Газетный киоск на вокзале открывал окошечко к отходу поезда на Ковдор. Купил «КоЗу», интересно, же, какой псевдоним выбрала практиканточка. Репортаж, развёрстанный на пять колонок, на прежнем месте. По самым заголовком газеты. Гляжу на подпись: «Е. Бабаева».
НЕНОРМИРОВАННАЯ СТЕЗЯ ГАЗЕТЧИКА
Яков Махлин
Окончание Начало
ПЛЕЧО КОЛИ БАКШЕВНИКОВА
Когда мы познакомились, мне было тридцать, Николаю двадцать два. Со временем вроде сравнялись, а тогда — разные поколения. Мои сверстники помнили войну, бомбёжки, голод, карточки. Колины имели представление о тех годах, но больше по книгам и рассказам старших.
Опять же за моими плечами — пятилетний рабкоровский стаж да пять лет в штате многотиражной газеты. Николай только поступил на заочную журналистику и начинал в газете с должности литсотрудника. Правда, в областной, в «Комсомольце Заполярья». Познакомились мы не на газетной полосе, а как соседи по общежитию.
От «Полярки» в журналистской комнате был только я — преддипломный практикант. Бакшевников, не поленился, втолковал сотрудникам малых редакций, в том числе родной «КоЗы», что я не такой дурак, как представляюсь, что стихотворный фельетон действительно тема моей практической дипломной работы. Ну, придумал себе товарищ такой жанр, захотелось повыпендриваться. Вполне приемлемое желание для журналиста.
… Много лет авторам периферийных газет — многотиражным и районным — не полагалось имени. Рядом с фамилией — одинокий инициал. Дескать, нечего зазря разбрасываться буквами. Лишь редактор (дополнение «главный» появилось в Перестройку) имел право на два инициала. Тоже подручный партии (термин, популярный в Хрущёвскую оттепель), но облачённый двойной ответственностью. А что инициал и фамилия порой сталкивались лбами и высекали совсем не те искры, так это мелочи. Чего далеко ходить, моё имя, сокращённое до нескромного местоимения, довольно часто мне досаждало.
Спустя семь лет, вскоре после того, как стал работать в «Рудном Ковдоре», зашёл к редактору «Комсомольца Заполярья» Николаю Бакшевникову. Парень вырос и окреп. Во всех отношениях. Гляжу, Коля сидит и радуется:
— Ленинградский университет прислал на практику сообразительную студентку. Надо будет убедить девушку перейти на заочное отделение, взять в штат. Её репортаж открывает первую полосу. Дочитаю, покажу, сам убедишься.
Вдруг лицо редактора перекосилось. Прыжком преодолел расстояние до двери кабинета и гаркнул:
— Практикантку ко мне!
Явилось создание, целиком сотканное из лепестков ромашки.
— Что ты тут изобразила в конце репортажа?
— Имя и фамилию… Е. Баева…
— Псевдоним! — выдавил из себя редактор. Лицо его слилось по цвету с красной лампой в кабинете фотокора.
— Хорошо. Подпишусь маминой девичьей…
— Да хоть бабушкиной девичьей, — выдохнул редактор. И мы пошли на совещание, ради которого я приехал в Мурманск.
Уезжал, как всегда, ночным ленинградским скорым, с него удобно пересаживаться в Кандалакше на пригородный до Ковдора. (Недавно узнал, что в XXI веке пригородный перестал ходить. Жаль, надёжный был транспорт).
Газетный киоск на вокзале открывал окошечко к отходу поезда на Ковдор. Купил «КоЗу», интересно, же, какой псевдоним выбрала практиканточка. Репортаж, развёрстанный на пять колонок, на прежнем месте. По самым заголовком газеты. Гляжу на подпись: «Е. Бабаева».
***
На журналистские семинары выносились разного рода назревшие вопросы. Обычно обсуждения продолжались в гостинице, в номере дуайена периферийной журналистики, редактора «Кандалакшского коммуниста» Е. Ф. Разина. Уже без некоторых завсегдатаев постоянных сборищ. У них своя компания — поближе к президиуму.
