Михаил Идес: Похороны по совокупности

Loading

На удивление, сроднившихся в несчастье подруг — Розу и Веру, к мужьям пускали не на «круглые сутки будем с ними, а спать, если надо на полу», а дозированно, в соответствии с распорядком больничного дня, то есть после тихого часа и до семи, максимум восьми часов вечера.

Похороны по совокупности

40 + тем, кому за сорок

Михаил Идес 

На грузинском кладбище.

 — Георгий, дорогой! Зачем, зачем тебе этот ящик с крышкой? И чито ты в нем лежишь, и чито ты в нем молчишь?

Смотри — жена в горе, дэти плачут, молодое вино созрело, випить не с кем! Встань,Георгий, випий с нами…

 — Нэ хочишь? Нэ хочишь, да?!

 — Слуший, закапывай это гауно к …бени матери!!!

Два человека сидят в очереди к врачу. Два человека уткнулись в газеты. Два человека читают некролог в заводской многотиражке:

«15 ноября сего года после долгой, продолжительной болезни скончался замечательный человек, Василий Гавриков. Он был любимцем нашего рабочего коллектива, душой компании, верным мужем, добрым отцом, да и просто замечательным человеком. Выражаем наши соболезнования вдове и близким покойного. Такому человеку нет и не может быть замены. Он навсегда останется в наших сердцах.

С прискорбием, коллектив шпиндельного цеха нашего завода.»

  — Слышь, Коль? А сколько лет мы друг друга знаем?

 — Да, наверно, с рождения, Яша. В ясли-детсад ходили вместе, в школе учились вместе, вот в Армии служили порознь, зато вместе вернулись на родной завод, а потом в новостройке, помнишь, одновременно получили новые квартиры, да не просто, а на одной лестничной клетке…

Ты знаешь, я даже путаюсь, когда мы с вами справляем нашу, православную, а когда вашу, еврейскую пасху.

 — Да Коль, про пасху это ты вовремя вспомнил. А как вчера после литра выпитой ты распинался про наше национальное «хитрожопство»?

 — Что, опять?! Опять меня по-пьяни про жидов-евреев понесло?

 — Как всегда.

 — Да… ладно, извини… ты ж знаешь, мы с тобой как братья… Да!.. А ты не наливай!!!

 — Ну да, тебе не нальёшь.

 — Ну прости, Яша!

 — Ладно, проехали.

* * *

 — Нет, Яш, ты читал, нет, ну курам на смех — Васька-Гаврик — герой.

 — Ну…

 — Чо «ну», чо «ну»! Алкаш — почище нас с тобой…

 — Я не алкаш.

 — Извини, забыл. По понедельникам — ваще был не работник, руки трясутся, газировкой у автомата отпивается. Образования — ноль. Ремеслуху, как нормальные люди, закончить не смог. Рубля взаймы никогда не допросишься. Прям как у тебя, Яша!

 — Ну, у меня Роза, ты же знаешь…

 — Да знаю, знаю и это, ты глянь: «Душа компании». Это Васька-Гаврик душа компании?!! И эта жёнка — неутешная вдова? И на «сутки» Ваську сажала, и в «Пьяный профилакторий» на лечёбу отправляла, по-моему, кроме матерных слов он ваще от неё ничего не слышал.

 — Коль, так и она от него… у них такой может стиль общения был, и вообще, знаешь, о мертвых либо хорошо, либо ничего…

 — Ну, завел свою еврейскую волынку!

 — Она, между прочим, не еврейская, а на все сто ваша — православная.

 — Ладно, ладно, но вот это: «Такому человеку нет и не может быть замены»… И шепотом:

 — У его-то Вальки, поди, и хахаль имелся.

 — Ну чё ты несешь! Вспомни, какие слова она о нем у могилки говорила. Я от своей Розы не помню, что б такое слышал.

 — Да… и Верка моя тоже…

 — Что «тоже»?

 — Да доброго слова от неё не дождёшься. Ни тебе здрасьте, ни вам спасибо. Стал я у неё, Яша, Тыбыком.

