Феликс Рахлин: Записки без названия

Loading

То я «был» токарем, Героем Социалистического Труда, членом ЦК КПСС Германом Михайловым.. То, меняя возраст и даже пол, превращался в депутата Верховного Совета Украины Валентину Подопригору. А уж сколько писал всяких бумаг для своего партийного начальства! Вплоть до газетных статей, за которые оно исправно получало заработанные мной гонорары.

Записки без названия

Феликс Рахлин

Окончание Начало

А между тем, время шло, моя патронесса стала нажимать: Шевченко звонил, торопил, требовал. Я всё тянул время, ссылаясь на занятость. Моя «поклонница» сменила милость на сухость, сухость на гнев. Наконец, пригрозила даже, что вызовет «на партком». Видно, забыла, что я — не член партии, а я о том не стал ей напоминать, потому что незадолго перед тем случайно устроился, после долгих мытарств, на эту, хотя и весьма скудно кормившую, но всё же в какой-то мере пришедшуюся мне по силам «номенклатурную» должность, и теперь струхнул, что могу её потерять.

Но тут моя дама укатила на юг — на курорт. Решив схитрить, я пошёл к другому заместителю секретаря парткома — товарищу Белоусову.

Этот товарищ никогда не улыбался. И в создавшейся ситуации он также не усмотрел ни капли юмора.

— Понимаете, — втолковывал я, от волнения мусоля в руках вопросник, — на это надо потратить уйму времени, вопросы объёмные, сложные, а у меня…

Я хотел сказать, что у меня для этой работы нет не только времени, но и всех необходимых сведений, однако товарищ Белоусов меня перебил:

— Да, конечно, у вас для этого нет кругозора.

Такое замечание меня слегка задело, я вновь принялся объяснять: по своей должности, как редактор заводского радиовещания, не располагаю необходимой документацией, цифрами, фактами. Чтобы их получить, надо сидеть на телефоне, звонить, спрашивать, запрашивать, а у меня на это нет…

— Ну, вот же я и говорю, — убеждённо сказал Белоусов, — у вас нет необходимого кругозора!
Что поделаешь? Я смолчал. Должно быть, у меня и в самом деле нет кругозора — понять, каким образом на ответственные посты удаётся подобрать так глубоко и оперативно мыслящих товарищей.

Но — спасибо Белоусову: заручившись его поддержкой, я решил ограничиться сделанным и повёз «справку» в том виде, как у меня получилось, самому заказчику — товарищу Шевченко.

Войдя в пустынное и тихое, как храм, здание, по тихим, безлюдным коридорам прошёл в приёмную, а затем и в кабинет — просторный и студёный. При распахнутых ( это зимой-то!) окнах за фундаментальным письменным столом сидел мужчина интеллигентного вида, то есть в костюме и при галстуке. Он принял рукопись, пожал мне руку и сказал «спасибо».
Через некоторое время в одном из харьковских вузов была защищена диссертация, а в издательстве вышла брошюра о «движении за коммунистический труд». Автором в обоих случаях значился товарищ Шевченко. В брошюре были данные не только с нашего, но и многих других предприятий города. Видимо, повсюду нашлись люди без кругозора. Но, конечно, ими (нами!) ни в диссертации, ни в брошюре и не пахло.

Шли годы, и я вполне вошёл в роль «учёного еврея» при парткоме.

Особенно меня полюбил секретарь парткома товарищ Роденко. «Рахлин прав»», — частенько говаривал он, когда мне случалось на каком-либо совещании вякнуть по тому или иному поводу.

Роденко всё чаще поручал мне писать различные бумаги, особенно для него самого.

— Мне нравится, как ты пишешь, — объяснял он и наедине и прилюдно. — У тебя есть слова.
В середине 60-х годов проводились «дни русской литературы на Украине», и в Харьков приехала группа русских писателей. Заводу было поручено провести с ними встречу. Писатели маститые: Солоухин, Михаил Алексеев, Закруткин, Шундик… В грязь лицом ударить нельзя! Роденко поручил мне написать для него приветственную речь.

«Дорогие друзья! — начал я как человек, у которого «есть слова». — Мы собрались здесь, в этом зале нашего рабочего клуба, чтобы приветствовать…» — и так далее.