В задних рядах часто сидел рядом с Николаем Бакшевниковым. И когда он возглавлял «Комсомолец Заполярья», и когда пересел в кресло редактора первого еженедельника в области — «Рыбного Мурмана», и когда работал ответсеком в «Полярке», и когда его понизили в должности до «зама самого себя».
… За год перед развалом страны Мурманск по очереди посетили Ельцин и Полозков (возглавлял компартию РСФСР). Выступили перед избирателями. Прикроешь глаза — одно лицо. Те же словесные обороты, тот же набор штампов.
Среди местных активистов, приклеившихся к московским гостям, выделялся некий тип, всю дорогу норовивший попасть в кадр. Узнал его. Попортил он мне крови в семидесятых, когда я редактировал «Рудный Ковдор». Его, заместителя редактора «Кировского рабочего», горком привлёк к рецензированию моей многотиражки.
Зам. редактора расстарался. Часа полтора доказывал, что «Рудный Ковдор» разбазаривает дорогую газетную площадь, помещает необязательные материалы, льющие воду не на нашу мельницу. Да ещё потакает частнособственническим инстинктам, ратует за развитие огородничества. В ущерб коммунистическим субботникам по озеленению города.
Что правда, то правда, в середине семидесятых многотиражка вела такую компанию. Побудил неурожай картофеля в средней полосе и завоз подмороженных клубней из Польши. Читатели подсказали. Напомнили, что поморы издревле выращивали в наших краях капусту и репу, что к августу у любителей вызревает даже клубника, что рядом с остатками бараков, в которых до войны жили заключённые, размещались картофельные поля. В Алакурти финны рожь сеяли.
В порядке не лобовой агитации многотиражка публиковала сведения эти из номера в номер. Продолбила-таки камень недоверия. Вокруг Ковдора появились сады-огороды. Через год-два идею подхватили в Кандалакше, Кировске и даже в Мурманске. В теперешние времена, друзья пишут, область до половины потребляемых овощей сама выращивает.
Однако комиссия, собравшаяся в кабинете идеолога Кировского горкома, в туманную даль не заглядывала. Заместитель редактора гор. газеты, подняв палец вверх, возгласил:
— Разве газета может называться партийной, когда о каких-то огородниках она пишет чаще и больше, чем о партийной учёбе?
— Факты? — пытаюсь унять пыл докладчика.
— За полгода многотиражка отвела партийной учёбе всего 28 материалов, а садоводам — аж 29…
… Спасибо Коле Бакшевникову. Перед поездкой на казнь в Апатиты позвонил ему. Он сходил к заведующему сектором печати обкома Константину Владимировичу Полтеву, всё ему рассказал. Полтев специально приехал в Апатиты из Мурманска. Прикрыл меня, спустил дело на тормозах.
В горбачёвскую Перестройку означенный зам. редактора (зав. партийным отделом!) окончил двухгодичные курсы ВПШ Ленинграда. Среди первых переориентировался. Обслуживал «корнета Оболенского», прорвавшегося в Верховный Совет СССР, поставил на Полозкова, затем — на Ельцина.
Столь вольное обращение с принципами, признаюсь, удивляло не только меня. А экс. зав. партотделом извлёк из своих принципиальных колебаний реальные дивиденды. В постперестроечные годы дорос до поста главного редактора «Вечернего Мурманска».
***
Киев, март 1984-го. Наконец пришла телеграмма за подписью директора Ковдорского ГОКа Сухачева — вызов на работу. С указанием адреса квартиры, что ждёт меня и мою семью в Ковдоре, в новом доме, на такой-то улице. Слава Богу! Полуторагодовой эксперимент с попыткой прижиться в Киеве закончился. Впереди опять Север, где мне тепло и уютно. Задышу полной грудью, хотя кислорода там, действительно, поменьше.