 — Кем-кем?

 — Тыбыком. Как на пенсию вышел, так и стал: «Ты бы, Коля, ведро вынес; ты бы, Коля, за хлебом сходил; ты бы это починил; ты бы там прибил, — веришь, Яша, — ты бы посуду помыл.» Одно слово — Тыбык. А приласкать, я ить живой ещё, так нет. И всё ей, Яша, не так, и всё ей не эдак, не то что твоя Роза…

 — А что моя Роза? Всю жизнь меня шлымазлом зовет, в люди не выбился, гешефты делать не умею, ни от неё, ни от детей на старости лет кувыта не вижу, ты понял?

 — Э-э-э, не всё, но в общих чертах «да», в общем, твоя — такая же сука, как и моя.

 — Николай, не смей про Розу!!!

 — Ой, вузмир, не буду.

 — И слова… не коверкай…

В воздухе висит скорбная пауза

 — А Мишенька, сыночек, Коль, а? Уже раза три с перегаром в дом возвращался. Пьянь в еврейской семье, это Коль как, а?

 — А у меня, думаешь, лучше? Я говорю: «Что ж ты, Валерик, с папкой за стол не сядешь, с папкой по рюмочке не выпьешь?» А он мне, Яша: «Я, — говорит, — не пил, не пью, и пить никогда не буду!» И этот трезвенник, заметь, в моей, русской, семье. В общем, Яша, и жены у нас… ладно не буду, и дети нас не уважают, так доброго слова ни от кого из них не дождемся, пока не помрем.

* * *

Рядом с друзьями останавливается мужчина в белом халате.

 — Так, товарищи, вы к кому на прием?

 — К терапевту.

 — Пойдемте со мной.

В кабинете.

 — А зачем вы нас забрали из очереди?

 — Лечить вас буду.

 — От чего?

 — От склероза… обоих.

Николай:

 — А чой-то, а чой-то!

Яков:

 — Коль, подожди. А как ваша фамилия, товарищ?

Доктор:

 — Там на двери написано.

Яков выходит в коридор, смотрит табличку на двери, возвращается и, глядя в упор:

 — И с такой фамилией берут в главные врачи?

 — Ну, Яша, не фамилия красит человека…

 — Так, вы тут о чём, а? Яшь, это кто?

 — Коль у тебя и впрямь склероз! Ты вглядись. Это ж наш Ванька Табуреткин.

* * *

Кафе «Рандеву».

«Бойцы поминают минувшие дни»

 — Ты куда-то пропал, Вань. Вот мы с Яшкой после восьмилетки и в ПТУ вместе, и на завод. Я, вон, был бригадиром, Яшка — аж сменный мастер у нас в цехе.

Всё путём, всё как у людей! А ты, я вижу, врачишкой стал…

 — Коль, ты сдурел, человек — Главврач нашей Больницы, это понимать надо!

 — А я что? Я понимаю, сочувствую. Не каждому носить гордое звание Гегемон, кто-то ж и лечить должен. Ну, давайте, однокласснички, за встречу ещё по одной.

 — Мужики, мне хватит.

 — Ты чё как неродной? Яшь, ну чё он как неродной, а!!!

 — Да вы ребят не обижайтесь… у меня жена… стерва — ни любви, ни уважения — сейчас приду с запахом, она и так начнет мозги сушить…

(Далее горькое повествование о семейной жизни главврача Табуреткина, ответные откровения Николая и Якова мы опускаем)

 — Эх, Вань, сдохнуть чё ли?!

 — Ну, ладно, мужики. Жить как-то надо.

 — А зачем такая жизнь? Старались, росли над собой, пахали всю жизнь и что в результате? Жена ворчит, постоянно, как шарманка — одно и то же, одно и то же. Детям слово не скажи, вишь, самостоятельные, отца не уважают. Внукам от нас только шоколадка или игрушка, на колени понянькать, отпоиться душой — и то не идут. Как последние мы, мужики, как последние…

 — Да чего вы так-то уж. Всем трудно, все мы так!

 — Все? Все, говоришь!!!

