Один из студентов, Женя Голубовский, всерьёз интересовавшийся искусством, начал что-то ребятам рассказывать, но его почти никто не понимал — действительно, «на пальцах» объяснить, что такое сюрреализм или импрессионизм, практически невозможно.

Наше приобщение к модернизму

Михаил Гаузнер

В начале этого года я с удовольствием прочитал в журнале «Мастерская» живо и интересно написанные воспоминания В. Рывкина о его первом походе в Кремль. Вспомнилась молодость и многое, связанное с тем временем.

А поводом для написания очерка, который предлагаю вашему вниманию, послужил размещённый под текстом Рывкина комментарий Леонида Комисаренко. Он вспомнил о событии, всколыхнувшем не только наш одесский Политехнический институт, но и небезразличную молодёжь всего города.

Началось всё, как это часто бывает, с совершенно рядового эпизода. Среди студентов-электриков зашла речь о модернизме в искусстве и, в частности, в живописи. Большинство участников разговора об этом никакого понятия не имели: тогда, в конце 1956 г., в СССР официально существовало лишь одно направление искусства — социалистический реализм.

Один из студентов, Женя Голубовский, всерьёз интересовавшийся искусством, начал что-то ребятам рассказывать, но его почти никто не понимал — действительно, «на пальцах» объяснить, что такое сюрреализм или импрессионизм, практически невозможно. А говорил Женя интересно. Тогда родилась идея подобрать репродукции и сделать на эту тему подробный доклад.

Женя загорелся этим предложением. Вокруг него собралась инициативная группа — Юлик Златкис, Муся Винер, Саша Ривилис, Исай Юзефпольский. Они часами сидели в отделе искусства научной библиотеки им. Горького («Публички»), открывая для себя множество интересного.

В комитете комсомола института, к счастью, были несколько человек, способных оценить эту инициативу. Решили провести лекцию не на курсе, где учились ребята, а в актовом зале института, и повесили большое объявление.

В назначенный вечер на большом стенде разместили наклеенные на листы ватмана цветные репродукции картин художников-модернистов, вырезанные из польского журнала «Пшекруй». В зале задолго до начала — ни одного свободного места. Было много неизвестных лиц — пришли не только студенты нашего института, но и неведомо откуда узнавшие о таком нерядовом событии студенты художественного училища, университета, консерватории, других вузов.

Доклад, написанный и прочитанный Голубовским, продолжался более двух часов. Он рассказал о чувственном восприятии художника, о его стремлении передать свои ощущения, свой внутренний мир, а для этого порой требуются самые разные способы самовыражения.

Через 60 лет в подаренной мне с автографом книге воспоминаний «Глядя с Большой Арнаутской» Женя так написал о своём докладе: «… я доказывал, что …импрессионизм — это реакция на появление фотографии, что одновременно с кубизмом естественно развивается абстрактная живопись, затем через десятилетия возникает сюрреализм. Все авангардные течения в искусстве будут развиваться и существовать одновременно, отталкиваясь и приумножая друг друга».

 Чтобы проиллюстрировать рассказываемое в докладе, организаторы вечера пускали по рядам немногочисленные репродукции и открытки, взятые «под честное слово» у друзей и знакомых. Женя несколько раз прерывал выступление словами: «Только, пожалуйста, не потеряйте; мы дали слово всё вернуть».

Для абсолютного большинства присутствовавших услышанное и увиденное было откровением, в это трудно было поверить. О Пикассо они, правда, слышали (нарисовал голубя мира), но фамилии Матисс, Дали, Ван Гог, Тулуз-Лотрек, Гоген, Ренуар, Дега, Модильяни звучали как инопланетные.

 Несмотря на позднее время, выступили несколько человек, отметивших огромный интерес, который вызвали и доклад, и репродукции. Помню, как люди расходились, живо обсуждая увиденное и с трудом произнося новые для себя термины «кубизм», «сюрреализм», «абстракционизм», «импрессионизм». Были все основания считать, что собрание удалось. Подготовивших и организовавших его ребят благодарили и поздравляли, оно стало событием в культурной жизни института, о нём говорили в городе,

А через несколько дней разразилась гроза. В одной их одесских газет появилась статья научного сотрудника Музея западного и восточного искусства, в которой доклад был подвергнут разгромной критике как пропагандирующий среди студентов буржуазную идеологию. Статья попалась на глаза партийному чиновнику, который вставил этот факт в доклад первого секретаря обкома партии как пример слабой идеологической работы среди студентов. Корреспондент «Правды Украины», присутствовавший на пленуме обкома, дал этот материал в своей газете. Наконец, этому событию был посвящён небольшой абзац в передовице газеты «Правда».

Что тут началось!

В комитет комсомола института пришёл первый секретарь горкома комсомола и сказал, что «есть мнение»(!) организовать повторное собрание в виде диспута, на котором дать принципиальную оценку прочитанному докладу как идеологически вредному, а после его успешного проведения «принять меры» ко всем инициаторам этого мероприятия. Попытки нескольких членов комитета, одним из которых был я, объяснить действия авторов как чисто просветительские, были немедленно жёстко пресечены — «подобные буржуазные идеологические вылазки недопустимы, им надо дать бой!»