Рассчитался в осточертевшем книжном издательстве, собрался, упаковал вещи. Жду разрешения милиции на въезд в погранзону, в Ковдор. Неожиданно, как обухом по голове, телеграмма: «Ковдорский райком партии не рекомендует вам выезжать по вызову Ковдорского ГОКа».
К рекомендациям этих ребят я не особо прислушивался. Они-то и доказали мне, кто в доме, то есть в районе, хозяин. Пришлось уехать. А как возвращаться, если дорогу прикрыла телеграмма, она же шлагбаум.
Сам себе думаю: на ихнюю рекомендацию можно наплевать и растереть. Погранцы райкому не подчиняются, могу спокойно ехать. Но поставлю директора комбината в двусмысленное положение. Член бюро райкома, он от своих слов вряд ли откажется. Но работать придётся не в «Рудном Ковдоре», на который опять нацелился, а в техбюро управления комбината. К чему душа не лежит. Стоит ли из Киева уезжать, если и на Севере упрусь лбом в запрет на газету?
Звоню в «Полярную правду» Николаю Бакшевникову, ответственному секретарю. В ответ бодрое: «Не дрейфь, что-нибудь придумаем! Перезвоню». День, второй, третий. Объявился. Говорит, изложил ситуацию К. В. Полтеву. Константин Владимирович попросил спросить, а не соглашусь ли я поехать на юг полуострова и возглавить газету в Терском районе?
Размышляю, загибаю пальцы. Газета маленькая — шесть полос в неделю, всего на две больше, чем у многотиражки комбината. Но районная, то есть рангом повыше. Прошу передать, что согласен. Назавтра пришла третья телеграмма. За подписью первого секретаря Терского райкома П. Медведева. С приглашением приехать на работу и сообщением о предоставлении квартиры.
Спустя месяца три мне в Умбе вернули «полярки» — надбавки за стаж жителям Заполярья. Их вырабатывали тогда в течение пяти лет, они фактически удваивали заработок — прибавляли 80 процентов к зарплате. Плюс 40 процентов северного коэффициента.
Во время войны и после орденоносцам ежемесячно доплачивали за государственные (тогда говорили — правительственные) награды. Отец получал. Потом эту практику тихо отменили, ещё при Хрущёве.
Орденов у меня нет, медаль только ветеранская. Зато удвоенную враз зарплату могу приравнять к знаку отличия самого высокого ранга. До сих пор горжусь этой наградой.
***
Перевёз семью в Умбу, освоился в газете, а лично поблагодарить Николая за содействие всё не предоставлялось возможности. Наконец очередной областной семинар. Еду и думаю, как бы подбодрить человека. Накануне Бакшевникова резко понизили в должности, он стал заместителем самого себя. Выпускающим. Отвечающим в типографии за соответствие свёрстанных полос макету.
Лишился Николай ответственного места из-за одной единственной фразы, вскользь брошенной на летучке. Кто-то из ортодоксов обратил внимание на пробравшийся на страницы «политический ляп». В день всеобщего траура газета поместила на первой странице некролог маршалу Устинову, кавалеру семи орденов Ленина. А на третьей странице того же номера — скалила зубы юмористически-сатирическая подборка «Пятый угол». Не знаю, какая вожжа попала Николаю под хвост, он огрызнулся:
— У них там в Политбюро пенсионер на пенсионере, на кладбище глядят, а мне каждый раз вёрстку ломать, график срывать!
Как ответственного не понять? При горячем наборе любая перевёрстка грозит ошибками в тексте. Опять же график выпуска номера жёстко привязан к расписанию движения поездов. Малейший сбой — газета не попадёт утром в города области.
Сотрудники, занявшие привычные места у стола и вдоль стен кабинета редактора, понимали, что к чему. Не первый год замужем. Но кто-то, как оказалось, понял больше остальных. В Москву полетела анонимка. Быстро вернулась. С грозной визой. Редактору газеты ничего другого не оставалось, как принять соответствующие меры по наведению порядка в секретариате газеты.
