Григорий Крошин: Моей журналистике – 60…

Loading

Я впервые опубликовался в «Науке и жизни», что было, конечно, большой честью. Но… несмотря ни на какие мои тогдашние «успехи» в научно-популярной сфере, я в скором времени понял, что эта «серьёзная» журналистика — не моё дело. Меня всё больше тянуло в «несерьёзную»: к фельетону, юмору и сатире.

Моей журналистике — 60…

Попытка мемуара
(рисунки автора)

Григорий Крошин

 Григорий Крошин Самое начало

Январь, 1961 г. У меня — последний, преддипломный семестр в МИСИ. В один из дней забегаю в редакцию институтской многотиражки «За строительные кадры». Нина Слайковская, редактор, говорит:

— О, Гриш, хорошо, что зашёл, дело есть.

— Да, Нин, слушаю. Срочно написать что-то?

— Нет, тут другое. Позвонил знакомый из «Комсомолки», из отдела науки. Просят прислать им насколько пишущих ребят. Ну, для внештатного авторского актива. То есть, ты ж понимаешь, сначала для внештатного, а потом — как уж пойдёт. Ну, из тех. кто желает и способен работать в журналистике, понимаешь? Я и подумала о тебе. И ещё некоторым ребятам сказала из наших авторов. Ты как, согласен?

— Что, прямо в «Комсомолку»?!.. — Я подумал, что ослышался. — А у них, своих авторов, что ли, не хватает?

— Вроде там отдел науки расширяет внештатный актив. Говорят, что-то важное сейчас в науке происходит, каждый день нужно много материала от журналистов. Так ты хотел бы попробовать?

— Я?.. — Все ещё не могу прийти в себя. — А кто ещё-то будет из наших?

— Я сказала Лёне Репину, Андрюше Ивахнову… Володя Губарев пойдёт, который в прошлом году институт закончил… В общем, если согласен, завтра и поедете.

Я-то что?.. Почему не попробовать? Конечно, согласился за компанию съездить в редакцию «Комсомолки». Прискакав в назначенный час в проходную известного здания на улице Правды, увидел там тесную команду хорошо знакомых, в частности, и по работе в многотиражке, мисийцев: кроме названных Ниной, там было ещё несколько постоянных авторов наших «Кадров»: Миша Ростарчук, Сеня Резник, Лёня Эйнштейн, Саша Летин.

Всем нам без проблем выписали пропуска на шестой этаж, где располагалась редакция КП (как я догадался, пропуска нам были заранее заказаны), назвав номер комнаты отдела науки, и мы пошли к лифту…

Отдел науки

Всем кагалом, постучавшись, мы ввалились в довольно небольшую комнату, на двери которой была табличка «Отдел науки». В продолговатой комнате было три стола. Хозяева нас ждали, представились: Дмитрий Александрович Биленкин, слева, в углу, прямо у двери, ближе к окну — Ярослав Кириллович Голованов, у противоположной стены, в центре, — пустующий, заваленный бумагами стол заведующего отделом Михаила Васильевича Хвастунова, который отсутствовал. Своего зава сотрудники отдела, да, как мы потом поняли, и все в редакции звали просто и уважительно: «Михвас». К нам, пришлым, конечно, это не относилось, не доросли.

Позже мне стало известно кое-что подробнее о сотрудниках отдела науки, что вызывало во мне еще большую робость и пиетет… Дмитрий Биленкин, склонный к полноте, сумрачный на первый взгляд, производил очень серьёзное впечатление вдумчивого учёного. В то время он занимался организацией еженедельного «Клуба любознательных», незадолго до нашего появления, обосновавшегося, как оказалось, на много лет на страницах «Комсомолки». Мне стало известно, что в это время он — одновременно с научно-популярной журналистикой в газете — уже углублённо работал над научно-фантастическими романами, а в дальнейшем, выпустив несколько ярких книг, стал заметным писателем-фантастом.

Одним из самых ярких, талантливых, неординарных и разносторонних журналистов «Комсомолки» слыл уже тогда, в начале 60-х, Ярослав Голованов, выпускник ракетного факультета МВТУ им. Баумана.