Диспут состоялся через несколько дней. На нём выступали заранее подготовленные ораторы — преподаватель кафедры марксизма-ленинизма, ангажированный сотрудник Картинной галереи, два-три специально отобранных студента, представители рабочего класса. Особенно жалко выглядел передовой токарь завода, который читал текст с бумажки, с трудом и ошибками выговаривая непонятные слова; это вызвало смех бо́льшей части зала. Выступавшие «с партийных позиций» клеймили авторов доклада, называли их отщепенцами, которым не место среди советских студентов.

Организаторы диспута рассчитывали, что аудитория выскажет одобрение такой оценке, но это им не удалось. Когда один из ораторов «в благородном негодовании» поведал, как на фронте поступали с предателями, его освистали. На трибуну без разрешения председательствующего прорывались разные люди — и специалисты по изобразительному искусству (под негодующие восклицания председательствующего «А кто вас сюда пустил? Мы вас не приглашали!»), и простые студенты, которые поддерживали ребят. Шум, крики. Страсти в переполненном зале (люди стояли в проходах и даже на подоконниках) накалились. Мой друг Женя Марголин написал потом шутливое четверостишие:

Диспут шёл. В грудь и в лицо
Друг друга ораторы тыкали,
Но какоЕ тут может быть Пикассо,
Когда мы чуть в окно не выпали…

Диспут был явно сорван, и организаторам пришлось его прервать. Тем не менее у участников подготовки доклада были большие неприятности. Четырёх из перечисленных выше исключили из комсомола; от отчисления из института их спасло только то, что все они хорошо учились. А пятого — Исая Юзефпольского, у которого некстати был обнаружен один не сданный во-время «хвост», из института отчислили.

Помню своё жутковатое впечатление: ребята стоят компактной группой в вестибюле института, а толпа студентов обтекает их, будто они больны заразной болезнью — почти как в недоброй памяти времена «врагов народа». Когда я к ним подходил, они просили отойти: «Не нужно, чтобы тебя видели рядом с нами, у тебя могут быть неприятности». Пытался возражать, но ощущения были отвратительные.

Во время зимних каникул в начале 1957 г. (чтобы не давать повода в виде прогулов) Е. Голубовский и Ю. Златкис поехали в Москву На фоне недавних «венгерских событий» ни в «Комсомольской правде», ни в ЦК ВЛКСМ с ними говорить не стали. Жене удалось узнать отсутствовавший в справочной номер телефона Ильи Эренбурга, известного своей приверженностью к авангардному искусству. Волнуясь, позвонил, рассказал секретарю писателя, что произошло, и попросил передать Илье Григорьевичу просьбу о встрече.

На следующий день Эренбург принял Женю и, видя его волнение, заговорил первым — показал картины Пикассо, Фалька, задал пару вопросов об Одессе. Потом Женя кратко повторил их печальную историю. Илья Григорьевич выслушал, попросил дать ему текст или конспект доклада и полчаса внимательно с ним знакомился.

О том, что произошло дальше, можно было только мечтать. Эренбург в присутствии Жени сам напечатал на машинке письмо к Борису Полевому. Вот отрывки их него: «… Голубовский не историк искусства, а студент, изучающий электротехнику, …и можно только радоваться, что молодой человек читал, думал об искусстве и решил поделиться своими знаниями с товарищами. То, что руководители местного комсомола сделали из этого криминал и исключили четырёх студентов из комсомола, кажется мне неправильным».

В конце письма Эренбург просил Б. Полевого принять Голубовского и помочь. Особенно важной для характеристики Ильи Григорьевича как человека и гражданина мне представляется последняя фраза письма: «… скажите мне, что я могу сделать для того, чтобы помочь молодым людям, на которых обрушилась беда».

Б. Полевой выполнил обе просьбы — и принял, и помог. Более того — он вернул ребятам бесценный автограф Эренбурга, который Женя после возвращения из Москвы показал мне (текст письма и воспоминания об этой истории приведены в указанной выше его книге).

Борис Николаевич обратился к тогдашнему первому секретарю ЦК ВЛКСМ Шелепину. Через некоторое время в одесский обком комсомола пришло письмо секретаря ЦК ЛКСМ Украины, в котором предлагалось заново и с принципиальных позиций рассмотреть персональные дела исключённых из комсомола, а о принятом решении сообщить в ЦК и товарищам (выделено мною — М. Г.).

Когда мы в комитете комсомола узнали об этой иезуитской формулировке с явным подтекстом, стало ясно — поездка в Москву ребятам помогла. Действительно, на заседании бюро обкома их в комсомоле восстановили, но для «сохранения чести мундира» вынесли строгие выговоры. Что поделать — такое было время…

К счастью, судьба Жени сложилась удачно. После нескольких лет работы инженером-электриком он окончательно понял, что техника его не привлекает, и всю жизнь успешно занимался любимыми делами.

В декабре 2021 г. к 85-летию со дня рождения старейший и очень уважаемый одесский журналист, культуролог, библиофил, знаток живописи и поэзии, автор нескольких книг, вице-президент Всемирного клуба одесситов, многолетний редактор газеты «Всемирные одесские новости» Евгений Михайлович Голубовский получил Почетный знак Одесского городского головы І степени, и я его с удовольствием поздравил.

Вот какой поток воспоминаний о нашем коллективном приобщении к модернизму вызвал у меня короткий комментарий моего однокурсника и товарища Леонида Комисаренко.