Времена менялись. Спустя полгода Коля опять стал ответсеком. Встречались по-прежнему редко. На журналистских семинарах. Перебрасывались на ходу словами в коридорах «Полярки». Был случай, Бакшевников проведал меня в областной больнице, чем поднял престиж рядового пациента на невиданную высоту. Приехал на чёрной «Волге» с обкомовскими номерами.
После моего перехода в собкоры «Полярки», чтобы не разорять родную газету на командировочные, ночевал у Николая дома. В качестве ответного визита в Ковдор приезжала его дочь, Вера — перевести дух после окончания пединститута. Нам с женой и сыном Вера Бакшевникова дорога, как художник — изобразила акварелью озеро Ковдор. Произведение украшает нашу квартиру в Киеве, стало той форточкой, сквозь которую мы прикасаемся к прошлой жизни.
***
Около тридцати лет жили мы с Николаем почти на одном меридиане, примерно в двух с гаком тысячах км друг от друга. Как ни странно, виделись и общались куда плотнее, чем на севере. Два раза я гостил в его летней резиденции — километрах в пятидесяти к западу от Минска. Коля с Фаиной, их дочь Вера с мужем и детьми навещали нас в Киеве.
Никаких приспособлений, окромя пишущих машинок югославско-гэдээровского производства я не освоил. А Коля оседлал компьютер ещё на излёте Перестройки.
На даче Николай удивил собственноручно построенным парником, урожаем помидоров и огурцов. Впрочем, красными помидорчиками, выращенными на окне своего кабинета, Коля не раз угощал и в Мурманске. Опять же на даче пригласил в сконструированную лично баньку. На зиму окна в хате закрывал изнутри листами фанеры — вместо банальных решёток. Словом, каждая поездка в Белоруссию мне долго дома икалась, поскольку у нас с Колей руки растут из разных мест.
Тридцать лет жизни врозь. Общались по телефону, реже — по Интернету. Делились новостями, дивились бедности языка новомодных телеведущих. Переживали за детей и внуков.
Не от Коли, от знакомых, узнавал, что глава областного Союза журналистов Бакшевников преподавал журналистику в Мурманском университете (бывшем пединституте), организовывал семинары для периферийных журналистов, за кого-то ездил просить в Москву. И т. д. и т. п. Дошли сведения, что Николаю присвоили звание Почётного гражданина Мурманской области. Попытался уточнить, но он трижды переводил разговор на другую тему. Так и не поздравил. Награда эта — по причине редкости — куда выше иных государственных…
Были ли у Коли ордена и медали, если не считать Медаль ветерана труда? Не знаю.
***
Трудно представить, во сколько часов (недель, месяцев, лет) обошёлся Николаю толстенный том энциклопедии Мурманской журналистики и мурманского Союза журналистов. Организации, которую он почти четверть века возглавлял. Сам и швец, и жнец и на дуде игрец. В смысле отбора и написания текстов, иллюстраций, сверки фамилий, имён и отчеств, чисел, названий газет и пр., и пр.
Если бы ничего другого в жизни Николай не совершил, всё равно заслужил бы благодарность в поколениях профессионалов. Труд воистину колоссальный. Просто тяжёлый. Не забыты сотни людей, так или иначе оставивших в XX веке след в журналистике области. У одних Николай учился, с другими общался на уровне «здрасьте — до свиданья», третьих наблюдал со стороны. Поведение четвёртых — назовём их так — было ему поперёк горла. Ну не воспринимал он людей, возвеличивавших на газетной полосе или на экране телевизора сначала себя любимого, а потом, «мелким почерком», — своих собеседников.
Стандартные в оны годы «Ударные недели и декады» навстречу очередной дате — портили ему настроение. Иные деятели, срывавшие на своём пути все возможные награды, звания и грамоты, плюс путёвки и даже гонорары за распространение билетов Международной журналистской лотереи, вызывали у него — человека совестливого — чуть ли не омерзение.
