Олег Кац: Форма три или вздох дракона

Loading

Я был неплохим проектировщиком систем автоматики. Довел до автоматизма выбор системных решений. Прошел своеобразную самоподготовку, изучив на досуге редкий солидный труд Черча «Введение в формальную логику». Немного радиолюбительствовал, немного конструировал. Любил шахматы.

Форма три или вздох дракона

Олег Кац

Когда я оформлялся на эту должность, меня допустили к работам и документам. Для этой цели завели в специальную комнату и дали прочесть потертую брошюру «Данные высоты волны прорыва плотин ГЭС СССР» с грифом СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО. Из всех данных меня впечатлила высота этой волны для Киевской ГЭС. Но до Соломенки она вряд ли докатилась бы.

Теперь я становился носителем секретной информации и лишался права выезда за пределы.

Правда, прошло всего-то 10 лет, и пределы рухнули. С большим опозданием по сравнению с прогнозом Андрея Амальрика. Хотя… он, наверное, не был допущен.

«Как ты в это вляпался?»

Такой вопрос мне задавали десятки раз, узнав, что я тружусь в атомной энергетике. Старые и новые знакомые.

Я был неплохим проектировщиком систем автоматики. Довел до автоматизма выбор системных решений. Прошел своеобразную самоподготовку, изучив на досуге редкий солидный труд Черча «Введение в формальную логику». Немного радиолюбительствовал, немного конструировал. Любил шахматы.

Последнее и оказалось главным.

Как-то в обед пришел командированный круглолицый парень, постоял за спиной, как водится, и попросился сыграть. Я его надрал.

 — А вы не хотите перейти на другую работУ?

Я хотел.

 — А что за работа?

 — Проектировать атомные станции.

Вообще-то это была одна из моих шуток-прибауток — мы можем все автоматизировать, даже атомную станцию. Но услышать ее извне сильно отрезвляло.

 — Меня туда не возьмут. Я еврей.

 — Я тоже! И мне нужен партнер! Кацев и Кацнельсон плохо играют!

Я собрал неиспользованные за пару лет отгулы и ушел. Навсегда.

Впервые

Миновав два непонятных поворота, мы вошли в Аппаратный Зал.

Он был огромен и ярко освещен. Он казался больше республиканского стадиона.

На дальней стене висели радужно переливающиеся сиреневые топливные сборки. В углу была запаркована гигантская перегрузочная машина, чем-то напоминающая мой старый вертикально-фрезерный станок, но много, много больше. Она была выкрашена в яркожелто-красные цвета и касалась макушкой далекого потолка. Все пространство вокруг нее было усеяно косо прикрытыми стальными нержавеющими крышками бассейнов выдержки.

В этом пространстве терялись одинокие фигурки в белом, поливающие из шлангов сверкающую нержавейку.

Справа от нас было расчерченное квадратиками круглое «футбольное» поле. Кое-где квадратики были пустые, и над ними маревом струился горячий воздух. Мы подошли к краю поля.

–Вот. — сказал Евдеев. — Я привел вас всем показать, с чем предстоит работать. И чтобы вы понимали, какая ответственность на вас.

Я спросил:

 — Реактор на мощности?

 — Что, не чувствуется?

Пол под ногами мелко и почти неслышно дрожал. Из машинного зала долетал рев турбин. В трубах подвывало.

 — Да, конечно.

Я сделал несколько шагов к центру реактора. Под ногами дрожало еще больше. Вспомнил — почти четыре миллиона киловатт. И мне показалось, что из темноты пустых квадратиков льется призрачное черенковское сияние. Как полярное, только голубее.

Внизу живота сделалось щекотно, как перед прыжком с парашютной вышки на Трухановом острове. Я обернулся назад и увидел, с каким веселым ужасом смотрит на меня группа.

Потом мы по железной лестнице поднимались в пульт управления перегрузмашиной. Там возился бородатый наладчик по фамилии Шашенок.

