Возьмем, к примеру, слово «хавита» — яичница. Оно образовано от того же корня, что и древнее слово хэват или махбат (сосуд с загнутыми краями, сковорода). Что их объединяет? Что послужило для Бен Иегуды причиной производства слова «яичница» от одноименного корня с древним словом «сковорода»?

«А при чем здесь мышление?»

Инна Беленькая

При изучении такого древнего языка как иврит всегда возникает много вопросов. Древний язык не похож на современный. Помню, как открыв «Иврит-русский корневой словарь», была поставлена в тупик и одновременно восхищена первыми же словами, их необычной связью: хака (удочка), а мэхакэ (ждет). Почему они связаны общим корнем как родственные слова, хотя таковыми не являются? Что их объединяет? Это казалось загадкой.

Или происхождение от общего корня таких разнородных слов, как кацав (мясник) и такцив (бюджет), ракэвэт (поезд) и таркив (вакцина), гезер (морковь) и гзар (приговор). Но на этом вопросы не заканчивались.

Не меньше вопросов вызывало и образование определений или эпитетов в иврите. Например, тамар (пальма), а тамир (стройный), цаним (сухарь), а цанум (тощий), цамик (изюм), а цамук (сморщенный). Аналогично этому в русском языке — «масло масляное». Но в русском языке — это пример тавтологии, не вписываемой в правила образования определений, составляющей как бы исключение из правил. А в иврите — это правило. Опять вопрос: почему?

Уже позднее пришло объяснение. Что касается глаголов, то, по Марру, «все глаголы человеческой речи произведены от имен существительных и равно не различавшихся с ними имен прилагательных» [1]. Поэтому, «если “зуб” и “кусать” на каком-либо языке одного и того же корня, то не “зуб” происходит от глагола “кусать”, а глагол “кусать” от имени “зуб”».

Марр пишет, что во всех языках глагол «видеть» происходит от имени существительного «глаз». Иврит также не составляет исключения: слова аин (глаз) и меаэн (рассматривает) имеют одну смысловую основу и связаны общим корнем.

Как следует из этого, исходным является назначение предмета или его функция, от которой глагол берет свое происхождение. Но не только это. Даже ассоциация предмета с тем или иным действием, какую он вызывает, достаточна для образования глагола.

В этом находят свое объяснение такие неожиданные образования, как уже упомянутые нами хака (удочка) и мэхакэ (ждет), а также: хэх (нёбо) и мэхаэх (улыбается), далэкэт (воспаление) и долэк (горит), палит (беженец) и полэт (выкидывается), църиах (минарет) и цорэах (вопит) и пр.

В теории комплексного мышления Выготского (о ней речь ниже) получает объяснение и тот разброс значений, когда одноименным корнем связываются слова разнородные по значению, как приведенные выше «мясник и бюджет», «поезд и вакцина», «морковь и приговор».

И относительно образования эпитетов или определений. Известно, что архаические эпитеты тавтологичны семантике того предмета, который определяют. Так и в иврите, определение тавтологично предмету, оказывается той же его сущностью, только перешедшей с имени существительного на роль определения, или прилагательного. Иначе говоря, в архаических языках «признак мыслился вместе с субстанцией» (О.М. Фрейденберг).

Ограничимся этими примерами, чтобы не повторяться (о связях словообразования иврита с закономерностями древнего архаического мышления подробно см.[2]). Но даже из этих примеров видно, что древний язык имеет свои законы словотворчества, разительно отличающиеся от современного.

Работы Марра, Выготского были для меня настоящим открытием. Оказалось, что разработанная Выготским теория комплексного мышления дает возможность по-новому подойти к изучению такого древнего языка как иврит, что построение корневых гнезд в иврите находит свое соответствие в разных типах комплексного мышления. В аспекте мышления в комплексах надо рассматривать и тот семантический разброс, который характеризует входящие в эти гнезда слова и так озадачивает ученых.

