Предложу лишь один из возможных вариантов для воображаемого концерта, творческого фестиваля, от которого, я уверен, дрогнут сердца ценителей как шахматного, так и музыкального искусства. Начнем с партии Пильсбери — Керес, под музыку Шопена. Три трагические фигуры, безвременно ушедшие и оставившие нам непревзойденные, удивительно светлые и изящные произведения. Продолжим поединком между Таррашем и Ботвинником, под музыку Баха. Вслушаемся в фундаментальность, солидность, невероятную мощь, скрывающуюся за каждым ходом, за каждой нотой.

О шахматах: зарисовки, притчи, эссе и аллюзии

Давид Лялин 

Я всегда испытываю легкое чувство жалости к человеку,
не понимающему шахматы, точно так же, как мне
было бы жаль человека, не знающего любви.
Зигберт Тарраш 

Шахматы воспитывают склонность к самостоятельному
мышлению, а потому не следует их поощрять.
Фридрих Великий

Предисловие

            Почему, собственно, я пишу о шахматах? Да и нужен ли кому бы то ни было еще один набор шахматных историй? Действительно, о шахматах написано так много, но, в основном-то, шахматистами для шахматистов или, на худой конец, шахматными журналистами для шахматных болельщиков. Ведь сфера эта крайне специфическая, с довольно высоким порогом знаний и умений, требующихся для понимания происходящего. И вот именно поэтому я решил рассказать о шахматах прежде всего тем, кто в шахматы не играет, и, в общем-то, мало что знает об этом мире, «прекрасном и яростном», как назвал его в заголовке своей книги гроссмейстер Бронштейн, адаптируя название знаменитого рассказа Андрея Платонова. Ну, и естественно, тогда уж рассказывать я буду так, чтобы чтение этих заметок не требовало от читателя никакой шахматной квалификации.

            Шахматами — самой игрой, их историей, абстрактной гармонией этого искусственного мира, я интересуюсь сколько себя помню, то есть уже больше шестидесяти лет. За эти долгие годы, шахматы и бесконечные около шахматные перипетии совсем не надоели мне. Ведь коллизии, происходящие в шахматах и вокруг шахмат, интересны и поучительны для самых разных аспектов профессиональной, творческой, да и личной жизни. Поэтому есть у меня некоторая надежда на то, что эти рассказы могут заинтересовать читателей весьма далеких от мира шахмат.

            Посвящаются эти шахматные заметки моему папе, Самуилу Ароновичу Лялину, человеку яркому и неординарному, который, ввел меня не только в волшебный мир шахмат, но и во многие другие миры, а также Эммануилу Ласкеру, мудрецу и философу, великому чемпиону, жизнь и книги которого научили меня так многому.

Справедливость

Когда-нибудь спросят: «А что вы, собственно,
можете предъявить»? И никакие связи не помогут сделать
ножку — маленькой, душу — большой, и сердце — справедливым.
Е. Шварц, фильм «Золушка», 1947 г.

            Шахматы для меня — это антитезис, полная противоположность демагогии и вранью, давно захвативших мир. Абсолютная справедливость исхода шахматной партии — одна из главных причин, по которой я люблю эту игру, помимо ее волшебной красоты и дьявольски элегантной логики. Шахматисты не защищены званиями, титулами и авторитетами — потому что всегда есть результат партии, который все расставляет по своим местам! Как заметил доктор Ласкер, чемпион мира по шахматам, математик и философ: «На шахматной доске ложь и лицемерие не живут долго. Изобретательная комбинация обнажает презумпцию лжи; беспощадный факт, завершающийся матом, противостоит лицемерию. В математике, если я найду новый подход к проблеме, другой математик может заявить, что у него есть лучшее и более элегантное решение. В шахматах, если кто-то заявляет, что он лучше меня, я могу поставить ему мат».