Он уже выступил в газете с несколькими оригинальными и глубокими репортажами и статьями, в том числе под рубрикой «Этюды об учёных», вызвавшими довольно бурные отклики читателей и уважение у коллег. Это с самого его начала работы в газете — сперва внештатного — замечено было и руководством редакции. Ходила в коллективе такая легенда, а, может, и не совсем легенда. В 1958-м, когда газетой руководил всесильный зять Н.С. Хрущева, взрывной, фонтанирующий идеями Алексей Аджубей, однажды на летучке он вдруг закричал, когда встал вопрос о необходимости свежих кадров:

— А вон у вас там в углу сидит этот вихрастый, рыжий, бойкий внештатник. Голованов, кажется. Видел я его публикации. Берите его в штат!

Так он появился в газете и вскоре стал в ней незаменимым. Имея высшее авиационное образование, он, печатаясь в очень разных жанрах «научпопа» и не только (одно время заведовал отделом информации, потом даже редактировал раздел юмора в газете, был несколько лет членом жюри телевизионного КВН), постепенно сконцентрировался на авиационной и космической тематике, был специальным корреспондентом газеты на космодроме Байконур и в Центре управления полётами, превратившись в самого заметного и авторитетного для читателей и специалистов этой сферы советского публициста, а затем и писателя.

Завотделом науки Михаил Васильевич Хвастунов (псевдоним М. Васильев) — ко времени нашего прихода в газету — уже очень известный писатель, автор нескольких книг и сотен публикаций, популяризирующих деятельность советских учёных и организаторов науки.

Авторитет в научной среде и журналистике у М.В. Хвастунова, необычайно разностороннего человека, знатока искусства и поэзии, автора известных книг, например, о Валерии Брюсове и Вольфе Мессинге и др., был непререкаем. Именно благодаря его работе, как считают в газете, «Комсомолка» первой из советской прессы смогла рассказать о полёте человека в Космос и сделать интервью с людьми, готовившими этот полет.

Как мы потом поняли, именно на этот предмет — для освещения подготовки к космической эре — «Михвас» со своими учениками и сотрудникакми, Дмитрием Биленкиным и Ярославом Головановым, и пригласил нас, мисийцев, в начале знакового (о чём мы ещё не ведали) 1961 года внештатно поработать на отдел науки.

Итак, за работу!

Это только так говорится для красного словца — «за работу»… На самом-то деле до настоящей журналистской работы нам было ещё далеко. Пока мы абсолютно не представляли себе, что нам, внештатникам, надо делать в редакции центральной молодёжной газеты. Мне на помощь неожиданно почему-то пришёл сам… Голованов:

— Старик, не тушуйся, — подсел он ко мне. — Все мы так начинали. Тут ничего особенного. В общем, так: у нас есть план публикаций отдела к полёту человека…

— К какому полёту? — Я не врубался. — Куда?

— Как куда? В Космос!

— Человека?.. Кого? И он что, полетит в Космос?.. Живой человек — в Космос? Не собаки?

— Ха-ха-ха! Ну, ты даёшь! Живой, какой же ещё. Живой полетит, живой прилетит.

— Ничего себе… И когда?

— Тс-с-с! Когда — это вопрос. Никто этого пока не знает. Вернее, это мы с тобой не знаем, а там… Но думаю, уже вот-вот. Витает в воздухе. Но… мы-то, пресса, должны быть готовы, правда? Всегда готовы! Как пионер.

— Что значит, готовы? От нас-то что зависит?

— Многое! Мы ж — газета! Да ещё центральная! Кто ж сообщит людям, если не мы с тобой?!

— А-а, так вы, значит, для этого нас сюда…

— Конечно! Наших шести рук, шести ног и трёх голов явно не хватает. Смотри сюда!

Он придвинул ко мне план отдела. А лично мне Слава (он разрешил мне так к себе обращаться: он был совсем ненамного старше меня) поручил обзвонить четырёх известных учёных-академиков и взять у них блиц-интервью. А именно: выяснить у них, как они относятся к полёту Человека в Космос, как если бы он уже состоялся…

— Понимаешь?

— Не очень, — говорю. — Как они могут относиться к тому, чего ещё не было? Они же пошлют меня… И будут правы.