 — Коль, Коля, не заводись!

 — Нет, Яшка, погоди. Ты, Иван, Ваську Гаврикова из параллельного помнишь? Как курили в пятом классе за школой по кругу, а в седьмом портвейну первый раз, и в драку он вечно лез не по делу…

 — Ну, помню. Такой козёл бодливый, по-моему, он был дебилом.

 — Козел, говоришь, Дебил, говоришь! А это видел? Ты читай, читай…

 — …Ну, вы даёте. Это ж некролог. Это после смерти о каждом.

 — Да! О каждом!!! А ты знаешь, что пока он у тебя в больничке от пропитой печени помирал, каких только слов заветных от жены и близких он не слышал, профсоюз его на доску повесил, апельсины сетками…

 — Стоп…! Коль, погоди, я говорю, погоди… у меня тут мысль, у меня идея.

Вань… ты должен нам помочь!!!

* * *

Программа была подготовлена скрупулезно и предельно профессионально. Комар носа не подточит. Программа была расписана по дням и даже часам.

На следующей встрече Иван Георгиевич Табуреткин вёл дотошный инструктаж, сначала объяснял, потом задавал вопросы, потом давал указания и вновь проверял, насколько все четко усвоено. В конце встречи главврач раздал небольшие листочки-шпаргалки:

 — Хранить в трусах, при угрозе обнаружения — съесть…

С понедельника друзья, Коля и Яша, стали «недомогать», через неделю — слегли.

* * *

 — Верочка, а чой-то ты с ведром, что в доме мусор вынести некому?

 — Да, Колька мой приболел, может притворяется, гад, не знаю. А ты чего,

Розка, с пакетом?

 — Смеяться будешь, мой Яков тоже что-то хандрит, тоже вот иду мусор выносить.

* * *

Звонок в дверь.

 — Вер, у моего температура вроде высокая, не пойму, лежит, стонет.

 — Мой вообще ничего не ест. Лежит второй день на диване носом к стенке, молчит.

 — Слушай, давай врача участкового вызывать. Что-то мне это не нравится.

* * *

Сначала молоденькая терапевт, четко проинструктированная Табуреткиным, в присутствии жён осматривает Николая. Потом переходит в соседнюю квартиру и осматривает Якова. Цокает языком, качает головой.

 — Ну, что доктор?

 — Не могу точно сказать, я ведь только после института, опыта маловато, картина для меня не ясная. Знаете, попрошу-ка я зайти к вам нашего главврача Ивана Георгиевича, он терапевт с огромным опытом, надеюсь, разберется. Пряча глаза, молодая докторица уходит.

* * *

В квартире у Якова, на кухне, главврач Табуреткин задумчиво пьет чай с печеньем.

 — Ну, что вам сказать, дамы? Симптомы не очень хорошие. Кстати, они оба недели две назад проходили у нас диспансеризацию… я запросил результаты анализов… не всё здорово, мягко говоря. И холестерин, и гемоглобин…

 — Что ж делать, доктор, что делать?

 — Вы не переживайте…

 — Как «не переживайте», как «не переживайте»!!!

 — Роза, ну что ты устраиваешь свой еврейский геволт?

 — Да вы, дамы, не паникуйте раньше времени, хотя.

 — Что «хотя»?

 — Давайте будем наблюдать, подождём несколько дней.

 — А делать-то что, доктор?

 — Ну, витамины общеукрепляющие я выпишу, но главное — покой и уход.

 — А есть им что можно?

 — Пока без ограничений, что любят.

 — Коля, милый, хочешь винегрета с квашенной капусткой, накрошу, как ты любишь…

 — Яшенька, я в магазин, потом приготовлю что-нибудь вкусненькое…

* * *

В квартире звонит телефон.

 — Угу.

 — Яшка, это ты?

 — Угу.

 — Что «угу», ты можешь говорить по-человечески?

 — Угу.

 — Твою мать, Яша, тебе плохо?

 — Угу… сейчас… вот… проглотил… хорошо.

 — Что «проглотил»?!