            И действительно, сколько страстей бушует среди людей искусства — артистов, писателей, художников, музыкантов: кто лучше, талантливее, кто есть незаслуженно признанная посредственность, а кто — непризнанный гений. Но объективных критериев нет, да и быть не может. И ломаются судьбы, и процветает ложь, и доказать никому и ничего невозможно. Ну а в шахматах, помимо компонента искусства, есть составляющая спортивная, которая меняет всю ситуацию кардинально. Вот ведь в лицо говорили в Кремле юному Гарику Вайнштейну, прославившемуся под фамилией Каспаров — У нас есть уже чемпион мира, Толя Карпов, и другой нам не нужен. А Гарик взял да и выиграл у Толика, вот и дело с концом. А были бы они оба не дай Б-г музыкантами, ну так, сами подумайте —где был бы этот Гарик со всеми своими амбициями, со своей скрипкой, позволили бы ему обогнать другого несомненного гения — Толю на музыкальном поприще?

            Все еще сомневаетесь? А вот давайте-ка посмотрим тогда на Ашкенази, на Владимира Давидовича. С тех пор как давным-давно я услышал, как Ашкенази играет Шопена, всерьез слушать эту музыку ни у кого другого я не могу. Божественно. Небывалый, невиданный талант. Однако же говорят, что он так никогда и не оправился от решения жюри на конкурсе Шопена в Варшаве, в 1955 году. Играл он там, в свои восемнадцать лет, виртуозно и вдохновенно. Во время его игры, члены жюри плакали. А победителем объявили поляка Адама Харасевича — политическое решение, согласованное между Москвой и Варшавой. Незаживающая рана, даже после последующих десятилетий выдающихся концертов и записей. Ну что, видите теперь, как Гарику повезло, что он был виртуозом шахматной доски, а не скрипки или рояля?

            И такое же положение — отсутствие бесспорных сравнительных критериев — роднит искусство с наукой самым замечательным образом. Вот на что уж объективной кажется математика — измыслил, сформулировал, разложил по полочкам, решил, доказал, ну и дело в шляпе, всем все очевидно. Ан нет, и в правильную бранжу, то бишь научную школу, ты должен входить, и, например в условиях Советской России, правильную родословную иметь, да и к партии той самой, единственной, принадлежать желательно. А иначе никуда, а если и куда — то недалеко. Ну, конечно если ты, скажем, не Ландау. Или же если без тебя атомную бомбу не сделать. Но это мы уже на территорию физики заехали, а там все же ситуация, по сравнению с математикой, немного другая. Просто потому, что воевать без этого нельзя.

            Теперь давайте сверимся с реальностью. Конечно же, в шахматах тоже полно несправедливости, игра идет не только на шахматной доске, и власть предержащие вмешиваются в шахматы совсем не меньше, а зачастую и больше, и решительнее, чем в дела музыкальные или же в научные. Бронштейн, например, до конца жизни так и не сумел пережить проигрыш матча с Ботвинником 1951 года, и говорил впоследствии, во времена уже вегетарианские, что ему не дали стать чемпионом мира. Национальность-то у Бронштейна такая же была, как и у Ботвинника — нежелательная, да вот плюс к этому еще и его отец в лагере находился. Поэтому указания руководящих товарищей выполнял Давид Ионович безоговорочно.

            Или вот, к примеру, после смерти Алехина, а умер он непобежденным, играли пять ведущих гроссмейстеров в 1948 году матч-турнир за освободившееся звание чемпиона мира. Ну так Ботвинник честно в своих воспоминаниях описал, как вызывали его в Кремль, и члены Политбюро у него спрашивали, чем, мол, помочь Вам можем, и гарантируете ли Вы, Михаил Моисеевич, что американец Решевский этот матч-турнир не выиграет, и не нужно ли, для верности, чтобы другие советские участники Вам проигрывали? И хотя Ботвинник, по его словам, протестовал и отказался от этой идеи категорически, прислушались ли наверху к его мнению — непонятно. Вот Пауль Керес, совсем недавно, вместе со всей Эстонией, ставший советским, проиграл таки Ботвиннику целых четыре партии подряд. И только после того, как Ботвинник обеспечил себе шахматную корону, позволил себе пятую партию выиграть. И хорошо известно, что висел в это время Пауль Петрович буквально на волоске — дело в том, что во время войны он, играл в организованных немцами шахматных турнирах в оккупированной Европе, потом пытался бежать на Запад, ну и с тех пор «тренеры» из КГБ работали с ним весьма плотно. А ведь у него была семья, маленькие дети …

            Да и тому же Каспарову чемпионом стать ни за что бы не дали, если не подоспели бы новые времена в середине 80-х и расклад власти на самом верху не изменился бы.