Мне очень хотелось поговорить с кем-нибудь из специалистов на эту тему, услышать их мнение. Такой разговор у меня состоялся с одним известным в Израиле языковедом гебраистом. Я пыталась показать, как особенности словообразования в иврите связаны с закономерностями древнего архаического мышления и архаической семантики, а также набралась смелости сказать, что для исследования иврита необходимо привлечь теорию комплексного мышления Выготского. Он меня внимательно выслушал и сказал: «А при чем здесь мышление?»

Вопрос в общем-то закономерный с учетом доминирующего тогда (да и по сей день, несмотря на новую тенденцию, о которой дальше пойдет речь) направления в лингвистике, а именно приоритета фонетики, «доведенной до звукоедства», как писал Марр. Это сводило все учение о языке к законам звуковых явлений.

Но, «язык есть не только звучание, но и мышление, да и не одно мышление, а накопление смен мышления, смен мировоззрения» (Марр). В присущем ему стиле и страстной эмоциональной манере он писал, что отстранение лингвистов от суждения о мышлении — это «проклятье», которое тяготеет над всеми предприятиями по организации исследовательских работ.

Согласно Марру, в отсутствие законов семантики — законов возникновения того или иного смысла, законов осмысления речи, учение об индоевропейских языках является голым фонетико-сравнительным учением без мышления. По его утверждению, это «учение о звуках», которое «принимали по недоразумению за лингвистическую науку, т.е. за учение о речи и мышлении».

Но это шло вразрез с официальной наукой. А со времени выхода критической статьи Сталина имя ученого филолога, востоковеда, лингвиста Н.Я. Марра стало ассоциироваться со словом «марризм», вошедшим в обиход научных кругов как синоним вредного и чуждого в науке явления.

По мнению известной польской и австралийской ученой Анны Вежбицкой (польск. Anna Wierzbicka, род. 1938), существующая лингвистика — это «лингвистика без значения»[3] . С убийственной иронией Вежбицкая пишет: «Исследовать язык не обращаясь к значению, это все равно, что изучать дорожные знаки с точки зрения их физических характеристик (какой у них вес, каким типом краски покрашены) или же изучать структуру глаза, не говоря ни слова о зрении».

С ее точки зрения, «наука о языке, в которой значению в лучшем случае отводится абсолютно маргинальное место есть аномалия и аберрация (что само по себе может послужить увлекательным предлогом исследования для будущего историков лингвистики)».

Особенно большое влияние на формирование «лингвистики без значения», по ее словам, оказали два американских лингвиста ХХ века: Леонард Блумфильд и Ноэм Хомский, «антисемантическая ориентация которых все еще подобно черной тени нависает над лингвистикой».
Блумфильд считал любое обращение к идеям, мыслям или разуму ненаучным, а термин «ментализм» им употреблялся как бранное слово. У Хомского «было глубокое методологическое отвращение к значению».
Действительно, долгое время господствующее лингвистическое направление в США и наиболее влиятельное — в Европе и Азии, начиная с 1960-х годов, занимала теория порождающей (генеративной) грамматики Ноама Хомского (англ. Avram Noam Chomsky, род.1928). Общепризнанным было мнение, что всё языкознание делится на две эпохи: до Хомского и после Хомского. После выхода работы Хомского «Синтаксические структуры» (1957) во всём мире заговорили о «хомскианской революции» в лингвистике. По убеждению Хомского, формирование языка происходит не от звуков к словам и, далее, к предложениям, а, наоборот, от абстрактных синтаксических структур к фонетике.

В основе модели Хомского лежит автономный синтаксический компонент, который порождает структуры, непосредственно лишенные семантического содержания, как знаменитое «Бесцветные зеленые идеи яростно спят» (Colorless green ideas sleep furiously).

Однако на протяжении последних десятилетий учеными лингвистами проводятся исследования, результаты которых опровергают теорию Хомского. Ниспровергаются многие тезисы Ноама Хомского, перевернувшие когда-то лингвистику, в том числе его гипотеза о том, как мы учим языки. По мнению ученых, грамматическая структура не является природной. Врожденными и универсальными являются не правила универсальной грамматики, а когнитивные механизмы человека.