 — Тихо, Коля. Моя ушла на рынок, так я по-быстрому борща отлил, разогрел, в жисть такого вкусного борща Розочка моя не варила, да с мясом, да с пасхи маца осталась, ну я в её отсутствие и навернул, надо воды в борщ долить, что б не заметила, мы ж по легенде сейчас должны плохо есть.

 — Тебе хорошо, ты горячего поел. А моя из дома ни ногой, всё вокруг меня кудахчет, к холодильнику не подойдешь. Терплю по инструкции, но жрать охота — сил нет. Сегодня ночью не выдержал. Как Верка моя заснула, я на цыпочках к кастрюле, а там, Яша, гороховый, мой любимый, на свиных ребрышках. Раньше допроситься не мог, а сейчас мою как подменили, на стол мечет, у Розы твоей рецепт форшмака взяла, я слегка попробовал, ну чуть-чуть, как Табуреткин учил, дальше отказываюсь, а сам, Яша, чуть слюной не захлебнулся, в общем, навернул я горохового с полкастрюли…

 — Разогрел?

 — Какой разогрел, Верка могла застукать, и так зашло.

 — Вот и хорошо.

 — Чё хорошо, а эффект, а отдача?

 — В смысле?

 — Что «в смысле»? Ты что, гороховый суп никогда не ел? Я ж по легенде еле жив, а тут наелся как удав, заснул.

 — И…?

 — Заснул, говорю, расслабился и среди ночи кааак… вот чё ты ржёшь? Верунчика чуть с постели не сдуло! Яш, сколько ещё терпеть, когда у нас там следующая фаза?

 — По инструкции — ещё день, ты там держись, Коль.

 — Держусь, Яша, держусь…

* * *

В квартире, теперь у Николая, на кухне, главврач Табуреткин задумчиво пьет чай с печеньем.

 — Ну, что вы, дамы, так скорбно стоите надо мной… Понимаю, понимаю, видимых улучшений пока нет. Я надеюсь, уход, питание были хорошими?

 — Да что вы, доктор, мы с Яшенькой тридцать пять лет душа в душу, он для меня… он для меня…

 — Подождите плакать, с вами всё ясно, а вы как, Вера, не устали за больным ухаживать?

 — Да как такое вы сказать-то можете? Устала… да я ради Коленьки моего…

 — Так, дамы, всё ясно. Интенсивность ухода надо бы увеличить. Эмоции, эмоции им нужны положительные, детей подключить, бывших коллег по работе, профсоюз, наконец… Но, боюсь, не только в этом дело. Дело оказалось серьезней, чем я думал. В общем так, дамы, заберу я их к себе, в стационар, дообследую, консилиум… Скорую для перевозки пришлю завтра.

 — Нет, доктор!

 — Как, доктор?!

 — Что «нет», что «как»? Надо. Палата будет отдельная, остальное на вас: прибраться, покормить. Нет, конечно, можно и нянечкам доплачивать, так многие делают, но это, сами понимаете, чужие люди, да и питание у нас…

 — Да как вы можете такое, скажи, Розка, что б мы своих дорогих, любимых мужей нянечке!!!

 — Ой, доктор, какие нянечки, какая там ваша больничная столовка. Да мы с Веркой и уберем, и приготовим, скажи, Вер. А жырненького им можно? Жареного цыпленка, например, или рыбу-фиш зафаршировать? Мы достанем карпа, достанем!

 — Роза, погоди. Доктор, может, икоркой красной их побаловать, или это им нельзя, что молчите, доктор?

 — Эх, девочки… им теперь всё можно.

* * *

На удивление, сроднившихся в несчастье подруг — Розу и Веру, к мужьям пускали не на «круглые сутки будем с ними, а спать, если надо на полу», а дозированно, в соответствии с распорядком больничного дня, то есть после тихого часа и до семи, максимум восьми часов вечера.

Мужики кайфовали: отдельная палата с туалетом; свой холодильник, телевизор, принесенный из дома; электроплитка для разогрева пищи, электрочайник; домашняя еда из списка самых любимых блюд и воркующие жены.