Из окна с желтым свинцовым стеклом толщиной полметра был виден весь зал. Выйти из пульта можно было только в зал, когда перегрузка заканчивалась. Позади было метров пять тяжелого бетона…

На кресте Курской АЭС

Крестом называли нижнюю опорную конструкцию реактора. Бетонный крест в стальной облицовке.

Я попросился посмотреть, как укреплены датчики температуры контроля строительных конструкций в подреакторном помещении. Почему-то в документации не было никаких данных об этом.

Мы с начальником смены цеха ТАИ зашли на блочный щит, он сделал запись в амбарной книге о доступе в помещение, и мы пошли. До пуска после планового ремонта оставалось сорок минут.

Мотор загудел в глухом подвале и тяжеленая стальная гермодверь отползла, открывая проход. Было темновато, но даже в полумраке видно, что все чисто убрано. Реактор на опорах нависал над головой, из его трехсоттонной туши торчали кабели датчиков физконтроля и расходомеров «Шторм», пучками сходились к проходкам. В общем смотреть было нечего. В знакомых мне по проекту точках к облицовке креста были приварены скобы и привинчены кончики термопарного кабеля, сваренные в шарик на угольном электроде, как мне объяснили. В стены повыше уходили коллекторы нижнего подвода воды от циркнасосов.

Циркнасосы я уже видел раньше. Их было восемь, каждый высотой с трехэтажный дом. Они стояли в двух залах за десятиметровой толщины стеной, и отсюда их, конечно, не было видно. Через их помещения полагалось пробегать побыстрее, а лучше вообще не соваться. Строгий санитарный режим, даже в те кажущиеся беспечными времена.

Пока мы возились у креста, за спиной раздался шум мотора, и мы увидели, как задвигается дверь, через которую мы вошли.

 — О, с-сука — сказал коллега.

Оператор на блочном увидел непорядок и решил закрыть дверь. Перевести в штатное предпусковое положение. В этом помещении, чуть ли не в единственном на станции, не было переговорного ящика, звонить можно было только «в рельс». Тупая шуточка. Рельса поблизости тоже не было

И выйти через такую дверь мы тоже не могли.

Коллега стал прикидывать, какие датчики над головой можно повредить так, чтобы на щите проявилась надпись типа SOS. Или вообще навредить так, чтобы сделать недопустимым пуск реактора из-за потери физического контроля.

И тут мы нашли кем-то забытый огромный разводной ключ. Под гаечку до М64. Больше я такого никогда не видел. С ним можно было отболтить гайки на креплении троса двери и попытаться сдвинуть невероятную дверь.

Пока мы это все делали, послышался непередаваемый звук запуска циркнасоса. Кто не знает, реактор прогревается не божьим духом, а энергией трения воды о системы труб. И немного от внешнего накопленного тепла. Но главное делают циркнасосы. Каждый примерно по 8000 киловатт. И вода зарычала в коллекторе над головой.

–Сука, сука. Сейчас нейтрон пойдет. Тогда капец.

Болт поддался, вытянулся из под него трос, и мы кряхтя таки сдвинули это долбаную дверь так, что смогли протиснуться в щель. Как раз хватило, потому что дальше гаечному ключу не было обо что опереться. И почему Архимед не придумал рычага без точки опоры…

На 13-ю отметку добрались быстро, и я единственный раз в жизни увидел мордобой на блочном щите атомного энергоблока в миллион электрических киловатт.

(К этому эпизоду имеется примечание. Несекретное)

З июня 1986г. ЧАЭС

Утром завхоз мне выдал сапоги и брезентовую куртку пожарника. Смотрел на амуницию с недоумением. Куртка мне понравилась, и я упаковал ее в средний контейнер для радиоактивных отходов. Из нее потом получилась замечательная штормовка. Проплавала со мной с тысячу километров. Или больше.

Конторский пикап отвез меня на шестой причал, небольшой толпой хмурых мужиков мы погрузились на «Ракету» и понеслись против течения.

Уже к Вышгороду народ расслабился, распаковал припасы, откупорил бутылки, стало шумно и накурено, как в пивной. Я к этому времени уже бросил курить, но эти ребята были не атомщики и не вкусили безжалостных штрафов с внесением в командировочный отчет. Не пил без повода, тем более из выданной мне десятилитровой казенной канистры. Я сообразил, что показывать ее не стоило, могло плохо кончиться.