Надо сказать, что, несмотря на распространение учения Хомского по всему миру, в советском языкознании генеративизм не получил широкого признания. Уже в конце 1950-х гг. приезжавший в те годы в Москву Р. Якобсон резко полемизировал с входившим тогда в моду Хомским, подчеркивая важность семантики. Описание лексики и синтаксиса невозможно без учета смысловой стороны языка.

В настоящее время в языкознании примат синтаксиса сменился приматом семантики. Все больше ученых склоняется к мысли, что понятие универсальной грамматики в корне неверно. В настоящее время эта теория объявлена несостоятельной.

И более того. В последние десятилетия наметилась полная смена парадигмы в языкознании, язык стал рассматриваться в его тесной связи с когницией, т.е. познанием, мышлением. Появились новые научные дисциплины: когнитивная лингвистика, психолингвистика и др.

Как пишет Т.Г. Скребцова в своей книге «Когнитивная лингвистика»[4], «основной предмет когнитивной лингвистики составляет языковое значение, так как именно оно является связующим звеном между языком и когницией. И с этой точки зрения, когнитивная лингвистика возникла как альтернатива генеративной теории Хомского».

Что интересно, говоря о становления когнитивной лингвистики как науки, автор отдает должное русским отечественным ученым, имея в виду их приоритет в развитии этой области.

«Утверждение о том, что язык связан с когницией, может показаться отечественному читателю, воспитанному на идеях Л.С. Выготского и трудах советской школы психолингвистики, банальным и «пустым». В советском языкознании связь языка с мышлением (а следовательно, с познавательным процессом, а значит, и его результатом) сомнению не подвергалась. Иначе обстояло дело на Западе, в особенности в США, где в 1960–1970-е гг. уверенно доминировала генеративная лингвистика с ее стремлением моделировать абстрактную языковую компетенцию некоего «усредненного» говорящего, функционирующего в «нейтральной» среде. В этом контексте тезис о том, что язык связан с познанием, а следовательно, с познающим человеком (его мышлением, понятийной системой, физиологией, психикой, социально-культурными особенностями, фоновыми знаниями, прошлым опытом и т.п.) прозвучал весьма революционно».

Но не об этом ли писал без малого сто лет назад Марр и Выготский? То, что для западных ученых было настоящим открытием и звучало «революционно», для Марра и его сторонников было основополагающей идеей, а для Выготского составляло еще и стержень экспериментально-психологических исследований.

Марр настоятельно убеждал, что анализ языковых данных представляется нереальным без учета мышления, как сокровенного его содержания — «язык неразлучен с мышлением».

Язык — сложная структура взаимосвязанных разнородных элементов, поэтому естественным является вопрос: в чем состоит тот «неясный и загадочный характер связей», который устанавливается между разными языковыми элементами и характеризует словообразование? Этот вопрос ставил в своих исследованиях по развитию мышления и речи Л.С. Выготский. И хотя его слова относились к процессу образования понятий в мышлении ребенка, но общность проблемы в том, что нельзя подходить к исследованию этих связей, «игнорируя те функции, те интеллектуальные операции, те формы мышления, с помощью которых и устанавливаются подобные связи», как он писал.

В центр своих исследований Выготский ставил исследование самого процесса образования понятий. Его целью было разработать экспериментальную методику, с помощью которой «можно было бы проникнуть в глубь процесса образования понятий и исследовать его психологическую природу» (Выготский).

Выготский показал, что для ранней ступени языкового развития характерно так называемое «мышление в комплексах»[5]. Его главное отличие — это способ обобщения, озадачивающий логическое мышление, но совершенно естественный для древнего до-логического мышления

Комплексы построены совершенно по другим законам, соответствующим особенностям дологического мышления. Выготский считал, что все языки прошли через стадию комплексного мышления.

В справедливости этих слов убеждает построение корневых гнезд иврита, структура которых находит свое соответствие в разных типах комплексного мышления (подробно об этом в статье[6]).