По вечерам, когда в программе был хоккей, к ним приходил Табуреткин, приносил в портфеле «Жигулевское» с воблой. Палата была в отдаленном крыле, они запирали дверь, включали телевизор, болели «за наших» и пили пиво.

Что сказать?

Вам женщины, этого счастья не понять вообще. Зато мужское население всей страны, не побоимся сказать: «всей планеты», если б такое увидело, взвыло бы от зависти.

На второй день лежания в палату пустили Яшиного Мишеньку. Яков лежал, как было прописано в инструкции, в состоянии прострации, еле шевеля губами. Великовозрастное дитё бросилось к отцу. Обняв папу, он стал его молить.

 — Ты выздоравливай, папка, ты не вздумай… Ты не думай, у нас всё будет хорошо, и я брошу пить, лишь бы ты был жив и здоров.

 — Поклянись, — прошелестел Яков.

 — Честное слово, папочка.

 — Нет… поклянись… как у евреев… положено.

 — Папочка, шоб я так жил.

 — Ещё.

 — Шоб ты так жил!

 — Ещё.

 — Шоб мы все так жили, как я не буду больше пить.

Мишенька уходил в слезах. Суровые мужчины — Николай и Яков, тоже смахнули по слезе.

На третий день лежания в палату пустили Колиного Валерика. Николай лежал, как было прописано в инструкции, в состоянии прострации, еле шевеля губами.

 — Ну что, отец, как ты?

Николай медленно кивнул, не открывая глаз.

 — Ты, бать, таво, ты, бать, кончай это… ей Богу. Нам без тебя, отец, невмоготу… всем.

 — Я тут кое-что вам принес, стаканы-то у вас есть?

 — Есть, сынок, — прошелестел Николай.

 — Это вот, батя, коньяк.

 — Коньяк?! — чуть не вскрикнул Николай.

-Да, батя, достал. Вот, в тумбочку спрячу потом, а сейчас…

Валерик находит стакан, откупоривает бутылку и наливает себе две трети граненного.

 — Папочка, дядя Яша, будьте здоровы!

Коньяк выпивается в три глотка. Валерик, не закусывая, уходит.

Суровые мужчины — Николай и Яков, смахивают слёзы.

 — Так, мужики, хватит жрать в таких количествах апельсины, вот дорвались.

 — Вань, а когда дорываться-то ещё… сколько нам с Яшкой жить осталось?

 — Ты, актер Погорелого театра, забыл, с кем говоришь, щаз на клизму ведерную отправлю для восстановления памяти.

 — Всё, Ваня, всё Иван Георгиевич, это Николай пошутил. А чё с апельсинами?

 — А ни чё. Мне ещё не хватало лечить вас по-настоящему от диатеза, две полные сетки, как корова языком, за день. Вам профсоюз завтра обещал уже мандарины новогодние передать, так я вам не дам, у меня полежат, целее будут.

 — Ты гляди, Коля, как профсоюз-то засуетился, а чо, Иван, к нам их не пускаешь?

 — Да им, честно говоря, не до вас. Новый год на носу, детские елки, выезд коллектива в профилакторий, боятся не успеть. Вот, пришли согласовывать со мной… текст… некролога.

 — Что?!!!

 — Текст, говорю. Спрашивают, может я от себя, как ваш лечащий врач, что-нибудь добавлю. А ещё, председатель вашего профкома просил меня передать вашим родным, что завод, так как вы ветераны заслуженные… возьмет всё на себя.

 — Ванька, не глумись, убью!

 — Тихо Коля, Иван-то здесь причём?

 — Нет, ну ладно. «Возьмет всё на себя» — это мы правильно с Яшкой поняли?

 — Правильно, правильно. И чё ты кочевряжишься Николай, вы ж по легенде с Яковом стопроцентные кандидаты в покойники… Там и доску дубовую в цех спецзаказа завезли… в заводской оранжерее два куста роз… специально… не трогают. Так что любят вас, ребята, помнят, уважают. Я вам черновик некролога оставлю, может, подправите что?