— Старик, это ж газета! Событие будет вот-вот, и мы должны сразу же отреагировать, оперативно! Специфика! А для этого нам надо заранее иметь их реакцию, чтоб вовремя дать в номер отклик! Иначе опоздаем. И что ж мы тогда за пресса. Согласен? И не пошлют они тебя, не бойся. Они к этому все уже давно привыкли. Поймут правильно. Главное, чтобы ты их застал у телефона.

Слава дал мне все адреса, телефоны академиков, имена их секретарш и прочее. Хорошо хоть, всё это в Москве… И — за работу!

Дела-а-а, думаю. Никакого полёта еще нет, а академики уже заранее должны на него реагировать, возбуждать в себе мысли и эмоции… Так, значит, делаются новости — специфика газеты! А если кто-то из академиков вдруг решит, что им звонит сумасшедший самозванец из придуманной «Комсомолки»?..

Но — задание получено. Надо, кровь из носа, выполнять, если я журналист. Остальные наши ребята тоже получили своих академиков.

В общем, за два следующих дня я, кажется справился. Повезло: академиков обзвонил, вопрос свой о полёте человека в Космос задал, реакцию учёных записал. Вроде всё обошлось, правда… Один из учёных меня всё-таки «послал», сочтя мой звонок за неуместную шутку. Наверное, он был еще молодой академик, не был в курсе специфики появления новостей в советской газете… Но с остальными тремя у меня всё было в ажуре.

Слава принял мои тексты всерьёз, что-то там в них почёркал, подсократил:

— Беги отдай на машинку. Порядок, Гриша. Пусть кто-то думает, что это шутка. Но мы-то с тобой знаем, что уже вот-вот!..

«Мы с тобой»… Звучит солидно.

Но, самое-то невероятное, что дней через пять в отдел заскочил не знакомый мне сотрудник и — к Славе. Что-то быстро-быстро затараторил ему в ухо, из чего я различил лишь два имени: Герман и Юрий…

— Точно? — переспросил Слава.

— Сам слышал!. — Сотрудник умчался.

— Вот такая, Гриш, новость, — Слава как-то даже раскраснелся.

— А что случилось-то?

— Ты, старик, только НИКОМУ, понимаешь?! Скорее всего… завтра… ПОЛЕТЯТ, представляешь?! И кто — неясно. Называют вроде два имени: или Герман, или Юрий… Ты представляешь?!

Убежал. Прибежал:

— Твоих академиков отдал в набор.

Ничего себе! Вот вам и неуместная шутка.

А завтра было 12 апреля. И Левитан ликовал в репродукторе: «Первый человек в Космосе! Это гражданин Союза Советских Социалистических Республик лётчик майор Гагарин Юрий Алескеевич!»

И всё это было в «Комсомолке»! И три моих академика! И я, получается, вместе с ними…

Совсем не «чайник»…

Что ещё запомнилось из моей «Комсомолки» 60-летней давности?

Внештатная журналистика моя шла своим ходом. Я даже — особенно после гагаринских событий — как-то загордился некоей, как я считал, своей доселе неведомой причастностью к советской центральной прессе и к глобальным событиям в стране, увлёкся газетной профессиональной работой (уже — работой!) и стал чуть ли не забывать, что я — студент-дипломник, учусь ещё на инженера в строительном вузе, и на носу защита диплома и… прочее. Я теперь целыми днями пропадал в редакции, занимали всё моё время лишь газетные задания, а дипломную работу — расчеты, пояснительную записку, чертежи — продолжал делать урывками между редакционными буднями.

… В один из таких будних дней оказались мы в отделе науки вдвоём со Славой Головановым. Он писал срочно в номер свой очередной репортаж из научной лаборатории или статью о каком-то учёном, точно уже не помню, я — корпел над какой-то заметкой на тему энергетики на транспорте (кажется, получил от завотделом Михваса задание как будущий инженер-гидростроитель). Оба уткнулись в свои бумаги, вдруг — робкий стук в дверь… Обычно сотрудники не стучат, просто врываются в комнату, а тут…

— О-о!, — вздыхает Слава без отрыва от производства репортажа. — Наверное, очередной «чайник» с вечным двигателем…