Ближе к Припяти стало тихо. Лица заострились и отвердели. В иллюминаторах плыла серая дымка, и я вспомнил, что так и не получил респиратор. На причале меня должен был встречать сменщик. Он и встретил, но респиратора не было и у него. Он снял свою маску и отдал мне, сказав — свежая. (народ вокруг захихикал, наблюдая, как торопливо я напяливал чужую маску) Передать дела он, конечно не успел, «ракета» даже не глушила двигатель. Машиной меня отвезли в гостиницу недалеко от центральной площади Чернобыля. В гостинице размещалась рабочая группа проектной поддержки аварийных работ, но я-то был командирован в Гидроспецстрой.

Примерно за год до этого моя группа получила левое задание. В нашем отделе мы были атомными пасынками, большая часть занималась конструированием уникальных строительных машин. Был туннелепроходческий комбайн, буровые установки, фантастический канавокопатель. Он рыл канавы шириной полметра и немеряной глубины. Сколько хватало труб и тросов. И нам заказали такой для обнесения золоотвалов Йошкар-Олынской ТЭЦ стеной в грунте. То есть надо было выкопать канаву вокруг золоотвала и забить ее глинобетоном. Да просто глиной, в конце концов. Через нее кислотная дождевая вода должна была просачиваться не быстрее миллиметра в год и не травила степь вокруг.

Машину сделали по чертежам наших конструкторов на захолустном заводишке и вместо испытаний прислали на подпись акт. А мы его уверенно не подписали. Без малейших сомнений. В сознание советского человека еще не проникла идея программ обеспечения качества, а о качестве советской продукции у нас было ясное представление (смайло ехидное антисоветское). Если это не было оружие. И то его правильнее было испытать на себе, что периодически и делалось. А в быту мирная продукция легко превращалась в оружие. Потому что обычно делалась из отходов военного производства. Как например, Чернобыльская АЭС. Кое-кому в голову пришла замечательная идея «использовать для народного хозяйства» колоссальную энергию, выделяющуюся в уран-графитных реакторах, нарабатывающих плутоний. А плутония уже было наработано слишком много. В Челябинске и Томске. Дохрена. Хватало, чтобы убить всех и каждого раз пятьдесят. Или больше. И можно было позволить себе не добывать его из отработанного топлива ЧАЭС. «Пусть будет Атом работником, а не солдатом» — эта ржавая надпись до сих пор украшает пустынную центральную площадь Припяти.

Отвлёкся. Короче, первый экземпляр канавокопателя с таинственным названием СВД-500р, слегка разукомплектовав, вернули в Украину на площадку ЧАЭС. Чтобы обнести ее стеной в грунте и предотвратить фильтрацию радиоактивных веществ в грунтовые воды и реку Припять. Которая впадала в Днепр, а Днепр поил половину Украины и почти весь Крым. И стала бы поить страну наисильнейшим канцерогеном. Правда, потом оказалось, что это было бесполезно, добрых тонн сто из 180-тонной загрузки сразу улетело из реактора и мрачно рассеялось в воздухе Европы. И таких машин сразу заказали с запасом — 75 штук. Обошлись пятью. Копалка показала суператомную производительность на грунте Полесья.

Задача была поставлена очень кратко. Точнее, их было несколько. Партия и правительство не верили в чудо-машину, потому что она по декларированным характеристикам в несколько раз превышала самый известный простоватый итальянский аналог. Поэтому их надо было доказать.

В то же время Главный Конструктор копалки свирепо шепнул мне на ухо — ни в коем случае не показывать полную производительность. Я офигел и тупо покивал. У него был опыт, а я мог только догадываться. Я наблюдал когда-то, как фрезеровщик Беляев, мой учитель, три дня тянул с резкой пятисантиметровой нержавеющей плиты на квадратные стержни (из них надо было потом точить круглые валы), пока нормировщик не сдался и не поставил фантастическую расценку.