«————сего года после долгой, продолжительной болезни скончался замечательный человек,———- — ———-. Он был любимцем нашего рабочего коллектива, душой компании, верным мужем, добрым отцом, да и просто замечательным человеком. Выражаем наши соболезнования вдове и близким покойного. Такому человеку нет и не может быть замены. Он навсегда останется в наших сердцах.

С прискорбием, коллектив ,———- — ——— — нашего завода.»

Примечание: пробелы заполняются по факту.

 — Где-то мы это уже с тобой читали, Коль?

 — Вот суки, Яш, хоронят людей под копирку, вот поправлюсь…

 — Ты опять за свое: «поправлюсь», актеришка хренов. Люди к нам со всей душой, а некролог что? Некролог подправить можно, сейчас этим и займемся. Друзья сосредоточились, стали вносить правки, дополнения, потом переписали начисто, потом прочли вслух… медленно и печально, потом, отвернувшись друг от друга, стали вспоминать свою жизнь, смахивая слезы.

* * *

Утро. Сейчас прибежит дежурная сестричка Катенька — завлекательная разведенка сорока пяти лет, сунет обоим градусники, сделает по укольчику, насыплет прописанных таблеток и обязательно ойкнет, «ущипнутая» одним из доходяг с длинным еврейским носом. У Табуреткина она была доверенным лицом, о чем-то уже смутно догадывалась, сама включилась в эту хитрую игру, «ущипнутое» место оглаживала и улыбалась томительно.

После её ухода никто кроме Табуреткина зайти к ним не мог, друзья раскрепощались и начинали жить жизнью «… как в гостинице Россия, когда я на съезде был депутатом, Яша…».

 — На завтрак что изволите, ваше Еврейское величество? Может сервелатику нарезать?

 — Не хчууу…

 — Сырку, бутербродик с икоркой?

 — Не хчууу…

 — Творожку рыночного?

 — Не хчууу…

 — Так, а уткой по башке? Хватит выеживаться, Яшка, я тоже всем этим уже объелся, но позавтракать как-то надо!

Завтракают.

 — Чо делать-то будем, Коля.

 — Балдеть, чего ещё.

 — Да, что-то я начинаю уже уставать от этого балдежа. Мусор бы вынести, что ли?

 — Ага, вон видишь, у двери плинтус отошел, прибить бы…

 — Ладно…

 — Ладно…

 — Делать нечего. Болдеем и ждем жен с обедом. Может, поспим чуток?

 — Да нет, уже не могу, телек что ли включить? Когда у нас по программе следующая фаза?

 — Сейчас, дай шпаргалку из трусов достану.

* * *

Законы физики никто не отменял. Накопленные за три недели положительные эмоции, полная расслабуха да плюс усиленное питание за минусом расхода энергии образовали сгусток этой самой энергии, который рвался наружу.

 — Коль, а чой-то твоя Вера полы в палате моет без швабры, в раскорячку?

 — Так это по-нашему, по-деревенски, как её её мать учила, качественно и с душой. А что?

 — Я не знаю как тебе, а мне на её «откляченную душу» смотреть…

 — Так и твоя Роза тоже последнее время стала мыть с «откляченной».

 — Да, дурной пример заразителен… Кстати, ты не помнишь, чья сегодня очередь мыть палату, твоей или моей?

 — Моей, а что?

 — Хорошо… хорошо…

 — «Хорошо»?! Яшка, а в морду…

 — Ладно, ладно. А то я не видел, как ты на «душу» моей Розочки пялишься.

 — …Да… не расколоться бы на этом. По шпаргалке мы до этой фазы ещё не дошли.

Сегодня Катерина была на суточном дежурстве. Уже поздним вечером она зашла в плату к друзьям. Сунула по градуснику, проверила таблетки, взялась делать укол Николаю, повернувшись спиной к Якову. В этот момент этот, с длинным носом, конкретно запустил ей руку под халатик и ущипнул за мягкое.

 — Ой, да это что ж такое, это что ваш сосед себе позволяет, это так мы помираем?!!