А дело в том, что в те времена (не знаю, как сейчас) в отдел науки «Комсомолки» нескончаемым потоком шли изобретатели со своими проектами вечных двигателей — жаждали прославиться через центральную газету. Сотрудники отдела науки, поочерёдно все трое, терпеливо выслушивали каждого «чайника», мягко намекали им на то, что их вечный двигатель — это полный бред и — желали им всяческих дальнейших успехов… И поток не иссякал, увы…

… Стук в дверь, более тихий, повторился. Я, видя реакцию Славы, нехотя поплёлся открывать. Перед дверью стояла женщина в очень скромной одежде и, молча, смотрела на меня, видимо, не знакомого ей, своими огромными глазами. «Нет, подумал я, глядя на неё, это вряд ли «чайник». Скорее, кто-то из здешнего технического персонала».

— Проходите, пожалуйста, — сухо говорю я ей, вроде я здесь свой.

— Здравствуйте, — почти шепчет она. — Извините, а Михал Васильевича нет?

— Он будет с минуты на минуту, — бросает Слава и наконец отрывает глаза от своих бумаг. — Присаживайтесь, подождите его, пожалуйста.

Действительно, не прошло и пяти минут, распахивается наша дверь и в комнату шумно и размашисто входит крупный и, кажется, в благодушном настроении, завотделом Михаил Васильевич Хвастунов. Увидев сидящую рядом со своим столом женщину, широко улыбается:

— О-о! Новеллочка, здравствуй! Давно меня ждёшь?

— Да нет-нет, Михаил Васильевич, ничего. Я только что…

Слава встал из-за стола, кивнул мне глазами на дверь… Мы вышли в коридор.

Я спросил:

— А кто эта женщина? Ты её знаешь?

— Да ты что, Гриша! Её сейчас полстраны знает. После нашей публикации. Не читал? Надо, старик, иногда читать газету, в которой работаешь. Это же Новелла Матвеева! Отличная поэтесса, да еще и бард! А какие у неё песни!

— А что за публикация была?

— Ну, что ты… Целую полосу ей отвела «Комсомолка» — стихам её, рассказу о ней. Уж года полтора назад.

И он вкратце рассказал мне о весьма трудной судьбе Новеллы Матвеевой, её бедственном детстве, о том, как её открыл, влюбился в её поэзию и песни и стал ей помогать Михвас, как именно он пробил для неё эту полосу в газете, первую публикацию в её жизни, как он её продолжает опекать… и прочее.

Вот так… А я-то поначалу решил, что она (Новелла Матвеева!) — из технического персонала редакции… Ну, слава богу, хоть сразу понял, что она — не «чайник» с вечным двигателем…

ПОСЛЕсловие

Что же было после?

Вернее, это для меня было после. Для остальных же моих коллег по «мисийскому десанту» было очень по-разному. Кто-то из них вскоре попал в штат «Комсомолки», кто-то — в другую прессу, а кто-то и вообще перестал заниматься самодеятельной журналистикой, поняв, что это не его дело, вернувшись по окончании института в инженерную профессию… Мне, к сожалению, известна дальнейшая судьба лишь некоторых из того нашего «десанта».

Например, я знаю, что первым из мисийцев, кто стал в короткое время по-настоящему, так сказать, официально трудиться в профессиональной журналистике, был Володя Губарев (потом, конечно, — Владимир Степанович). Его почти сразу же — видимо, оценив способности, а также высокое качество его статей и репортажей, пригласили на штатную работу в «Комсомолку». В тот же отдел науки, где он много и успешно публиковался, чаще всего по космической тематике. Потом, с 1986-го, он переходит в «Правду» научным обозревателем, становится автором нашумевшей пьесы «Саркофаг» о трагедии Чернобыльской АЭС, автором множества книг об учёных, лауреатом Государственной премии СССР…

Следующим мисийцем, превратившимся из инженера-строителя в профессионального журналиста, стал Лёня (Леонид Борисович) Репин, которого тот же отдел науки рекомендовал корреспондентом сначала в «Пионерскую правду» (в самой «Комсомолке» свободной вакансии не было), а через три года, в 1964-м, пригласили уже непосредственно в штат «КП», где Лёня в конце концов стал настоящей журналистской легендой, успешно проработав в этой газете всю дальнейшую жизнь, вплоть до своей неожиданной кончины в 2021 году… Прощаясь с Леонидом Репиным, коллеги говорили, что никогда не забудут его потрясающих газетных выступлений, в то числе более трёх десятков статей и репортажей о знаменитых «экспедициях на выживание», организованных и блестяще описанных ветераном «Комсомолки» и полюбившихся (судя по откликам) миллионами читателей. Светлая тебе память, Лёня!