А старик Митилино, древний заслуженный изобретатель, сказал мне — смотри, не провались в Бучак.

(Что такое Бучак, я случайно знал. В детстве увлекался геологией и читал кучу совершенно бесполезных брошюр, которые мама собирала, чтобы сделать свои уроки интересными и познавательными. Бучакско-Каневский водоносный горизонт — огромное пресное подземное море, стратегический запас Киевской области, который последние годы стремительно расхищается. И любой может убедиться, что карты горизонтов в сети практически засекречены. Нет, не государством. Оно на такое неспособно. Конкурирующими предприимчивыми ворами Большой Воды).

Мне выдали талоны на обед, и я пошел в столовую. В то время я старался питаться скромно. Поставил что-то на поднос, отдал талон и направился было к столику, но меня остановил человек в маске: «Почему не взяли все по меню?» «Как все? Это же невозможно съесть!» «Хочешь жить, сможешь»

Я получил обратно талон и вернулся в конец очереди. Положил предписанный паек, с трудом уместив на двух подносах, влез на столик и долго, вдумчиво питался. Вернее, пытался. С переменным успехом. Вообще на АЭС кормят качественно и разнообразно, но тут был перебор.

После обеда я сдал ответственному наливайке опостылевшую канистру спирта, пошел в номер, где занял койку знаменитого Лени Голубкова, ГИПа ЧАЭС.

Потом меня позвали к телефону и вежливо-грозный голос Члена Правительственной Комиссии спросил: «сколько времени вам понадобится на монтаж машины?» «Ну… я не видел состояния и комплектности, но если бы все было в порядке, то смены три»

Смены в первой зоне опасности была шестичасовая. Но этого мне еще никто не сказал. иначе бы я поостерёгся делать такие предположения.

***

Когда я, наконец понял, как добраться на площадку, это оказалось просто. Нельзя было опаздывать на автобус, отправлявшийся с центральной площади. Он ждал не больше, чем 30 секунд.

Автобус выехал в поле с непривычной стороны через пустырь, который раньше был поселком Копачи, и я увидел это.

Четвертого блока не было на месте. Из хаоса обломков бетона, подобно гнилым зубам, торчали покосившиеся бетонные колонны. Над ними вился серый дымок.

На площадке перед самой проходной было пусто. Бродил скучающий мужик, в свежевырытом бассейне гудела мешалка глиняного раствора. Желтая бентонитовая глина была привезена из Армении. Из такой глины раньше делали динамит, она была расфасована в замечательные мешки. Бродила собака, шерсть с нее свисала грязными клочьями. Работяга бросил ей завернутый в газету черствый бутерброд..

 — А где все? — спросил я

 — А вы кто?

 — Я принял смену.

 — А, это хорошо. В вашей каптерке все.

Оказалось, станция выделила нам под каптерку помещение коменданта территории. Начальника дворников, короче. Которых теперь не было.

Мне там был поставлен стол, стул и пара ящиков минеральной воды. Вдоль стен стояли еще колченогие стулья, полупустой шкаф с перекосившейся дверцей. В шкафу лежал полный комплект чертежей и схем машины. На стене надорванная инструкция по поведению в условиях радиоактивного загрязнения.

Смена лениво резалась в дурака.

 — О, инженер пришел.

И мы начали.

Мой предшественник успел собрать главную схему и установить на платформе все электрооборудование, которое, по акту, должно быть смонтировано еще на заводе — изготовителе. Ну хоть подготовительная стадия…

Кабели в катушках были уже на площадке. Не было ни одного инструмента, прибора, просто ножа или кусачек.

Я говорил разные нецензурные слова, которые повторил табельщику, появившемуся неизвестно откуда.

 — Ну, с этим разберемся. — табельщик протянул руку и показал длинный ряд новеньких с виду машин в отдалении. — Надевайте рукавицы, возьмите пустые ящики и берите все, что нужно из ремнабора любой машины. Толь ко все помыть надо, в смазке! А паяльник я со склада принесу.

