Яков Махлин: Ненормированная стезя газетчика

Loading

В век, когда мы всё резче отставали в компьютеризации, в прочих новейших достижениях, наша пропаганда упорно продолжала превозносить людей с серпом и молотом в руках. Людей, занятых ручным непроизводительным трудом. Может, стоящие у руля идеологи пытались таким образом компенсировать пробелы в истинной заботе об этих тружениках?

НЕНОРМИРОВАННАЯ СТЕЗЯ ГАЗЕТЧИКА

Яков Махлин

УРОКИ СТАРШЕГО ТОВАРИЩА

Никогда прежде Евгений Борисович не раздражался по моему адресу столь убийственной тирадой. Это и огорошило. Подчёркнуто уравновешенный человек, буквально сотканный из доброжелательности. И вдруг. Ещё и добил меня — извинился при встрече за нехорошие слова. Он, как представляю, вообще не мог жить с ощущением, что кому-то причинил боль. Даже справедливую, даже по делу. Ибо закончил:

 — Сам понимаешь, газетчику без дисциплины никак нельзя.

Я понимал, ещё бы. «Полярка» — то есть, сам Евгений Борисович, он по традиции вёл ответственные полосы — заказала отчёт с одного районного мероприятия, строк на 250. А я не уложился в отведённую площадь, надиктовал поляркинской стенографистке 400 с гаком. Про себя злорадничал. Дескать, закрутил так сюжет, что попробуйте-ка, сократите.

Он сократил. Без видимого ущерба для текста, и с ощутимым, как обычно, уважением к автору. В тех местах, где можно было не ковыряться — не притрагивался. Но цифру сверил и выправил, нашёл «нолик», который я потерял при переводе тонн в центнеры, инициалы рядом с одной из фамилий привёл «к одному знаменателю». Представляю, сколько ушло у него на это «блохоловство» лишних минут. В Мурманске-то не так-то просто сверить имя-отчество деятеля Терского масштаба.

Обругал меня заместитель редактора областной партийной газеты не за эти огрехи. Как профессионал, он представлял, что на скорости разное случается, что подстраховка обязательна. Ругал (или наоборот — как бы похвалил, как бы приблизил к себе, к своему уровню?), ругал как профессионала: получил заказ на 250 строк, изволь столько и выдать. Не уложился, растянул до 400 — грубо нарушил технологию производства газеты, поставил номер на грань срыва графика. Профессионал не мыслим без уважения к труду представителей остальных звеньев цепи.

***

В век, когда мы всё резче отставали в компьютеризации, в прочих новейших достижениях, наша пропаганда упорно продолжала превозносить людей с серпом и молотом в руках. Людей, занятых ручным непроизводительным трудом. Может, стоящие у руля идеологи пытались таким образом компенсировать пробелы в истинной заботе об этих тружениках?

Вдвойне нелегко тогда было писать о газетчиках. Они-то, если со стороны, вообще лишь «бумажки перекладывают». На кладбище, при прощании с Евгением       Борисовичем, пожилая женщина, видимо, комсомолка сороковых, шёпотом поправила слова говорившего:

 — Чего-там для организации… Для всего Мурманска потеря.

Но это — близкий человек, вместе с Бройдо ходила на субботники. До и после войны.

Постараюсь хоть сейчас рассказать о человеке, который был ежедневным собеседником нескольких поколений читателей области. Евгений Борисович Бройдо начинал в журналистике до войны. После войны возродил, стал редактором «Комсомольца Заполярья», почти тридцать лет без малого работал заместителем редактора «Полярной правды».

Нет в областной газете такой должности — Первый заместитель. Но двери его кабинетика — напротив дверей редактора. Присутствие Евгения Борисовича в газете читатели ощущали не только тогда, когда в конце номера стояла его подпись. Хотя бывало, заместительство длилось до года и больше. Не сразу же подберёшь на должность редактора головной в области газеты достойного товарища. Да и редактор в «Полярке», — да простят меня товарищи начальники — всё же должность, связанная с представительством. Пока шеф в разъездах — у руля газеты бессменный и незаменимый.