            И все же … Несмотря на все это, шахматы, в отличие от музыки, в отличие от науки, дают шанс — в конце концов, ты остаешься один на один за доской с противником, и все зависит от тебя, только от тебя, от того, какую цену ты готов заплатить за победу. Но вот ведь в чем дело — даже готовность заплатить цену любую, цену немыслимую, недостаточно: надо еще обыграть соперника, выиграть партию. Корчной вот, в Багио, в 1978-м, готов был на все, и даже то, что его сын был под судом в России за уклонение от службы в армии, Виктора Львовича, похоже, не останавливало. И почти уже победил! А выиграть все-таки матч не смог — слишком уж силен, фантастически силен был молодой Карпов.

            Так что шахматы, конечно, игра справедливая, вот только справедливость эта, на самом верху, дается как шанс, как испытание готовности отдать за эту самую справедливость все, вообще все. Ну да и на этом шахматам огромное спасибо — в других-то сферах интеллектуальной деятельности о таком шансе можно только мечтать. А для тех, кто шансом этим не воспользовался, цену непомерную решил не платить, утешением могут звучать слова Айзека Азимова — В отличие от шахмат, в жизни игра продолжается и после мата.

Шах и мат 

Не обязательно играть хорошо,
достаточно играть лучше соперника.
Зигберт Тарраш

            История любит победителей, и имя Зигберта Тарраша мало известно сегодня, разве что шахматные знатоки помнят, да вот еще его дебют, защита Тарраша, присутствует в шахматных учебниках и руководствах. А ведь это был титан шахмат, блестящий игрок, крупнейший теоретик, первопроходец и популяризатор системного, научного подхода к игре, выдающийся лидер передовой в то время немецкой шахматной школы. Тарраша называли «всемирным учителем», и он действительно был непререкаемым авторитетом, мэтром, наставником для поколений шахматистов. Его афористичные максимы шахматные тренеры до сих пор передают своим ученикам. Влюбленный в шахматы романтик, он отчеканил бессмертные слова, навсегда ставшие его визитной карточкой: «Шахматы, как любовь, как музыка, способны делать человека счастливым».

            Полагаю, что Тарраш был сильнейшим игроком в истории шахмат — из не ставших чемпионами мира. Впрочем, поклонники Кереса и Корчного могут в этом со мной не согласиться. Однако же, бесспорно, в конце девятнадцатого века, в 1890-е, ему не было равных. Доктор, он был занят своей успешной медицинской практикой, и вовремя не сосредоточился на оформлении прав на шахматную корону.

            Ну а потом на горизонте забрезжило сияние восходящей звезды Ласкера. Тарраш его не признавал, и на частное письмо с просьбой сыграть матч ответил публично и высокомерно: «Молодому человеку следует доказать победами в крупных турнирах, что он имеет право посылать мне вызов». Тогда, проявив предприимчивость, ну и конечно же, свою, впоследствии ставшую легендарной, мудрость, Ласкер пошел ва-банк — совершенно «не по чину» послал вызов стареющему чемпиону Стейницу, сыграл с ним матч и завоевал титул чемпиона мира. Так в 1894 году шахматный мир, Европа, Германия неожиданно обрели, в дополнение к некорнованному лидеру шахмат — Таррашу, нового официального чемпиона — Ласкера. Правомерность звания чемпиона мира оказалась под вопросом, шахматному миру грозил раскол, бушевали страсти.