Часть машин стояла с открытыми дверями и капотами, задранными кабинами.

Я крикнул вслед табельщику — И тряпок побольше! И ведро бензина.

Табельщик, уходя, отмахнулся — из баков цедите.

 — Ну, кто что умеет? –я повернулся к народу.

Народ умел все. Был сварщик без аппарата, пять электриков -монтажников, два буровых мастера, один из которых работал на опытном образце подобного механизма и был спокоен, как удав. Его я поставил смонтировать контроллер главной лебедки буровой вышки, остальные отмеряли и нарезали кабели, проверяли монтаж и правильность элементов шита управления. Сварщик побежал на склад за аппаратом.

Притащили инструменты, и я пошел искать дозиметр. Не дали, дали дозиметриста. Дозиметрист велел бросить инструмент в контейнер для захоронения. Народ бросил туда рукавицы, одел новые; добыли где-то цинковый тазик, ссыпали туда инструменты, промыли старым веником с двумя ведрами бензина. Сполоснули, вылили бензин в контейнер и просто за край площадки. Опять пришел дозиметрист и желтоглазая голодная сука с клочьями шерсти и свисающими до земли воспаленными сосцами. Дозиметрист дал добро, а сука улеглась в тень от катушки кабеля и тихо умерла. Дозиметрист ее померил и убежал за помощью. Помощь пришла с длинным железным крюком и мешком для высокоактивных отходов. Солнце за это время слегка передвинулось, и после суки осталась темная влажная тень на куске асфальта Тень была видна ещё два дня, а потом ее убрали вместе с асфальтом. Там должна была пройти наша канава.

Смена закончилась.

***

Вчерашняя ревизия показала, что парочка реле времени были не того исполнения — давали выдержку на отпускание, а надо было на срабатывание Контакторы шестой величины, на которых были собраны реверсные схемы, имели катушки на разное напряжение. Монтаж силовых 150-киловаттных цепей был выполнен смешными проводочками полтора квадрата, хотя в чертеже было указано 50. Как было мне предписано, я подал заявку, но и пошел к Евдееву, а с ним вместе мы пошли к начальнику смены электроцеха. Он пообещал одолжить с горячего резерва азотно-кислородной станции. К обеду прибежал торопливый электрик в белоснежной форме оперативного персонал и принес две катушки на 220 вольт. А заявка тоже пошла.

***

Дракон шевелился во сне и вздыхал. От его натруженных вздохов поднимался серый дымок.

***

Слухи:

 — группа шахтеров получили офигенную премию, а на помывке она осталась в грязной раздевалке. Пока искали, как вернуться, мешок с премией увезли на захоронение. Слабоактивные просто временно бросали в пустой бассейн под новой градирней пятого блока. Шахтеры ночью с фонарями на касках пошли пешком через Копачи и рылись там до утра;

 — кого-то де расстреляли без суда за мародерство;

 — реактор периодически выбрасывает радиоактивное облако, как вулкан…

Дождя не было, облака разгоняли еще на подходе к Зоне. Зато ночами вертолеты начали поливать территорию чем-то липким и коричневым. Чтобы никуда не улетала пыль. По запаху я опознал вторичную барду со спиртзавода. А до этого дороги поливали дорогим раствором ПВА.

Дракону нравился запах дрожжей.

***

Я так и не понял, где жила моя бригада. Они заезжали за мной на площадь, я садился и ехал на работу. С работы возвращался после обеда. Вечером все шли в клуб, где выступали Кобзоны и Пугачевы, а я искал партнера поиграть в шахматы. Потом, смущаясь, партнер.мне пояснил, что ему неловко играть в вестибюле, где был шахматный столик — он работал в третьей зоне, и рабочий день у него был 12 часов. На меня тоже косились, пока я не стал приходить в ослепительной форме оперперсонала. Это была понятная индульгенция.

 Примерно на пятый день я решил позвонить домой. Обычно из командировки я звонил чаще, но связи для населения просто не было. Ввиду отсутствия оного. Мне посоветовали сходить в райком и попроситься. Я подошел к райкому, куда входа не было, вышел пожилой мужик с выражением на лице типа чё надо.