 — Тише, Катя, тише… Это у него может перед смертью последнее желание. Баба ты или не баба, должна жалость иметь… последнее желание…

 — Так у него жена.

 — Ну ты, Кать, сравнила — ты или жена.

 — Но он же лежит, и не шевелится…

 — А это как пойдет, Катя, как пойдет!

Пошло хорошо. Катерина тут же решила пожалеть и Николая. Поправляя халатик, сказала:

 — У меня через двое суток опять ночное дежурство, мальчики. Надеюсь, вы к этому времени ещё будете живы.

* * *

Наступила последняя фаза.

«…ЦУП (Центр управления полетами) дал команду на завершение полета. Корабль «Восход» с двумя космонавтами на борту начал торможение и пошел на посадку.»

Табуреткин стал исподволь намекать женам, что кризис миновал, лечение идет на пользу, и есть стойкая надежда на благоприятный исход.

 — Доктор, а их можно забрать домой?

 — Сейчас нет.

 — А завтра можно?

 — Нет.

 — А послезавтра можно?

 — Нет.

Своё «да» главврач, Иван Георгиевич Табуреткин, сказал тридцатого декабря, за день до Нового Года. Провожали спасенных от летального исхода Николая и Якова как новорожденных младенчиков из роддома.

Сестры и несколько врачей вышли на крыльцо, Табуреткин строго напутствовал жен:

 — Рецидив не должен повториться. Уход и ласка, уход и ласка.

Жены, роняя слезы, согласно кивали.

* * *

Отпраздновали Новый год.

У доктора всё прошло обыденно и тоскливо. К ним никто не пришел, они ни к кому не пошли. Дети поздравили открыткой. Жена тупо смотрела Голубой огонек, он пошел спать.

Через день, второго января, Табуреткин решил проведать своих подопечных. Когда он поднялся на нужный этаж, двери соседних квартир оказались открыты. В первой двери стоял Яков с мусорным ведром в руках, у второй на корточках сидел Николай и прибивал отошедший плинтус.

Увидев доктора, мужья крикнули женам. Те бросились встречать дорогого гостя, накрывать на стол.

Атмосфера счастья царила в семьях, жены помолодели лет на десять.

 — Хорошо выглядите, — сухо констатировал Табуреткин, — мужья у вас и впрямь пошли на поправку.

 — Не то слово, — одновременно воскликнули жены, — и что-то жарко стали шептать доктору на ухо.

 — Не может быть, в их то возрасте.

 — Может, доктор, может! У нас сейчас медовый месяц, и у меня с Колей, и у Розки с Яшенькой.

Табуреткин кисло улыбнулся и пошел домой к своей стерве. Помочь ему было некому. Он несколько дней недомогал. Потом слёг. Потом его перевезли в стационар. Жена стала доплачивать нянечкам.

Ещё через неделю Табуреткин взял и помер.

* * *

«20 января сего года после непродолжительной болезни скончался замечательный человек, Иван Георгиевич Табуреткин. Он был любимцем нашего рабочего коллектива, душой компании, верным мужем, добрым отцом, да и просто замечательным человеком. Выражаем наши соболезнования вдове и близким покойного. Такому человеку нет и не может быть замены. Он навсегда останется в наших сердцах.

С прискорбием, коллектив Центральной городской больницы.»

На кладбище во время похорон от коллектива речь произносил рентгенолог — грузин:

 — Георгич, дарагой! Зачем, зачем тебе этот ящик с крышкой? И чито ты в нем лежишь, и чито ты в нем молчишь ?

Смотри — жена в горе, дэти плачут, Шампанское, понимаишь, с Нового года осталось, випить не с кем! Встань, Георгич, випий с нами…

 — Нэ хочишь ? Нэ хочишь, да ?!

Ему … не хотелось.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Михаил Идес: Похороны по совокупности

  1. С удовольствием прочитала новое произведение Михаила. И он не обманул моих ожиданий. Тот же тонкий юмор и глубокое содержание Получила истинное удовольствие. Жду новых произведений с нетерпением.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.