Татьяна Корсунская: За жизнь

Loading

Как-то в ненастную погоду я забрела в бильярдную. Вспомнила папу и попыталась поучиться этой не такой уж простой игре в полном одиночестве. Мои неумелые удары увидел какой-то дядька. Он смотрел на меня как на полную идиотку. А я в ответ глупо улыбалась. Очевидно от скуки или забавы ради, повадился этот дяденька меня учить. В любую погоду он носил ковбойскую шляпу, по которой я издалека могла его распознать. Дядька слегка прихрамывал, лицо с крупным носом и жестким подбородком было волевым, а вот глаза — светлые, с живой искринкой и болью, казались мне даже сентиментальными. Он сказал, что зовут его Йозеф. 

За жизнь*

Татьяна Корсунская

 1.

 Гора казалась мне совершенно недоступной. Еще тогда, когда я приезжала в этот санаторий каждые три дня, чтобы навестить маму, мне казалась, что это не гора, а какая-то искусственная башня или гигантский клык окаменевшего великана среди неторопливых холмов и полей.

Эти первые дни в том же санатории, где два года тому назад у мамы проявилось начало конца, эти дни были особенно тяжелы. Я не хотела сюда ехать, отказывалась и в предыдущем году. Но медицинская страховая касса повторно предлагала мне только эту санаторную клинику. Служащая с металлическим голосом не хотела слушать мои импульсивные возражения, и строго предупредила, что в случае повторного отказа, мне не будут предоставлять санаторное лечение в течение пяти лет. Я мечтала о Балтийском море. Увы, пришлось поехать в противоположную сторону, в небольшой курортный городок в предгорьях Харца.

Фойе, коридоры, чистые комнаты, больше похожие на больничные палаты, даже те же кусты роз вдоль безупречных газонов, напоминали мне о маминых страданиях. Персонал не изменился — пластилиновые лица с приклеенной дежурной улыбкой. Соседи — бесцветны, предсказуемы и скучны.

 Санаторий располагался на холме. Рядом в низине был небольшой парк с небольшим озером, по форме напоминавшим арахисовое зёрнышко. В овальных зарослях камышей квакали лягушки. Под ивами вереницей белых звёзд на дремлющей глади воды распускались к полудню, разомлевшие от долгожданного тепла, лилии. Две пары лебедей и неутомимые семейства уточек с ещё неокрепшим умилительным потомством дополняли картину абсолютной идиллии. Гора вырастала из земли прямо за парком. В один из первых солнечных дней, когда большинство пациентов дремало на лежаках санаторной веранды, я спустилась в парк и побрела вокруг озера. Кажется, вот он — совершенный мир спокойствия, тишины и гармонии. А мне захотелось обойти гору и узнать, что же там за ней, с другой стороны, и я свернула с парковой аллеи на небольшую дорожку. «Здесь у ручья мы собирали для мамы калину», — пронеслось в голове, а потом: «нет, не терзай себя, отпусти эту боль».

 Решила пройти дальше, но вдруг среди некошеной травы увидела у основания горы маленькую тропку, совсем неприметную. “Вот возьму и поднимусь сегодня хотя бы чуть-чуть наверх, немножечко, сколько смогу”, — решила я и удивительно легко начала вскарабкиваться по крутой, еле узнаваемой среди густых кустов, тропинке. Главное — не оборачиваться, только вперёд. Когда крутой подъем закончился, я, всё-таки оглянувшись, поняла, что достигла уровня соседних холмов. Надо было возвращаться назад, но ни усталости, ни страха не было. Заметила недалеко ещё одну тропу, уже не такую крутую. Когда одолела второй подъём, то поняла, что теперь я точно смогу идти дальше. До следующего небольшого плато с поляной ромашек, череды и тысячелистника пройти совсем недалеко. Алыми мотыльками то тут, то там развивались маки. «Совсем как на Родине, в нашей сосновой роще на Ореле, притоке Днепра, где мы частенько отдыхали до Чернобыля», — вспомнила я. И пронеслись перед глазами июльские каникулы на турбазе с ранними походами за маслятами. Ах, как они, молоденькие грибочки с шоколадными шляпками поблёскивали среди опавшей хвои в первых солнечных лучах. Потом мама мыла, чистила, жарила маслята с картошкой. А мы бежали на речку, плавали, катались на лодке по тихим орельским заводям, слушая лето. На выходные приезжал из города папа. Он любил с друзьями поиграть в бильярд или, как говорят настоящие игроки, «покатать шары», а я крутилась рядом.