***

Газетчики — народ самовлюблённый. Им необходимо ощущение собственной значительности. Мысль «если не я, то кто напишет?» — помогает напрячься и сконцентрироваться. В коридорах ребятки всегда не прочь пройтись весёлым словом по коллеге. Чем больше уважают, тем чаще. Одна из самых знаменитых баек, которую довелось услышать чуть ли не от каждого корреспондента «Полярки» и «Комсомольца Заполярья», — история о том, как великий пролетарский писатель Алексей Максимович Горький посетил в середине двадцатых годов ХХ столетия Мурманск и катался по городу с маленьким Бройдо на руках. Ребёнок не понимал всей значимости события. Или понимал, но не мог ещё властвовать собой. На каком-то повороте, уж извините, описал брюки усатого дедушки…

Нет в те годы другого примера, чтобы человеку, подмочившему репутацию Алексея Максимовича, с рук сошло. Понимаю, не стоит ёрничать, погоня за красным словцом не всегда ведёт к читательскому одобрению. Но всё думаю: не случись этот милый казус в действительности, его нужно было бы выдумать. Потому что всей своей жизнью, отношением к себе и людям — даже если внешне казалось, что Евгений Борисович уж слишком уступчив — он в главном не сгибался, не отступал. Поступал так, как считал нужным. И эти поступки его воспринимались, как естественное продолжение его личности.

* * *

А детство? Оно сопровождает истинного художника всю жизнь, не отделимо от него. Если ты перестанешь удивляться окружающему, читатели перестанут тебе верить и доверять.

…Пятидесятилетний юбилей главной среди районно-городских газет области, «Кировского рабочего». Речи, одна другой правильнее и зануднее. И вдруг — что-то яркое, взволнованное. Президиум то и дело переглядывается. А Евгений Борисович, тогдашний руководитель областной журналистской организации, — говорил и говорил о газете, о газетчиках. Спустился, сел. Поёрзал. Повернулся и спросил:

 — Ну как я?

Стало стыдно, что постеснялся тронуть его плечо, пожать руку, поздравить с живой речью. Он-то, при всей своей занятости, никогда не упускал случая — на летучке ли, по телефону, в коридоре — остановиться и поделиться своим мнением о твоём последнем материале. Такая обратная связь журналисту крайне необходима.

Принимая, как должное его отзывы, мы порой забывали, что он, — история и совесть «Полярной правды» — тоже человек, живой. И ему перевести дух благодаря тёплому дружескому слову ой как необходимо.

***

Сказать, что заместитель редактора приходил раньше всех, до девяти утра, а уходил после всех, после подписания газеты в печать, после двадцати вечера, значит, ничего не сказать. Даже если добавить про дежурства по случаю значимых событий в жизни страны, про ожидания ТАСсовских восковок с материалами и поправками до утра. Даже если вспомнить, что пятидневная рабочая неделя при шестиразовом выпуске газеты, опять же была не для него. По субботам с утра — на работе. Как штык.

Каждая профессия завязана на свою технологию. Бряцать ею не стоит. И всё-таки, чтобы полосу газеты (страницу, то есть) не подбрасывало на ухабах и выбоинах, каждый материал должен быть вычитан до засыла в набор, перепроверен после. Плюс чтение «свежей головы» всех четырёх полос, до буквочки. С зама редактора никто этих обязанностей не снимал. При случае — и макетирование, от «черчения» страницы до вёрстки. И сама верстка.

Но почти в каждом номере газеты — актуальный, с колёс репортаж Евгения Борисовича. А то и серьёзная, с раздумьями статья. Когда он успевал и как? Телефону при всём обилии личных знакомств доверял редко, норовил на месте побывать увидеть, пощупать. Автомашине, чтобы лавировать по городским улицам, хватает четырёх-пяти скоростей. В кресле газетчика для переключения себя со скорости на скорость, с одной работы на другую — сколькими специальностями надо владеть. А они зачастую противоположны по своей сути. Уметь писать, к примеру, и уважительно править другого — редко кому удаётся. Обычно, или «я» или «они». У литературного редактора и корректора опять же разные навыки и цели.

А он, заместитель редактора большой и уважаемой газеты, садился — сам видел — за элементарную корректуру. Материал областного стат-управления, весь в цифрах. Евгений Борисович сидит и терпеливо подчитывает корректору. Поверьте, даже в районных газетах подобное встречалось не часто.