Другому моему другу-однокурснику Сене (Семёну Ефимовичу) Резнику, тоже начинавшему вместе с нами в отделе науки «Комсомольской правды» уже в том же 1961 году, году окончания МИСИ, предложили должность редактора в отделе учёных весьма престижной биографической серии «Жизнь замечательных людей», выходившей в издательстве «Молодая Гвардия».

Впоследствии, наряду с редакторской работой, Семён написал и выпустил там свою смелую, даже оказавшуюся скандальной, биографию академика Николая Вавилова, а потом еще биографии И.И. Мечникова, В.О. Ковалевского, В.В. Парина и др. Много лет Семён Резник углублённо занимался популяризацией науки, публицистикой, став членом Союзов журналистов и писателей СССР. Из которых, впрочем, его мгновенно исключили, когда Семён с женой в 1982-м эмигрировали в США. Находясь в иммиграции, он продолжал свою публицистическую и писательскую деятельность: один за другим вышли в свет несколько его историко-документально-художественных романов, посвящённых, в числе прочего, теме антисемитизма — например, «Хаим-да-Марья», «Кровавая карусель» о Кишинёвском погроме 1903 года, объёмистый труд «Вместе или врозь? Заметки на полях книги А.И. Солженицына «Двести лет вместе»»… и много книг ещё.

Последний из «мисийского десанта», о ком я ныне что-то знаю и не могу не упомянуть, Миша (Михаил Александрович) Ростарчук, ныне известный журналист-международник, стал вскоре после нашего прихода в «Комсомолку» корреспондентом всесоюзного агентства ТАСС, а затем — с 1965-го — собственным корреспондентом «Известий» в Бангладеж, Непале, Афганистане, Пакистане.

Словом, наши «десантники» весьма плодотворно и ярко пополнили профессиональную сферу серьёзной журналистики и литературы. Много желания, труда и времени, естественно, вложили в этот процесс наши наставники, мастера, опытные журналисты отдела науки «Комсомолки», за что им, конечно, вечная благодарность. Правда…

Правда, в моём случае всё это оказалось, как говорится, «не в коня корм». Не пошёл я тогда по пути профессионализации в «серьёзной» журналистике, не оправдал, видимо, надежд старших товарищей.

Хотя… некоторое время и я ещё — по инерции — пытался найти себя в жанре «научпопа». Сейчас-то я осознаю, что моя продолжавшаяся увлечённость этим жанром существовала во мне в большой степени под влиянием заразительного таланта, уникальной творческой личности, каковым, безусловно, являлся уже упомянутый Слава (Ярослав Кириллович) Голованов (так рано, в 2003 году, ушедший от нас… Царствие ему небесное!). Как-то мы с ним сблизились в те годы. Он, ненамного старше меня, можно сказать, взял надо мной, только-только начинавшим робкие шаги в журналистике, шефство и приобщил меня к азам журналистики, в данном случае научно-популярной.

Так, спустя некоторое время Слава, прочтя очередную мою заметку об изобретении в химическом производстве, снял телефонную трубку и порекомендовал меня в качестве перспективного автора своему знакомому редактору в сверхпопулярный тогда журнал «Наука и жизнь».

С такой солидной рекомендацией меня в журнале очень радушно приняли. Редактор отдела химии (им оказался Валентин Азерников, будущий известный советский драматург), работавший, кстати, под началом замглавреда журнала Рады Никитичны Аджубей, дочери Хрущёва, при мне прочёл заметку, чуть подправил её и… тут же отправил в набор. Так я впервые опубликовался в «Науке и жизни», что было, конечно, большой честью.