Я объяснил и добавил — и хорошо попросить телефонистку сказать, что звонок из Никополя, чтоб не волновались.

Он засмеялся и повел меня в закрытый почтамт. Соединили сразу, поговорили.

***

 — Тебя там ждут — сказал коллега — технолог.

 — Где?

 — В каптерке.

Войдя в каптерку, я увидел на моем рабочем месте человека в маске.

 — Садитесь — сказал он. Посреди комнаты был поставлен хромой стул. Я пожал плечами и сел.

 — Когда вы приехали, сообщили комиссии, что понадобится для монтажа три смены.

 — Не совсем так. Если будет нормальная комплектация.

 — А что было не так?

 — Я перечислил.

 — Запишите на листе.

 — Не понял, в каком виде?

 — Пишите пояснительную записку.

Я подробно записал, потом он достал из папки рукописный листок и черкая карандашом стал сравнивать записи.

 — А собственно кто вы такой? Меня там люди ждут.

Жестким голосом маска сказала:

 — Я представляю комитет государственной безопасности СССР.

Меня куда-то понесло:

 — И с чего это такая серьезная контора интересуется техническими вопросами? — (все-таки голос у меня слегка просел)

 — Вы обвиняетесь в попытке подрыва экономической мощи государства.

Я уже был достаточно грамотен, чтобы понимать, что и кто именно подрывает эту мощь, но довольно жалко сказал — обычная рабочая халтура, вам тут ловить нечего.

 — Ну-ну. Ваша записка совпадает по всем пунктам. Идите на рабочее место.

Я не стал спрашивать, с чем совпадает, и так было ясно — в бригаде грамотный стукач. Хорошо хоть, что грамотный. И нахально сказал — Вы на нем сидите. Мне чертеж надо взять.

Вечером я повторил свою записку сначала по телефону начальнику, потом приехавшему специально директору Харьковского Гидропроекта, с которым был знаком.

 — Вы все правильно сделали — сказал директор.

И я по привычке ответил — правду говорить легко и приятно.

Потом поднялся к наливайке и попросил сто грамм. Получил безоговорочно, неразбавленного. Но выпил только пятьдесят, пошло с трудом…

***

Утром на площадке появились несколько нежданных гостей.

Первым в служебной волге приехал директор завода-изготовителя. Привез в багажнике два контактора с катушками на 220. Монтажник их прозвонил и поставил. Заимствованные на станции я пошел вернуть в электроцех, но теперь меня не пустили. Приехал новый главный инженер, Штейнберг, и немедленно навел порядок с допуском на территорию. Наверное, у кого-то пропала дорогая сувенирная авторучка, предположил я.

 — Нет, ничего не пропало — сказал Евдеев. — Захожу в кабинет, а у меня там органы устроили оперативку.

Посмеялись, я отдал катушки и вернулся на площадку.

Бурмастер сказал: — Подайте заявку на воздушный компрессор.

 — Зачем?

 — Бур сушить будем.

 — Так он же герметичный. И у нас их два.

Бурмастер флегматично сказал:

 — Герметичных не буваеть. Вот по очереди и будем сушить.

(И сушили. Меряли сопротивление изоляции и сушили горячим воздухом. Вода под колокол не проникала, но в подводном буре постепенно конденсировался водяной пар).

Приехал наладчик. По незнанию шофер провез его мимо четвертого блока. Обоих подташнивало.

Он быстро переделал реле времени на нужный вариант, и я отправил его в медслужбу.

***

 С утра снова появился увядший директор завода. У него реквизировали грязную по самое не могу волгу. Просто не выпустили и оттащили в ряды брошенных машин.

Приехал к пуску Главный Конструктор Шейнблюм в сияющем оперативном наряде. С ним главный инженер Гидроспецстроя из самой Москвы. Мы уже прокрутили оборудование. Шнек выгрузки был кривой и так скрежетал о желоб, что краска дымилась.

Главный Конструктор вальяжно сказал — Вот поэтому мы не подписали акт приемки.

