Я с ними смотрю на покрытый кострами Синай. / Влилось ручейком мое сердце в поток их сердец. / Пророк говорил. Блеском молний ему отвечал Адонай. / На лицах восторженный трепет: откликнулся Он! Наконец!

Ури Цви Гринберг

От дней Исхода до сего дня

Перевод с иврита Алины Лацинник

Я всё еще вижу: сквозь море проходит народ,
навьюченный скарбом. С детьми, стариками идёт.
Я тоже шагаю меж них со своею семьёй,
мой голос в их песню вплетается в пене морской.
Народам другим этой песни пропеть не дано:
кому же ещё по дну моря ходить суждено
по зову Творца, среди вод, что стояли стеной?

Я с ними смотрю на покрытый кострами Синай.
Влилось ручейком мое сердце в поток их сердец.
Пророк говорил. Блеском молний ему отвечал Адонай.
На лицах восторженный трепет: откликнулся Он! Наконец!
Никто из поныне живущих не видел подобного чуда
с начала времен. Я свидетель. Горящий Синай не забуду!

Вот я вместе с ними, когда их опутал Ваал.
Я вижу бесстыдные пляски с его дочерьми.
А ночью я слышу, как стонут и плачут они:
«Мы бросили с мясом котлы и ушли с Моисеем в пустыню…
В Египте не хватит могил? Для чего умирать на чужбине!»

Я вижу бесчинства вокруг золотого тельца.
Ушел Моисей и пропал вместе с Богом его.
Народ не скорбит. Было б мясо с вином без конца.
Всё те же уста, что пропели великую песнь,
Теперь воспевают тельца «Вдруг он даст нам поесть?»
Забыто, забыто недавних времен торжество!
Не помнит сегодня никто, как шагали меж вод.

Я с ними, в нарядном халате с тугим пояском.
Дрожу, за спиной Моисея укрывшись тайком,
в ночь бунта в шатрах. Светит месяц, как я, молодой
и звёзды в пустыне сверкают алмазной дугой.
Сокрылся Всевышний за мокрый небес балдахин.
Молил Моисей, павши ниц: «Дай мне, Господи, глазом одним
увидеть Отчизну святую, где царствовать будет мой род…
Открылось: в священную землю пророк-Моисей не взойдёт.

Я слышу пронесшийся через пустынную ширь
учителя голос любимый, он всех голосов мне родней.
Заттих этот голос пред Гласом Святого Судьи.
Тогда вытер слезы, поднявшись с колен Моисей,
Сказал: «Я твой раб, подчиняюсь я воле твоей:
С народом моим Иордан перейти не смогу,
останусь в пустыне Синайской, на том берегу.
Поник Моисей головой. Одинокий такой!

Вдруг видит меня, в разноцветном в халате с тугим пояском.
Спросил удивлённо: «Мой мальчик, зачем же ты крался за мной,
в пустыне, один, поздней ночью. Зачем ты оставил свой дом?»
Мне застили слезы глаза. «Разреши мне идти за тобой.
Люблю тебя больше отца, буду преданным учеником».
Ко мне Моисей наклонился. На юном челе
оставил печать поцелуя. Я понял тогда,
что мне завещал он хранить эту землю всегда —
ведь ради неё сквозь пучину шагали евреи во мгле!

Не знает никто из людей,
где был погребён Моисей.

Я вижу, как я поднимаюсь паломником в Храм,
где царь мой читает ТорУ на синайском наречье.
Мне чудятся звуки Эдема в той царственной речи,
пока над златым алтарём клубится густой фимиам.
Левиты поют, я склоняюсь в поклоне, а коэн кропит
Святая Святых, приближаясь к ковчегу завета.
И жилы мои стали струнами музыки этой,
что в сердце горы Мория, не смолкая, звучит.
Пускай чужаки заполняют Божественный град,
пусть денно и нощно я слышу фальшивые звуки,
а лица евреев, — как тех, что примкнули к Ваалу от скуки —
всей кожей вбираю я древней земли аромат.
Я верю в пророчество, данное Богом в пустыне:
что мы, перейдя Иордан, унаследуем Нил и Евфрат,
телец золотой не сумеет вернуть нас назад,
и бездна поглотит врагов, посягнувших на наши святыни.
Настанет тот день, и на Вечности встав пьедестал,
вобравши в сердца неизбывную мудрость Завета,
орлом воспарит, осенив наши головы светом,
народ, что тогда, на Синае, Всевышнему в страхе внимал!»

Так пел этот юноша в новом халате с тугим пояском.
Состарился он, но душой молодой и поныне.
Накопленный опыт окрасил его сединой,
Но отблеск волос золотой, как и прежде, в пустыне.

На белом сапфире пылают огнём письмена.
Мелодия чудная в сердце доныне слышна —
От этого таинства чувствую радость и боль —
Они навсегда предо мной.