Но… несмотря ни на какие мои тогдашние «успехи» в научно-популярной сфере, я в скором времени понял, что эта «серьёзная» журналистика — не моё дело. Меня всё больше тянуло в «несерьёзную»: к фельетону, юмору и сатире.

Это, кстати, заметил и Слава Голованов. Прочтя в каком-то издании парочку моих юморесок и фельетонов, сказал:

— Старик, а может, тебе юмором заняться?

… В конце концов я и занялся юмором, фельетонами.

А со Славой мы и после моего ухода от «научпопа» не теряли друг друга из виду: я-то, само собой, постоянно читал — и в газете, и в журналах (например, в «Новом мире» его повесть о Королёве), и наблюдал его по телевизору в жюри КВНа и т.д., а он, оказывается, видел мои «несерьёзные» публикации в «Юности», «Крокодиле» и «Литературке», и как-то даже одобрил их, когда мы случайно встретились на каком-то мероприятии в Домжуре.

Print Friendly, PDF & Email

3 комментария для “Григорий Крошин: Моей журналистике – 60…

  1. https://lgz.ru/article/-40-6755-07-09-2020/naslednitsa-ellady/ № 40 (6755) (07-10-2020)
    Наследница Эллады. К 90-летию со дня рождения Новеллы Матвеевой. Кудимова Марина
    «…В американских городах, где книги горят в кострах «Black lives matter», роман Брэдбери сбывается дословно. В русских городах и обезлюдевших сёлах – лингвистически, когда невнятен язык самого «книжного» поэта – Пушкина. Что страшнее? И кто победил в старой дискуссии?… Теперь очевидно, что бой не утихает и конца этой войне не видно. Фантастическая ситуация бескнижности «самой читающей страны» становится явью. «Оторванная от жизни» Новелла Матвеева оказалась права высшей – поэтической – правотой. Ликований от своих свершившихся пророчеств не испытывала. Но и надежды не теряла:
    Архив на страже, тихо вправит вывих
    Истории достойный костоправ.
    В нутро породы, заспанной и мрачной,
    Вонзает он исследованья лом
    И делает историю прозрачной,
    Чтоб разглядеть грядущее в былом…»

  2. Следующим мисийцем, превратившимся из инженера-строителя в профессионального журналиста, стал Лёня (Леонид Борисович) Репин, которого тот же отдел науки рекомендовал корреспондентом сначала в «Пионерскую правду» (в самой «Комсомолке» свободной вакансии не было), а через три года, в 1964-м, пригласили уже непосредственно в штат «КП», где Лёня в конце концов стал настоящей журналистской легендой, успешно проработав в этой газете всю дальнейшую жизнь, вплоть до своей неожиданной кончины в 2021 году…
    ________________________________________
    Леня Репин — мой родственник. Наши мамы — двоюродные сестры. А по отцу он Цейтлин. По-моему, его отец был кинооператор. Но его родители рано развелись. В детстве мы жили недалеко друг от друга, и на лето ездили в одну деревню — Колобиху. Леня учил меня ездить на велосипеде, но так и не научил. Мир праху его.