* * *

Сейчас уже можно, припомним, чего там. Евгения Борисовича лет за пять до Перестройки или около этого, показывали по Центральному телевидению, в программе «Время». Наша официальная пропаганда как раз отбивала очередную атаку из-за бугра на предмет национальной политики. Нужно было продемонстрировать, что в руководителях средств массовой информации значится человек и с такой фамилией…

Евгений Борисович, помнится, достойно вышел из той ситуации. По крайней мере, не стыдно было на него смотреть и слушать.

А по мне, надо было тогда говорить по Центральному телевидению о Евгении Борисовиче, как об одном из представителей поколения сороковых годов, что выстояли в самое страшное время, что сквозь огонь войны пронесли, как эстафету, святую веру в идеалы революции. Несмотря ни на что и ни на кого.

Служение газете у Бройды было как бы продолжением, материальным воплощением искренней убеждённости человека, принятого в партию на передовой, в окопах, с рекомендацией: «За отличие в бою».

Не знаю, как преемники на замовском посту или друзья разгребали завалы бумаг и подшивок в его кабинетике. Там же оставалось места, как в подводной лодке, только чтобы пройти и сесть. Всё остальное — книги, вырезки, справочники, газеты.

Как-то зимой (или весной?) Евгений Борисович извлёк из-под спуда две переплетённые подшивки:

 — Видишь, какие линейки привёз из Москвы? Тогда про них в Мурманске не слыхивали. А заголовки?

Всё правильно, более тридцати лет назад они казались необычными. Скажем так. Редактор комсомольской газеты передавал в номер репортажи с первого Фестиваля молодёжи и студентов в Москве. Успевал на всех событиях форума побывать, диктовать ночами по телефону материалы на полосу и больше, продираясь сквозь помехи связи и отсутствие стенографистки.

Сколько лет прошло, а рассказывал, как о свежем событии. Не только предысторию каждого материала, но и заголовка к нему. Да что там любимое детище — послевоенная «Коза». В «Полярке», во всех тридцати увесистых томах годовых подшивок, Евгений Борисович безошибочно мог указать: в каком году — месяц и число — на какой полосе тот или иной материал завёрстан.

* * *

Тридцать томов годовых подшивок… Единственные книги, к созданию которых причастен журналист Бройдо. Ревностный читатель, хозяин одной из самых интересных — проштудированной лично — библиотек в Мурманске, Евгений Борисович не пропускал, кажется, ни одной из книг своих младших коллег, что косяком выходили в Мурманском книжном издательстве. Каждую нашёл за что похвалить. И только сам ни разу не познал счастья держать в руках книжку с собственной фамилией на обложке.

Некогда было, не до этого. Поезд очередного номера газеты не ждёт, должен уйти по графику и проследовать со всеми остановками.

На официальном бланке Всесоюзной газеты пришло письмо от учёного коллеги. Дескать, он намерен писать книгу о журналистах, а в Терском районе был репрессирован такой-то редактор. Так не откажите в любезности прислать данные о нём, может, кто из родственников или друзей сохранился? Адресочек бы.

Не представляю, чтобы Евгений Борисович мог обратиться с просьбой-поручением по поводу своего личного хобби. Поспрашивать книжку в умбском замечательном книжном магазине, особенно, военные мемуары — было, просил. А чтобы свою заботу да на кого-то…

Зато районщики помнят его дотошные вопросники по случаю подачи в праздничных номерах «Полярки» репортажей с мест. Не вина заказчика, что чаще всего эти репортажи выходили напыщенно-серыми, как форма одежды стражей порядка в те годы. Евгений Борисович считал: если он детальный вопросник подкинет, так журналист постарается. Нашёл дурака, искать конкретные факты да сочные примеры! Пошукать-то можно, ноги не отсохнут, но рука всё равно привычно выведет: «Вдохновлённые решениями… трудящиеся, все, как один, ответили всё возрастающим трудовым подъёмом».

И как он потом умудрялся из этого мутного потока отсеивать живые слова!

***

Ночь. Костёр у Белого моря, у Кузомени. Делегация журналистов области знакомится на месте с историей и спецификой. Природа, луна. Потянуло на стихи. Евгений Борисович под восхищённым взглядом своей жены, Евгении Борисовны, вошёл в круг и тряхнул стариной.