 — Заткнись — прошипел главный инженер. -Тут уши.

Я оглянулся, за спиной стоял кандидат в стукачи и вертел ненужный болт в ненужной дырке.

***

Теперь у нас был свой дозиметр, а я стал еще и дозиметристом.

Я поднялся в неостекленную кабину и сел в пыльное кресло. Почему-то считалось, что чем дальше от земли, тем меньше фон.

Стрелка заметно поползла вправо. Я озадаченно поднял руку, в которой был датчик — просто почесать затылок — и прибор зашкалило. Оказалось, чем выше, тем больше облучение. А у земли фон был чуть выше нормы.

Над землей, на высоте метра два, висел как бы невидимый ионизированный слой. Или это был прострел с крыши первого блока?

Потом был пуск.

Бур подвели к подготовленному стартовому колодцу и бурмастер ждал команды.

И тут зашкалило главного инженера Гидроспецстроя. У него началась истерика. Полагаю, он никогда не верил в чудо-машины советских изобретателей. Он сел на ступени кабины и кричал — не сметь! не дам!

Вот в стукачей он точно верил.

Работяги стояли кругом и молчали. Я чуть наклонился и полушепотом сказал — Прекратите, пожалуйста, истерику. Люди смотрят, стыдно. Уши слушают.

Постепенно его перестало трясти, я зажег ему ненужную сигарету.

Давай, — махнул бурмастеру. Бур завертелся и стал ломать стартовый колодец. Сто киловатт и редуктор — кое-что значит. Обломки бетона полетели, засыпая платформу. Брызнула грязь. Труба колотилась, не находя опоры в широких стенках колодца, и ее держали только рельсы. Но все закончилось просто и быстро. Бур дошел до грунта и мощно загудел, пошел буровой раствор, потянув грязный песок.

В первый день машина показала восемь погонных метров траншеи и заглубилась на пятнадцать метров.

***

Пришел знаменитый кинодокументалист, которому уже сообщили о старте «главного проекта защиты грунтовых вод». Он посмотрел на гудящую буровую, на льющуюся в отстойник жидкую грязь и сказал — нет, это снимать не будем. Не киногенично.

***

Академик Александров, отказавшись от сопровождения, молча обошел всю станцию и уехал.

***

У дракона чесалось в носу. Он грузно ворочался и вздыхал.

Чихнул — и полегчало.

***

У бригады прорезались дембельские инстинкты. Где-то на 11 день я отметил необычную торопливость. К 10 часам дневные задачи были выполнены, и народ ринулся в санпропускник. Уходя, бурмастер меня позвал — идемте, сегодня выброс. Я не понял, но пошел. А, понял. Стукач раскололся. Странными петлями мы прошли санобработку, народ уехал, а я пошел в столовую. Там было малолюдно.

Потом мы с технологом Коростышевским съездили за табелем и сдали в дозконтроль накопители на проявку. Вечером институтский радиометрист, заглянув в распечатку, озадаченно сказал:

 — Ё… где ты столько набрал?

 — Сколько?

Он молча показал мне строку в распечатке: 1,44.

 — В каких это единицах?

 — Так, иди, я тебе ничего не говорил.

Так я и не узнал. То ли греи, то ли бэры… как вариант.

Я снял намордник и увидел в зеркале загорелое крымское лицо с белым, как витилиго, пятном вокруг носа и рта. А загривок был сделан из темного красного дерева, как мамин шкаф.

Сходил в городскую баню-санпропускник помыться и одеть чистое.

Когда вышел из душа, сидящий на лавке голый мужик лениво направил на меня шикарный дозиметр-телескоп и сказал — на спине грязный треугольник остался. Я вернулся, нашел брошенную мочалку и снова помыл спину.

***

Обратная ракета доезжала только до Вышгородской промзоны. Дальше ее не пускали, поставили на дезактивацию.

Пришлось добираться городским транспортом.

В негустой толпе кое-где мелькали белые пилотки и комбинезоны.

Смешиваясь с выгоревшими афганками, становились народом, который перестал бояться.