 С такими далёкими воспоминаниями я прошла сквозь сосновую рощу, за ней оставалось только еще два небольших подъема. Вот и вершина! Неужели всё? Получилось! Выше — только вершины сосен, а над ними — небо чистое, мирное. Я покорила эту гору! А как же астма? Удивительно, забыла о ней и дышу легко. Сверху с одной стороны виден курортный городок, левее — плывущие холмы, на ближайшем из них совсем маленькие прямоугольники — корпуса санатория, а с другой — разноцветные лоскуты полей и перелесков. Вот он — мой Эверест, вот оно счастье — этот цветущий мир, подаренный мне жизнью.

 Спуск с вершины оказался долгим. Немного заблудившись, встретила среди зарослей кустарников семейную пару с садовыми инструментами и мешками обрезанных веток. Оказалось, что местные жители по графику несколько раз в году приходят в лес, чтобы очищать его от мусора и сухих веток. «Может мне надо тоже освободить себя от боли, чтобы не задыхаться в ней», — подумалось тогда. Тропок своих я не нашла, но вышла на настоящую дорогу, которая вывела меня в другую часть городка. Пришлось ещё пару километров пройти до санатория. Этот день был самым счастливым в том июле…

 Месяц выдался дождливым. Пару раз я прогуливалась по знакомым улочкам городка, в котором за два года ничего не изменилось. В средние века здесь был центр епископства. Старинный готический собор, в котором несколько веков располагался женский монастырь, казался не тронутым временем. Рядом, как это обычно бывает во всех городах Германии и больших, и малых, — древняя ратуша. В ней есть краеведческий музей, не большой, но очень интересный. Мне всегда нравится копаться в таких кладовых времени. А ещё, где бы я ни оказалась, ищу места, связанные с еврейской историей. Ничего выдающегося здесь я не нашла: улица с названием «еврейская», чудом уцелевший домик синагоги с памятным знаком и старое еврейское кладбище.

 Как-то в ненастную погоду я забрела в бильярдную. Вспомнила папу и попыталась поучиться этой не такой уж простой игре в полном одиночестве. Мои неумелые удары увидел какой-то дядька. Он смотрел на меня как на полную идиотку. А я в ответ глупо улыбалась. Очевидно от скуки или забавы ради, повадился этот дяденька меня учить. В любую погоду он носил ковбойскую шляпу, по которой я издалека могла его распознать. Дядька слегка прихрамывал, лицо с крупным носом и жестким подбородком было волевым, а вот глаза — светлые, с живой искринкой и болью, казались мне даже сентиментальными. Он сказал, что зовут его Йозеф. Так у меня появилось хоть какое-то развлечение. Йозеф учил меня держать кий, бить по шарам, выбирать правильную позицию для удара. Иногда он не приходил играть, потом говорил, что чувствовал себя неважно. Мы вообще с ним мало разговаривали. Но как-то Йозеф подошел ко мне в столовой и показал на травяной салат со словами: “Вы же — турки, любите эту траву”. Я растерялась и ответила ему, что я не турчанка, я — еврейка. “Да? Так, я тоже еврей,” — произнес Йозеф и удивлённо посмотрел на меня так, что не понятно было рад он или расстроен. Договорились встретиться после ужина, поговорить в холле.

Увы, в этот день в санатории выступал фольклорный ансамбль. Народу в фойе было немного, но музыкантов это не смутило. Они неистово старались петь громко, молодой румяный солист мастерски исполнял невероятные тирольские трели йодля**, которые звенели невообразимым эхом вокруг. Нравилось это не всем, и ряды слушателей редели. А мне было досадно, что в этом гаме невозможно расслышать рассказ Йозефа. Но общую канву его истории я поняла, и забыть её не могу.

 “Я родился в Берген-Бельзене. Ты знаешь, что это такое? Да, концлагерь, где не было газовых камер, а люди умирали тысячами от голода, холода, болезней. Там есть могила Анны Франк. Знаю, что ты знаешь, кто не знает этого. Вот только где могилы моих родных? Всё было против них: семья, война, лагерь, смерть. Но любовь, любовь совершает порою невероятное. Мой отец был цыган, а мать — еврейка. Они в лагере были в разных бараках. Там были бараки для военнопленных, евреев, цыган, гомосексуалистов, коммунистов… Меня прятали в бараке с матерью, а потом, я даже не знаю когда, забрали в детский корпус. Родители погибли, все умерли. Все. А я выжил. После освобождения лагеря англичанами весной 45-го года меня отдали в детский дом.