Роденко вызвал меня с текстом речи к себе. У него была привычка: сначала выслушать текст в моём чтении, затем самому прочесть его при мне вслух, а я должен был поправлять по ходу чтения его ошибки.
«Дорогие друзья! — читал я «с выражением». — Мы собрались, чтобы…»
Затем читал он: «Дорогие друзья! Мы собрались…»

«СобралИсь!» — перебил я, поправляя ударение. Под моим руководством он сделал пометку над нужным слогом и потренировался при мне, повторяя верный и неверный варианты ударения:
— Ага: «собралИсь», а не «собрАлись»… «СобралИсь» — «собрАлись», «собралИсь» — «собрАлись»… Понятно. Ну, ладно, иди работай. Спасибо.

Наступил вечер. Чтобы заполнить зал народом, в заводской вечерней школе отменили занятия и привели в клуб всех учеников. Роденко вышел на сцену и произнёс: «Дорогие друзья!  Мы сОбрались…»

У маститых дрогнули брови. По залу прошёл шумок (1)

*
Вот так 15 лет подряд, всё время совершенствуясь, писал я, параллельно основной работе редактора заводского радио, всяческие речи и справки, брошюры и листовки, материалы для диссертаций и приветствия пионеров, обращённые к участникам профсоюзных конференций, выступления делегатов всяческих Советов — от районного до Верховного…

Я был един во множестве лиц.

То я «был» токарем, Героем Социалистического Труда, членом ЦК КПСС Германом Михайловым.. То, меняя возраст и даже пол, превращался в депутата Верховного Совета Украины Валентину Подопригору. А уж сколько писал всяких бумаг для своего партийного начальства! Вплоть до газетных статей, за которые оно исправно получало заработанные мной гонорары. Спрашивается: отчего я всё это терпел? Почему не отказывался? Выслуживался, что ли? Пожалуй, что и так, — но не в карьеристском смысле, а просто потому, что боялся: откажусь — выгонят. А ведь я еврей — не так легко мне, с моей специальностью, устроиться на новую работу…

Скромности и точности ради добавлю, что таких, как я, на заводе было несколько. Точно то же делали, сверх своих служебных обязанностей, некоторые мои коллеги — в том числе женщина по фамилии Форгессен (на еврейском языке идиш это слово означает «забыла») и башковитый на всякую липу начальник «бюро передовых методов труда» Михаил Петрович Сахновский (Форгессенша называла его — Миля).

Такой национальный подбор получился не специально: раньше для директора и парткома бумаги писали украинец Незым, русский Фатеев… Но к тому времени, о котором здесь речь, подобралась наша троица.

В 1967-м, когда началась «шестидневная война» на Ближнем Востоке, нас троих вызвали в партком и в срочном порядке поручили писать гневные речи против «израильских агрессоров» для участников митинга, которые о нём, а тем более о своём гневе, ещё даже не подозревали.

Уж на что верноподданные и осторожные люди были мои коллеги, да и я тоже давно утратил юношескую наивность, но, оставшись втроём, мы посмотрели друг на друга — и дружно рассмеялись.

Однако нужные речи исправно сочинили.

Каждый раз, присутствуя на публичных сборищах, где произносились написанные мною тексты, я ловил себя на беспокойстве: так ли прочтут мой текст? И если читали, как надо, а особенно когда зал аплодировал какому-то удачному месту выступления, — мне, как Лягушке-Путешественнице из сказки Гаршина, хотелось, чтобы все узнали о моём авторстве.
Вы помните: лягушка попросила диких уток взять её с собой на Юг. Две утки по её наущению взяли в клювы прутик, она ухватилась за него ртом — и полетела над градами и весями.
— Кто придумал такое? — удивлялся, задравши головы, русский народ.

— Это я! — квакнула тщеславная лягушка. Но, чтобы квакнуть, она была вынуждена разжать рот, отпустила прутик и, конечно же, шлёпнулась с высоты в болото.

Вот какая участь ждёт всех нескромных лягушек.

*
И всё-таки — отваживаюсь квакнуть.

Идиотская логика тайных канцелярий произвела на свет Анкету и Автобиографию.
Там написано, что Рахлин Ф. Д. родился в 1931 году, что он еврей, журналист, педагог, имеет сына, болен колитом.