Для каждого персонажа вместительной книги составитель нашёл тёплое слово, упомянул достижения. Изложил факты и только факты. Со скрупулёзностью, завещанной легендарными французскими энциклопедистами. А уже читателю, если он захочет познакомиться с первоисточниками, то есть с подшивками газет, судить — достоин или не очень данный журналист доброй памяти.
Опыт работы над энциклопедией довлел над Николаем, когда, наконец, он смог приняться за воспоминания о мончегорском детстве и юности, легших в основу книги «Наш двор». Мельчайшие детали послевоенных лет освещены в книге со скрупулёзной точностью. Уж в воспоминаниях можно было бы отойти от нарочитой объективности и, как говорят журналисты, взлететь. Наполнить текст собственными наблюдениями и мыслями. Всем тем, чем отличались материалы Бакшевникова в «Комсомольце Заполярья», «Рыбном Мурмане», «Полярной правде». Как подписанные, так и под псевдонимом. Или без подписи. Те же передовые статьи. Но Николай сковал себя по рукам и ногам должностью «составитель» книги «Наш двор». Сократил личное. А оно оживило бы и приподняло изложение.
За полвека знакомства не раз задумывался, отчего это Николай порой поступает вразрез с собственными устремлениями и порывами (хотя и с резкими отступлениями типа его реплики на редакционной летучке по поводу всенародного траура в связи с кончиной маршала). Наверное, и точно сказалась традиция «Полярной правды», где сотрудников больше ценили за их достоинства, чем вменяли в вину недостатки. У большинства в коллективе запись в трудовой о работе в «Полярке» была, если не первой, то последней. Не теряли ветераны связи с газетой и после ухода на пенсию.
Словом, редакторы газеты, а их на моей памяти сменилось три или четыре, не подбирали сотрудников «под себя». От того, от некоторой разноголосицы, каждый читатель находил на страницах что-то интересное. Тираж «Полярки» по подписке в восьмидесятых подобрался почти к двумстам тысячам…
***
Вот и всё. Не позвоню больше в феврале Николаю, не поздравлю его с днём рождения. Не обменяюсь мнениями на предмет языкового сопровождения текущей информации. Не удивлюсь вдруг незнакомым голосам по телефону. Лишь когда Коле надоедало прикидываться, узнавал его. Он изменял тембр и интонации, подражал общим друзьям, а то генсеку или президенту. С такими артистическими данными на радио бы работать, на телевидении деньги загребать, а не отдавать все силы газете, где модуляции звуков, в общем-то, не имеют значения. Читабельность — ах, какое объёмное существовало понятие — материала в большей степени зависит от мыслей автора, запаса его слов и умения их сочетать. Сам процесс чтения читателю должен доставлять радость. Чтобы, извините, захотелось прочесть вслух.
Николая Бакшевникова коробило от возрастающего давления на русский язык иноязычных прибамбасов. Нынешние молодые люди настолько привыкли к английскому, что их не возмущает перенос правил чужого языка на русскую почву. Они спокойно, как само собой разумеющееся, говорят «купил «Тойота», «побывал в пресс-тур», «поселился в Олимпия» и т. д.
Когда ломание русского языка об колено происходит в рекламных текстах — понятно. «Кто заказывает музыку, тот и танцует девушку». Но чтобы подобное насилие происходило в повседневной жизни! … Это уже на уровне оккупации родного пространства. Даже во времена Чехова герои его рассказов позволяли себе склонять узаконенное несклоняемое существительное «кофе». Они получали удовольствие от «кофию». Или не получали. От напитка, а не от его словесной оболочки.
Сколько их, людей, профессионально использующих язык в работе, продолжают не замечать нахального отклонения от норм русского языка! Тем самым расшаркиваются в поклоне перед иностранцами. Всё реже случаи, когда имярек общается со своим знакомым не «в режиме онлайн», а «в онлайне».
Но Коли нет, и не с кем поделиться радостью.
г. Киев.
Окончание Начало
