имени-отчеству я зовусь Леонид.

* * *

Инна Ослон. Стихи: Я художественную прозу читаю, но часто недочитываю или просматриваю (т. е. выборочно отдельные абзацы). Даже хорошее могу бросить: ага, я уже сняла пробу, поняла, как это делается. Не возникает желания тратить время.

Роман: не такое представляется ужасным. Как же так!? Недочитать, недоцеловать, недообласкать, недопить, недобить… Это же садизм какой-то. Сорванный и надкушенный прекрасный плод, брошенный на обочине и обреченный догнивать в надежде на скорую милость червей и птиц на глазах своих братьев и сестер, избегших опрометчивого взгляда и руки Ослон. …

Примыкая к вереницам шествий,
Мы идём, не разобрав пути,
Не предвидя тягостных последствий
И срывая всё, что на пути.

В руки взял — ещё не знаешь — вкусен?
Может, сплюнешь, может быть, сожрёшь,
А прекрасный плод уже надкусан,
Впрочем, не настолько он хорош.

С девушкою встретишься однажды
В зарослях малины и крапив,
Но сбежишь, не утоливши жажды,
Недоцеловав, недолюбив.

Встретил друга, завязалась драка,
Сильный, ссука, хоть и примитив,
И быстрей смываешься, однако,
Недобитый, но и недобив.

Прёшь по недочитанной Отчизне,
Упадёшь в канаве грязной ниц,
И исчезнешь навсегда из жизни
Милостью гиен, червей и птиц.

Странные, безумные вопросы,
Словно перед залом в неглиже,
Тут вот недотянешь папиросы,
Так что не до чтения уже.

Сорри, наколотил по-быстрому, не прочитав даже, сейчас только заметил прекрасную рифму “пути-пути”©. Прошу считать счастливой находкой.

* * *

Сергей Чевычелов:
А Путин точно все измерил,
Когда коварно Крым отжал.
И мир, как старый сивый мерин,
Жевал овес и тихо ржал.

КМ:
Да в гостевой весь мир измерен
Здесь спорят ватник и пиндос
Здесь Крым, здесь Путин, сивый мерин,
Обама, Меркель и овес

Здесь ощутив томленье духа
А может быть сплетенье ног
В который раз стремится Мюнхен
Вселенной преподать урок

Со ссылкою на русский твитер
Нам тут уже в который раз
В подробностях расскажет Питер
Про штатский секшуал харасс

Здесь синяки, здесь кровь из носу
Здесь не обходится без травм
Так спорят местные пиндосы
Кто хуже Клинтон или Трамп

И видя что тут пахнет кровью
Настраивая связь времен
Чего-то вякнет Приднестровье
Про древнеримский легион

И здесь давно уже не диво
Сквозь ругань и сплошной кипЁж
Услышать крик из Тель-Авива
Заткнись, ведь ты здесь не живешь

Здесь жизнь бурлива и жестока
Здесь никому не прекословь…
А блоки что витают в блоках
Чего-то пишут про любовь

Просим от КМ развёрнутую Одиссею.

Как интуриста из Итаки
вас ждёт успех и славы дым,
не жмитесь в яростной атаке,
ну что за плаванье без драки,
а мы на афродизиаке
за Пенелопой приглядим.

* * *

Борис Вайнштейн

Для вящей славы короля
Каналов пять ТВ-наркоза
Пусть обыватель примет дозу
Чуток при этом утоля

(Тут Бродский бы добавил «бля»)
Запрос на внешнюю угрозу
Но все-таки сидит заноза
В душе у неких поселян

Ведь вроде холод и мороз
Да вот шпицрутен произрос
И полицейская дубинка

И что за климат каждый год
Малют рождает и Ягод
На почве местного суглинка?

Ну да, конечно, наш подзол,
А также всяческий суглинок,
Нас поглощает, как былинок,
И причиняет много зол.

Но утром, как хлебнёшь рассол,
Вся выстроилась цепь картинок,
Нет ни препятствий, ни запинок,
И климат, в целом, подошёл.

Такой уж наш культурный код
И в нём несложно разобраться,
Не меньше было бы хлопот,

Когда б рождалось каждый год
На месте ягод и Ягод
Наполеонов штук по двадцать.

Борис Вайнштейн: Спасибо, Леонид. Раз вас видеть в моем блоге.

Глядя на сонные дома,
Мужик с утра, продравши очи,
Страдая, но хотя не очень
С упреком говорит «эх ма»

Так что же с ним случилось ночью?
Он твердо помнит — кутерьма.
Возможно он как Брут Хома
Летал на ведьме в город Сочи?

А что, вполне в его лета.
Вот Путин с птицами летал
То ль с журавлями, то ли с выпью

И значица культурный код
Его к тому же призовет:»
«Ща полечу. Но прежде выпью.»

Ну, раз рады, то ещё заскочу на минутку…

Навек с тобой, родимый край,
Я знаю верную примету,
Когда в душе царит раздрай —
Идёт сентябрь на смену лету
И клики уходящих стай
Перекричит вороний грай,
Но выпивай — не выпивай
Уже не полететь по свету.

А так как мы не сильно пьём,
То увеличился объём
В районе талии некстати,
Предельно сужен окоём,
Тяжеловаты на подъём,
Летаем с печи на полати.

Борис Тененбаум: Досточтимым коллегам — в знак восхищения…

В сонетной форме есть простор для роста,
В ней жар любви Петрарка воспевал,
Да и вообще — Борис Вайнштейн сказал,
Что этот жар горит до девяноста.

А гордый Сокол, рея в синеве,
Там, наверху, на рубеже астрала,
Поведал нам немало о себе,
Как и том, что жить осталось мало.

Вайнштейн и Сокол! Ваш высокий свет,
Что в форму итальянскую заложен,
Влечет меня попробовать сонет,
Что по английской кладке будет сложен.

Чего уж там — нам есть куда грести,
Чтоб Редькино на карты нанести…

Борису Тененбауму, ценителю прекрасного

Вниманьем публики согреты
Мы терпим снисхожденье это,
Ну, типа, для кордебалета
Есть дрыгоножество премьера.
Как тот товарищ у Мольера
Не знаю, что пишу сонеты,
И мне, по правде, дела нету,
Я говорю: какого чёрта!

И пусть соблюдена проформа,
Размеры, строфика, дыханье,
Не важно, что берёшь для фона,
Оригинал ли, подражанье,
Но я уверен в том, что форма
Определяет содержанье.

Продолжение