Но в какой анкете, в какой бумажке найдёте вы сведения о том, сколько боли, горечи, яда, смятения в душе Рахлина Ф. Д., как мучают его видения прошлого, живые тени настоящего и жуткие призраки завтрашнего дня?!

В наши дни, когда правду то и дело именуют клеветой, а клевету печатают в «Правде», писание искренних мемуаров — дело небезопасное. Не только опубликование невозможно, но даже простое хранение их под спудом внушает мне в тревогу.

И всё-таки, всё-таки отваживаюсь квакнуть под спудом! Пусть лежат: кушать не просят — может, когда-нибудь и увидит свет мой труд — мой по-настоящему (а то ведь мне и мемуары приходилось писать чужие, и неоднократно: один раз — за южного полярника, побывавшего в Антарктиде, другой — за члена «команды Двинцев», штурмовавшей московский Кремль в октябре 1917 года, и так далее), однако унести с собой всё, что сам я видел и пережил, что хранит моя собственная память, было бы, мне кажется, слишком расточительно. Так сказать, потомки не простят.

Нет, я не льщу себя надеждой на то, что помогу внести ясность во множество ваших, товарищи потомки, недоумений. Пусть просто предстанут перед вами страницы одной нелепой сорока — пятидесятилетней жизни, а уж вы сами делайте всякие выводы.

Конечно, как и любой мыслящий тростник, я не мог удержаться от оценок. Вы чувствуете — они есть уже и в этой затянувшейся интродукции. Но мне хотелось быть объективным. Не в смысле бесстрастности (это невозможно), но ведь есть же правда, не зависящая от того, нравится она вам или нет, — есть же правда как совокупность фактов. Скажем, большевики в 1918-м расстреляли царя с его домочадцами. В том числе и малолетнего наследника. Те, кто расстреливал, считали это правильным, монархисты и гуманисты-демократы — преступным и злодейским. Но от этой разницы подходов сам факт не изменился: царя. царицу, царевен, цесаревича и даже их доктора, действительно, расстреляли без суда и следствия, коварно, разбойно…

Неизбежно давая фактам своё истолкование, сообщая о своём к ним отношении, я не хочу скрыть эти факты, если они действительно существовали.

Предметом истории как «науки» служит собирание, изложение, истолкование, но иногда и сокрытие фактов. Однако, если хочешь познать истину во всей её красе и неприглядности, — отдай предпочтение первому, постарайся выбрать верный критерий для второго, третьего — и полностью исключи четвёртое..
Нынче слишком многие поступают наоборот. Некоторые события предпочитают вовсе не упоминать, о многом — забыть. Такой подход к фактам истории вызывает отвращение у всех честных людей, — честных не в том смысле, полезен или вреден этот факт пролетариату, а в первозданном, самом прямом: я честен — значит принимаю истину в её подлинном виде, нравится она мне или нет. Правое дело не может быть основано на лжи, ложь не может служить фундаментом истории как науки.

Нынче как раз много попыток вытравить память из человека. Желание противостать такому подходу породило новую, только что мною прочтённую книгу Айтматова с её легендой о манкурте — человеке, у которого отнята память.

Может быть, мне удастся спасти хотя бы одного читателя от жалкой участи манкурта… Знать бы, что это случится — я бы считал своё время потраченным не зря.

Харьков, 1972 — 1981 гг.

ПРИМЕЧАНИЕ:

Интересна карьера этого человека. Он был рабочим, потом — мастером. В войну работал в Нижнем Тагиле. Вернулся в Харьков. Долгое время был секретарём партбюро крупного цеха и за это время заочно окончил ВУЗ. Через некоторое время был избран секретарём парткома этого (самого крупного в городе) завода…Пробыл секретарём парткома несколько лет, перешёл пенсионную черту — и вдруг его сместили. Но он продолжал работать. Кем же? Начальником футбольной команды, числившейся за заводом, но защищавшей спортивную честь Харькова во всесоюзном масштабе.

Под его чутким руководством команда вылетела, наконец, не только из высшей лиги, но вообще из большого футбола. И тогда он стал начальником… социологической лаборатории того же завода. Свидетельствую: в социологии он не смыслил ни бельмеса. Хотя я и сам в ней не очень много понимаю (окончил годичный курс социологии в вечернем университете марксизма-ленинизма), но наиболее компетентным консультантом сам секретарь парткома Роденко в социологии считал — меня!..