    1. Сходненская затворница. Как известная на всю страну поэтесса Новелла Матвеева скромно жила на даче под Зеленоградом 01.07.2021 ZELENOGRAD.RU
      …Дмитрий Шеваров, в прошлом журналист «КП», приводит её слова: «Во время войны я слепла — авитаминоз так подействовал. Отец устроил меня в военный госпиталь, где сам работал. Он считал это единственным „злоупотреблением“ в своей жизни. Оно меня и спасло. Там мне давали сырую морковь, и глаза настолько открылись, что я прочитала в госпитале „Жизнь на Миссисипи“ и „Гекльберри Финна“, перечитала „Тома Сойера“…»
      Не отсюда ли берет начало знаменитый экзотико-романтический антураж песен Матвеевой, особенно заметный на комсомольско-героическом фоне 60-х? Впрочем, сама Новелла этому фону уж никак не соответствовала: «В октябрята я не успела, в пионеры — не удостоилась, в комсомолки не удосужилась, а в партийцы и тем паче…»
      После войны она прозябала в нищете. Отец с семьёй уже не жил. Когда его объявили «врагом народа», матери с детьми пришлось поселиться при детдомовском интернате в Щёлковском районе, в каменной шестиметровой каморке: «очень студёной — даже искры мороза выступали на стенах». Чтобы не выселили, Новелла в 1950 году нанялась разнорабочей в детдомовское подсобное хозяйство: пасти коров, чинить маты для парников, стеречь огороды. Когда работа позволяла, можно было сочинять — наброски стихов и прозы она рассовывала по карманам. У нее были великие планы! «Я собиралась, например, поступить в мастерскую вывески или сделаться надомницей — разрисовывать рожицы куклам для игрушечной фабрики.
      Мечты, мечты! Этим непомерным притязаниям не суждено было сбыться».
      В детдоме Новелла проработала до 1957 года, после чего подалась в прислуги в семью военного. В 1959 году её стихи попали в «Комсомолку». Там решили, что это либо розыгрыш, либо сенсация.
      Тут и началась сказка про Золушку. Сказка — потому что стать знаменитой поэтессе помогли редкое имя и выдуманная биография…Дальше рассказывает журналист Анатолий Гладилин: «Мы зашли в здание барачного типа, постучали в дверь. Тишина. Потом тонкий женский голос: «Входите, дверь не заперта». Мы зашли и застыли. От удивления и потому что негде было повернуться… На склад похоже, потому что забито какими-то тюфяками. При слабом дневном свете из крошечного окошка мы не сразу различили контуры женщины, которая лежала в пальто на матраце, поверх этих тюфяков…
      Мы спросили: «Вы Новелла Матвеева?» — «Да»… Мы говорим: «Мы из „Комсомольской правды“, собирайтесь, поехали к нам в редакцию. И возьмите с собой ваши стихи». Она вытащила из-под тюфяков толстую тетрадку: «Мои стихи всегда при мне»… Новелла, видимо, никогда не ездила в машине, её укачивало. Несколько раз мы останавливались, выводили Новеллу на снег. Её выворачивало…
      В газете была специальная квартира для собкоров, туда Новеллу и поселили. Наши девушки тут же взяли над ней шефство — кормили, обхаживали, привели врача. А когда обнаружили, пардон, что на Новелле нет нижнего белья и она даже не знает, что это такое, — ахнули, собрали деньги, побежали в галантерею и купили ей несколько смен самого необходимого…
      Ёлкин сочинил Новелле соответствующую биографию. Нельзя было писать, что Новелла — домработница в семье военного, что у неё нет даже четырёхлетнего образования… У Ёлкина Матвеева работала в колхозе пастушкой, школу оставила по болезни, но читала много книг, а уроки на дому ей давала мама, сама школьная учительница (что абсолютно соответствовало истине)»…
      В 1992 году умер (муж) Иван Киуру, а через три года в 1995-м погиб поэт и журналист Михаил Нодель, исполнявший в 90-е годы роль секретаря и литагента Новеллы Матвеевой, а фактически, как пишет Жуков, роль «посредника между ней и миром». Случилось это в разгар постперестроечной эры, когда поэзия сделалась анахронизмом. И поэтесса на много лет замолчала, «выпала» из публичной жизни, хотя продолжала писать стихи и песни, пьесы, прозу, статьи, занималась переводами. Собственно, на этом небогатая событиями биография Новеллы Матвеевой и заканчивается, дальше — только даты выхода книг и пластинок, вручения наград: Пушкинская премия в 1998 году и Государственная — в 2003-м.
      https://www.zelenograd.ru/story/novella-matveeva-i-shodnya/
      —————————————
      Наследница Эллады — Статьи — Литературная газета https://lgz.ru › article
      «Новелла Матвеева прошла крестный путь поэта, ни разу не изменив форме и рифме, бедности и безвестности — главным для неё эстетическим и социальным поводырям Поэта.
      «Оторванная от жизни» Новелла Матвеева оказалась права высшей — поэтической — правотой.
      Болтливость, необязательность и приблизительность сегодняшнего виршегонства, бесконтрольная, не ограниченная формой вариативность стиха – только видимость, «потёмкинская деревня», за которой прячутся куда более уродливые и необратимые деформации. На фундаменте рифмы держится русский поэтический дом, без неё он оползает в овраг и становится непригодным для жизни….»

Добавить комментарий для A.B. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.