Подтверждением этого служит также история возрождения иврита, создание новой лексики. Известно, что основатель современного иврита Элиэзер Бен-Иегуда не сразу нашел решение поставленной им задачи — пополнение словарного состава древнееврейского языка. Вначале у него был план сконструировать новые корни из сочетаний согласных, ранее не использованных в иврите в качестве корней. По его подсчетам в иврит таким образом вошло бы восемь тысяч новых корней. Можно себе представить, что это была бы за искусственная конструкция! Однако он отказался от первоначального замысла.

Какой же принцип Бен Иегуда положил в основу модернизации иврита?

(Оговоримся, что мы не рассматриваем здесь слова, заимствованные из иностранных языков или образованные по типу «кальки»).

Возьмем, к примеру, слово «хавита» — яичница. Оно образовано от того же корня, что и древнее слово хэват или махбат (сосуд с загнутыми краями, сковорода). Что их объединяет? Что послужило для Бен Иегуды причиной производства слова «яичница» от одноименного корня с древним словом «сковорода»?

В плане комплексного мышления, в основе обобщения этих слов лежит принцип «функционального сотрудничества» или «соучастия в единой практической операции» (Выготский). Это выраженный пример комплексности представлений, отвечающий второму типу мышления в комплексах, по которому различные предметы объединяются на основе их взаимного дополнения по какому-либо признаку и образуют взаимное целое.

Или слово ктовэт (адрес), еще один неологизм, созданный Бен Иегудой (по другим источникам — М. А. Гинцбургом). Оно образовано от того же корня, что и слова котэв (пишет), ктива (написание), михтав (письмо). Мы видим здесь тот же принцип конструирования — по «функциональному сотрудничеству»: если «пишется письмо», то оно обязательно должно быть «адресовано».

В иврите по этому типу мышления образованы многие корневые гнезда: нить (хут), игла (махот) и портной (хаят), гребец (шаят), шлюпка (шутит), весло (машот), помада (сфатан) и губы (сфатаим), повар ( табах) и кухня (митбах) и т.д.

Другое распространенное слово, которое также принадлежит Бен Иегуде, — «полотенце» (магэвэт). Оно входит в одно корневое гнездо со словами «сухость, безводие, юг, пустыня» (нэгэв). Образование его от общего корня со старыми словами происходит по ассоциации, причем используются нестандартные ассоциации и неожиданные обобщения. Их семантическое сближение соответствует диффузному типу комплексного мышления, по Выготскому.

Из этих примеров явствует, что новые слова суть производные старых корней. Обобщение их в одну группу со старыми словами идет путем установления связей между ними по ассоциации, образному подобию или функциональному родству. Иначе говоря, слова не выдумываются, они происходят от других слов, при этом используется тот способ, который характеризует комплексное мышление.

Можно привести еще не один пример новых слов в подтверждение того, что при их образовании Элиэзер Бен Иегуда следовал закономерностям древнего мышления. Поэтому новообразованные слова вошли органичной частью в древний иврит.

Какой вывод из этого следует? Мы видим, что словообразование в новом иврите совершалось с помощью собственных словообразовательных моделей, но (sic!) по закономерностям древнего мышления и языкотворчества.

И в заключение. Все вышеизложенное позволяет сказать, что вопрос «А при чем здесь мышление?», вынесенный в заголовок, не мог остаться без ответа.

ЛИТЕРАТУРА

[1] Марр Н.Я. Яфетидология. Жуковский —Москва «Кучково поле», 2002, с. 347.
[2] Беленькая Инна Чем отличается иврит от современных языков?
[3] Вежбицкая Анна. Семантика: примитивы и универсалии.
[4] Скребцова Т.Г. КОГНИТИВНАЯ ЛИНГВИСТИКА Классические теории, новые подходы Издательский Дом ЯСК Москва 2018.
[5] Выготский Л. С. Психология. — М.: Эксмо-Пресс, 2000, с. 370.
[6] Беленькая Инна О сверкающих «бзиках» в глазах… https://club.berkovich-zametki.com/?p=3419