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Феликс Рахлин: Записки без названия

  1. “…Он принял рукопись, пожал мне руку и сказал «спасибо».
    Через некоторое время в одном из харьковских вузов была защищена диссертация, а в издательстве вышла брошюра о «движении за коммунистический труд». Автором в обоих случаях значился товарищ Шевченко. В брошюре были данные не только с нашего, но и многих других предприятий города. Видимо, повсюду нашлись люди без кругозора. Но, конечно, ими (нами!) ни в диссертации, ни в брошюре и не пахло.
    Шли годы, и я вполне вошёл в роль «учёного еврея» при парткоме.
    Особенно меня полюбил секретарь парткома товарищ Роденко. «Рахлин прав»», — частенько говаривал он, когда мне случалось на каком-либо совещании вякнуть по тому или иному поводу…”
    :::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    Великолепно сказано и так же здорово написаны «Записки без названия» Феликса Рахлина.
    И ни тучи читателей, ни намёка на номинацию. А почему, спрашивается.
    И отважился квакнуть — при жизни, и ваще. Ответ, однако, имеется:
    “Идиотская логика тайных канцелярий произвела на свет Анкету и Автобиографию.
    Там написано, что Рахлин Ф. Д. родился в 1931 году, что он еврей, журналист, педагог, имеет сына, болен колитом. Но в какой анкете, в какой бумажке найдёте вы сведения о том, сколько боли, горечи, яда, смятения в душе Рахлина Ф. Д., как мучают его видения прошлого, живые тени настоящего и жуткие призраки завтрашнего дня?!…
    В наши дни, когда правду то и дело именуют клеветой, а клевету печатают в «Правде», писание искренних мемуаров — дело небезопасное. Не только опубликование невозможно, но даже простое хранение их под спудом внушает мне в тревогу.”
    Так что, высокоуважаемые господа и дамы, попробую и я квакнуть:
    ВЫДВИГАЮ Феликса Рахлина в Авторы 2022 года по той номинации, которую он заслуживает – на усмотрение уважаемого Архивариуса.

  2. «Уважаемый Феликс,
    ваши записки — многоплановы и сочетают интересные комбинации очень личного с обзорным, масштабным. … Да будут ваши дальнейшие путешествия более добрыми.»
    ——————————————————————
    Уважаемый Reuven, уважаемые читатели,
    загляните на авторскую страничку Феликса Рахлина. К большому сожалению, он уже не сможет ответить на ваши пожелания.

    1. Спасибо за замечание. Я не намеревался обращаться к живому человеку, закончившему свои записи в 1981 году.
      Но, согласитесь, публикация записок Рахлина — живой голос ушедшего, одного из многих, живших и надеявшихся,
      что их запомнят и поймут.
      Что может помешать мне ответить этому голосу?
      И пожелать ушедшему большего счастья, нежели было ему дано.

  3. Уважаемый Феликс,
    ваши записки — многоплановы и сочетают интересные комбинации очень личного с обзорным, масштабным.
    Болезненно вибрирующей струной проходит сквозь текст тема оценки себя и своей жизни.
    Самоуничижительные нотки «мыслящего тростника» сменяют побуждения увидеть себя глазами других людей, способных оценить всё то, что вы дарили другим.
    Мне кажется, главное вашей жизни вы передали в этих словах:
    «сколько боли, горечи, яда, смятения в душе..»
    Путник, пришедший в этот мир, не вынесет из своего путешествия ничего, кроме впечатлений.
    Путник, пришедший в этот мир вместе с вами, переживал жестокую эпоху, не позволяющую многим быть собой.
    В дороге сгибалась спина, менялся голос, искажалось лицо.
    Зато вы нашли в себе многое, иначе бы оставшееся скрытым.
    Да будут ваши дальнейшие путешествия более добрыми.
    И спасибо!

    1. Прочитавшим публикации талантливого Феликса Рахлина стоит ознакомиться с его биографической справкой в подразделе портала АВТОРЫ. Да будет благословенна его память.

Добавить комментарий для В.Зайдентрегер Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.