В годы его юности царили комсомольские поэты — Жаров, Уткин, Безыменский, Светлов. Других не издавали. А эти поэты не топили пафос революции в липкой струе доносительства и подозрительности. Кто знает, не будь у комсомольцев тех лет такой отдушины, чтобы с ними стало.

Стою и улавливаю в юношеских стихах читавшего те же интонации, что и у друга его по мурманской школе, Александра Подстаницкого. То отголоски знакомого и любимого Уткина, то нетерпение Жарова. И рифмы с неизменным «ра-ра-ра». Не про того бога солнца, что с большой буквы у символистов, а чтоб с возгласом «ура» сочеталось. Чувства сквозь эти разрешённые официальной пропагандой штампы просачивались, как вода сквозь пальцы.

Как-то Евгений Борисович зазвал меня в свою кабинку, что было крайне редко и спросил: как подборка стихов? Смотрю, глаза уж больно заинтересованные. В них его обычное: «Ну, как?». Тяну время, к нам в провинцию газеты поздно доходят, ещё не успел. Достаёт из-за стола — читай.

Грамотные, милые женские стихи, какие обычно пишут на второй волне влюблённости. Для себя, не для печати. Что-то такое и промямлил. Нос у Евгения Борисовича заострился, очки повлажнели, чуть не заплачет. Спохватился, стал выискивать и пробовать на язык метафоры. Грубо получилось. Но отошёл старик. Поблагодарил.

 — Это, сказал, стихи младшей дочери. Никому не говори только. В стихах она пошла дальше меня. Жаль, в газетчики не решилась. А стихи у неё получаются, правда?

Стихи, в общем и в целом, были на уровне. Не один сборник украсили бы.

***

Вспомнил о стихах дочери не в упрёк. В подтверждение мечты старого газетчика: хорошо бы продолжаться в своих детях. Но тысячу раз прав Михаил Светлов: подражать темпераменту невозможно. А газетчик, если он профессионал, и есть в главном и основном — темперамент.

Не решился напроситься в гости домой, ни разу не был. Позвонил, в день его шестидесятилетия, сказал, что мы в Мурманске, втроём с женой и с сыном, с трёх сторон готовы защитить его от нападения болезни. Среагировал.

 — А с четвёртой она прорвалась…

Понимаю, не в укор мне. Он знал, что дни сочтены. Про четвёртую сторону, куда и прорвалась болезнь, Евгений Борисович сказал на автомате. Отпасовал на лету слово, как шарик за теннисным столом.

Человек вернулся из отпуска и захворал. Крепился, всё думал, что случайный недуг. Побывал в двух больницах, всё понял. До последнего момента читал, перезванивался. За все три месяца случилось лишь одно утро, когда он не попросил первым делом «Полярную правду». В тот день его не стало.

К счастью, Е. Б. Бройдо не пришлось вести газету в разгар ГКЧП. Прожить ещё два года и присутствовать при развале страны ему не судилось.

г. Киев

(Продолжение следует)

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Яков Махлин: Ненормированная стезя газетчика

  1. «К счастью, Е. Б. Бройдо не пришлось вести газету в разгар ГКЧП. Прожить ещё два года и присутствовать при развале страны ему не судилось.»
    Развал страны не произвёл особого впечатления (у людей тогда были и свои заботы, чтобы ещё и пытаться сохранить Союз, тот Союз, который запрещал людям митинги, получил отсутствие их и за свою сохранность, очень поучительно), потому что это был не столько развал, сколько создание новых государств, но поскольку за исключением Прибалтики сразу толковых стран не вышло, то печалились о степени демократии в новых странах, а не о развале. Коечно, наблюдали за развитием демократии только те, для кого она не пустой звук, а остальные советские имперцы печалились и печалятся о развале. Вообще, слово развал для СССР достаточно лукавое, потому что сейчас по агрессивности Россия стоит вполне целого СССР.

  2. извините, статью целиком ниасилил, но один вопрос по прочтении вынесенного в эпиграф отрывка родился: как может быть непроизводительным труд носителей серпа или молота? непроизводительный ручной труд это как-раз скорее по клавишам пальцами клацать ))

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.