 Мне было лет пять, когда цыгане приехали за мной. ”Это наш мальчик”, — сказали они и забрали меня к себе. Я жил до 15 лет кочевой цыганской жизнью. Иногда задумывался, почему я не такой, как они, светлый. Одна цыганка рассказала мне правду о моих родителях. И вскоре я сбежал. Мне не хотелось жить в таборе, я чувствовал себя там белой вороной. Меня манили новые страны и путешествия. Поэтому устроился в Гамбурге матросом на пароход, учился мореходному делу. Когда мой корабль пришвартовался в Хайфе, я сошел на берег, потому что по цыганским законам я — цыган, а по еврейским — еврей. Сначала работал в кибуце, учил язык, потом пошёл учиться в ешиву, изучал Талмуд, хотел быть настоящим евреем. Прожил в Израиле пятнадцать лет. И уехал. Почему? Да, не мог сидеть на одном месте, наверное, цыганская кровь не давала мне покоя. Выучился, работал капитаном. Где только я не побывал! Ты спрашиваешь про семью? Дочь у меня взрослая, жена — немка. Я, как отец, женился по большой любви, ну, не буду об этом говорить. А дочка в меня пошла, упрямая. В университете теологию изучала. Решила принять иудаизм. Говорит, что у евреев самый доверительный разговор с Богом, без посредников. Три года готовилась, прошла гиюр, ходит в синагогу.

 Я тоже иногда приезжаю туда на службу. Сейчас реже, болею. В Берген-Бельзен меня ежегодно приглашают на митинг памяти , выступаю от двух общин: еврейской и синди. Ты была там? Да, голая степь… Видела в музее фотографии, эти горы трупов, которые лежали прямо под стенами бараков? Только за март 45-го года умерло 18 тысяч заключенных. Их не успевали закапывать. После освобождения лагеря англичане сожгли все корпуса, нужно было остановить эпидемию тифа, распространяющуюся на соседние сёла. Поэтому ничего, кроме фотографий не сохранилось… Ладно, завтра утром договорим. Спокойной ночи!

 Всю ночь я не спала. Мне чудились дивные картины: по извилистым дорожкам Харца едет повозка еврейского мельника. Он собрался на ярмарку, взял с собой жену и двух дочерей. Они у него красавицы. “Младшей ещё рановато, а вот старшую уже можно и сосватать. На ярмарке много знакомых евреев, может, кто и поможет с этим делом. Нет, за бедняка не отдам, это ж золото. а не девки. Кожа, белее сметаны, точь в точь, как у матери, глаза мои, зелёные, горят как изумруды. А волосы? Ну, у кого в мире есть такие, нет не найдешь, горящие, как пшеничное поле, смотреть больно на такую красоту. .

 — Ну и куда ты едешь, бесовское племя. Фу, лошадь напугал. А рот чего раззявил? Шею сломаешь. Езжай себе дальше, басурман.

Что? Ты что? Твоя будет? Никогда! Даже и думать не смей. Чтобы дочка мельника Зильбермана вышла замуж за цыгана. Я тебе «украду»! Прочь с дороги…

 Берген-Бельзен. Ночь. С разных сторон колючей изгороди на земле лежат двое, протягивая друг другу руки.

 — Любимый, не могу без тебя. Проклятые волосы. Если бы была похожа на цыганку, нас бы не разлучили. Помнишь, как ты выкрал меня? Как я боялась тебя вначале, а потом… Ты — мой свет, моя звезда, моя жизнь! Нет, не говори так, ты ни в чём не виноват. Вот, ведь как получается: я здесь встретила своих. Моя семья была арестована в Антверпене. У мамы в Америке есть сестра. Родители за последние деньги купили билеты, но всех схватили перед посадкой на корабль. Сначала нас даже кормили, надеялись на большой выкуп. А сейчас… Евреев из Польши отправили недавно в другой лагерь. Кто-то сказал «Аушвиц». Что там? Может быть лучше, чем в нашем аду? Мне нужно кормить сына. Но молока мало, он плачет. Я даю ему пустую грудь, иногда малыш успокаивается и улыбается. Любимый, он такой красивый, как ты. Да, дорогой, завтра ночью приползу к ограде. Да, да, ты тоже береги себя…Жизнь моя…..

 Я проснулась поздно и появилась в столовой, когда завтрак уже заканчивался. Йозефа не встретила и пошла на процедуры. В обеденное время он тоже не появлялся. И только вечером соседи за столом рассказали, что утром мой приятель уехал. Мне было очень жаль, я так хотела ещё поговорить с ним. Потом думала найти его, но как-то не сложилось, да уж, «потом», как правило, синоним — «никогда»

Прошло много лет. Я иногда вспоминаю тот дождливый июль, моё «героическое» восхождение на гору и встречу с Йозефом. Многое изменилось за эти годы, но тот курортный городок со стоящей на страже горой остался прежним. Есть в нём, недалеко от старой ратуши, средневекового собора с нарядной рыночной площадью, и еврейская улица, и, чудом уцелевший дом крошечной синагоги с табличкой об исторической ценности постройки, и старое еврейское кладбище тоже есть. Вот только евреи с 1939-го года не живут в этом городе.