Print Friendly, PDF & Email

10 комментариев для “Олег Кац: Форма три или вздох дракона

  1. Отличный рассказ знающего человека. Ироничного и с писательским даром.
    Не бросайте Вы это дело, оставьте потомкам воспоминания. И спасибо Вам!

  2. насчет Верхней Вольты, Михаил, вы преувеличили. Было потрясающее чувство всеобщей бесшабашности. Имела место глупая практика наказания операторов и преступная — завеса тайны над любыми недостатками конструкций. Стартовый проект принадлежал Минсредмашу и передан в гражданское проектирование в виде рабочей документации, без критериев, расчетов и пр. что необходимо. Проектное требование — цитирую документально — «дырка в дырку со всеми ошибками». И Главное — причина аварии вообще не ошибка оператора, а конструктивная особенность системы управления и защиты, скрываемая до сих пор.

  3. Спасибо. Когда пишет профи (в своей сфере) да к тому же человек с незаурядным литературным талантом, это производит особое впечатление. Я проехал с группой экспертов по всему радиоактивному следу катастрофы, но на самой станции побывал вот только сейчас. Не хочу своими заметками портить впечатление от очевидности великого раздолбайства, которое в сочетании с невезением создаёт базис всех наших катастроф. Ссылку дам (если автору и другим будет интересно) : https://proza.ru/2019/09/03/1592
    И ещё, чего нет в этой моей заметке: трёхчасовое интервью с Юрием Антониевичем Израэлем, который на момент катастрофы на ЧАЭС возглавлял Госкомгидромет СССР. На него вешали всех собак за скверный мониторинг ситуации. Он потому и согласился на беседу под диктофонную запись, чтобы сделать открытыми для Комитета по экологии все условно закрытые вопросы. Стенограмма этой беседы была передана также в парламенты РСФСР, УССР и БССР. В России весь спасённый нами архив при развале СССР был передан также в эти парламенты (в республики — копии, мне сообщали, что кое-кто из копировальщиц заболел, часть документов *светилась*). В РФ после обстрела Белого дома в 1993 году якобы весь архив Чернобыльской Комиссии сгорел. Но в республиках остался. И из Верховной Рады Украины мне сообщали, что *беседой с Израэлем пользовались как Библией*.
    Думаю, что с момента катастрофы на ЧАЭС кое-что в обслуживании станций должно было измениться. Но не всё. Всё, похоже, не изменится никогда. Во всяком случае, не при моей жизни.

    1. Вы даже себе не представляете, насколько все изменилось.
      Украина выполнила огромную работу, уникальные документы по техническому и расчетному обоснованию безопасности, которые стали эталонными. Модернизированысистмы безопасности, системы контроля и управления, заменен ряд оборудования, обоснованно продлены сроки эксплуатации АЭС на основе данных расчетов и систем мониторинга и многое, многое другое. В корне изменена подготовка персонала. Из бесшабашных гениев персонал превратился в ответственных, глубоко понимающих процесс Командиров Энергии

  4. Мой двоюродный брат Лёва Пик из Московского Гидропроекта тоже там оказался в первою же неделю. Он геодезист и тоже что то делал по защите Припяти. Получил рак кожи и какой то орден. Может быть встречались?

    1. Не встречались. Но я знаю, что он делал — исходные данные к обваловке водных бассейнов. Выполнялась она так -протягивалась бесконечная полиэтиленовая лента, на нее канавокопатель сыпал прибрежный песок, она заворачивалсь, а край прикапывался. Якобы предотвращало смыв «грязного» грунта в водоемы природными осадками. Которых в то лето не было — облака разгоняли. Зато деревья вдоль Волоколамского шоссе дезактивировали на моих глазах. И полагаю, вовсе не из-за Чернобыля. Были (и есть ) другие источники в Москве.

  5. Кошмар! Верхняя Вольта с ключом М64 и мордобоем на щите управления! Недаром репатрианты 90-х в Израиле говорили: «Барух ХаШем, анахну кан»(Благословен ВС-вышний, мы здесь)!

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.