Примечания

  • — За жизнь –дословный перевод еврейского тоста «Ле хайм»
  • ** — Йодль — особая манера пения без слов, с характерным быстрым переключением голосовых регистров, то есть с чередованием грудных и фальцетных звуков.
Print Friendly, PDF & Email

10 комментариев для “Татьяна Корсунская: За жизнь

  1. Спасибо автору за рассказ. И чего только не бывает в еврейских судьбах! А в еврейско-цыганских!!!
    Но не только это поразительно: автор «с 2010 занимается организацией культурных мероприятий на русском языке в Еврейской общине Ганновера». Вот такое мирное сосуществование. Никогда не говори «никогда».
    ***

    1. Большое спасибо за отклик. Стараюсь держать руку на пульсе.

  2. Татьяна, простите меня, хотел по-быстрому прочитать ваш маленький рассказ. Так, больше из любопытства, для познакомиться с автором. Прочитал, и понял, по диагонали тут не получится. Сейчас мне надо уехать, но я обязательно к вам вернусь.

    1. Очень тронута Вашим вниманием. Буду рада прочитать Ваше мнение.

    2. Первое впечатление – необычность этого рассказа – оно же и укрепилось после неспешного чтения.
      Сразу покончу с техникой, где неловкие моменты (небольшой парк с небольшим озером… «удивительно легко начала вскарабкиваться»… рядом с «Удивительно, забыла о ней») легко сочетаются с необычным, оригинальным и незатасканным «два года тому назад у мамы проявилось начало конца» Я, по крайней мере, читаю такой оборот первый раз, а он точный. И конечно в обстановке, где «пластилиновые лица с приклеенной дежурной улыбкой. Соседи — бесцветны, предсказуемы и скучны…» холмы и поля должны быть именно «неторопливыми».
      Над всем этим скучным и неторопливым ландшафтом на страже стоит гора, до поры «недоступная… искусственная башня… гигантский клык».
      В первой части (под цифрой 1) представлена собственная семейная история. В нескольких абзацах очень личное, и даже легкая ностальгия, но потом неожиданная (по отношению к изложенному) победа: «Я покорила эту гору! А как же астма? Удивительно, забыла о ней и дышу легко» Через взятие своего Эвереста произошло очищение? Для того, чтобы лучше понимать историю старика Иозефа?
      Последнее предложение первой части об уцелевших синагоге и старом еврейском кладбище может натолкнуть читателя на мысль что здесь закончена экспозиция, а во второй начинается главное действие. Но не все так просто.
      В первой части есть свой обычный мир, и кризис, который его разрушил, свои конфликты и изменения героя. Кроме того, последнее предложение еще раз повторяется в конце рассказа, но уже с дополнением: «Вот только евреи с 1939-го года не живут в этом городе»
      В первой части то, что было. А во второй то, что автор нафантазировал на основе рассказа Иозефа. Причем получилось это красиво, я увидел даже пыль от внезапного торможения напуганной цыганом лошади и эти чудные рыжие волосы, «горящие, как пшеничное поле. Я тебя украду! Прочь с дороги…», все-таки украл.
      Вот в чем необычность рассказа: вроде бы не связаны две части, а в то же время не то, что связаны – спаяны. И еще: в таком небольшом объеме текста уместились, живо, объемно, зримо, убедительно… истории людей из, казалось бы, разных миров. Вот так надо писать!
      Все понимаю, а сам даже свою посильную рецензию накатал почти в объеме рассказа.
      Татьяна, извините, спасибо, привет и наилучшие пожелания!

      1. Удивительно! Извините, опять повторяю это слово. Читаю и плачу! Благодарю Вас за Ваш отклик, развёрнутый и вдумчивый. Написала рассказа за пару часов. Типография, в которой я буду печатать книгу про своего отца, попросила дополнить её рассказами. Мне бы очень хотелось, чтобы Вы были первым читателем этой книги. Благодарю, благодарю, Благо дарю!

      2. Действительно, много гитик в этом, сравнительно небольшом, рассказе. Здесь и за евреев, за цыган, и трагедия имеется. Причём, с 1039 года. Но вот взошло красное солнышко и «расталдыкнуло свои лучи по белу светушку», появились в городе евреи. Он появились с Востока, вместе с солнышком. «Совсем как на Родине, в нашей сосновой роще на Ореле, притоке Днепра, где мы частенько отдыхали до Чернобыля», — вспомнила я. И пронеслись перед глазами июльские каникулы на турбазе с ранними походами за маслятами…»
        И теперь, надо ожидать, на безопасном расстоянии от Чернобыля, германские пейзажи оживут,
        как в сказке появятся турбазы, маслята и другие грибочки. Автору, Татьяне К. — исполать.

Добавить комментарий для Taтьяна Корсунская Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.