            Общие знакомые Ласкера и Тарраша — шахматные меценаты, с огромным трудом уговорили их увидеться и попробовать восстановить отношения. На встречу Тарраш опаздывал, задерживался всерьез. Тянулись бесконечные минуты, Ласкер и посредники терпеливо ждали. Наконец дверь распахнулась, на пороге стоял Тарраш. Ласкер, как всегда корректный и дружелюбный, встал с кресла, сделал шаг навстречу — Я приветствую и рад Вас видеть, доктор Тарраш. Не обращая внимания на протянутую руку, Тарраш ответил холодно — Для Вас, доктор Ласкер, у меня есть только три слова— Шах и Мат, поклонился, и вышел.

            После долгих проволочек и нескольких срывов, их матч все-таки состоялся годы спустя, в 1908 году. Интерес к этому событию был невиданный, на партиях собиралось до двух тысяч зрителей. Тарраш все еще был велик в понимании шахмат, но его игроцкая сила была уже не та. Ласкер выиграл, в тяжелой борьбе, и сохранил титул. Только в 1914 году, после грандиозной победы Ласкера на турнире в Петербурге, Тарраш нашел в себе силы публично воздать ему должное: «Ласкер получал в этом турнире фиксированный гонорар — 500 рублей за партию — писал Тарраш (Тех, царских рублей, невероятные деньги! — ДЛ). Учитывая игру, которую он показывает, я не нахожу этот гонорар чрезмерным». Конечно же, лучше поздно, чем никогда. Но в это время уже разгоралось и овладевало умами другое великое противостояние — Ласкера и Капабланки.

            Старость Таррашу не удалась, выдалась горькой и драматичной: его, крестившегося еврея, патриота Германии, чей сын погиб смертью героя во время первой мировой войны, нацисты не пускали в знаменитый Мюнхенский Шахматный Клуб, который по иронии судьбы носил имя Тарраша. К счастью, он умер своей смертью в 1934 году, до того, как вовсю развернулись концлагеря.

            У великого мудреца Ласкера можно научиться очень и очень многому, и не только в шахматах, конечно же, а прежде всего в жизни. Но вот тем не менее какой парадокс — жизненные коллизии Тарраша учат лучше, наглядней, и гораздо более убедительно. «Конь на краю доски всегда стоит плохо», поучающе провозглашал мюнхенский доктор. Но сам он так и не смог занять подобающего ему места на игровой доске жизни. Уместным представляется завершить эту шахматную притчу еще одним чеканным высказыванием самого Тарраша: «Недостаточно быть хорошим игроком, надо ещё хорошо играть».

Музыкальные шахматы

Из наслаждений жизни
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь — мелодия!
А.С. Пушкин

            Избитое изречение о том, что архитектура — это музыка застывшая в камне, для меня совсем не общие слова. В любом мегаполисе я физически ощущаю, чувствую городскую мелодию оркестра зданий, улиц, перекрестков, скверов, и монументов. Мелодию Нью-Йорка не спутаешь с мелодией Лондона. Фундаментально-академичная и в то же время изысканно-изящная музыка архитектурного ансамбля Ленинграда, которую я не слышал наяву уже больше тридцати лет, продолжает жить во мне неизменным камертоном. Но все же, все же как оптимистично жизнеутверждающ, легок, и гармоничен мотив Парижа!

            И точно также я слышу мелодии шахмат — их музыку, неповторимую гармонию, текущую через причудливое сплетение фигур на 64 клетках. Ну и конечно же эти мелодии разнятся от партии к партии, в зависимости от того, кто управляет шахматными фигурами. Должен сказать, что ассоциации между стилями игры шахматных маэстро и характерными особенностями музыки различных композиторов отнюдь не новы. Еще в детстве читал я осопоставлении классического, симфонически масштабного, хрустально чистого шахматного стиля Василия Васильевича Смыслова с музыкальными произведениями Чайковского. Естественно, что волшебная легкость и изящество стиля гениального Капабланки часто сравнивались с музыкой Моцарта.

            Заметим, однако же, что в отличие от музыкального произведения, шахматную партию создают два художника. И цель их состоит совсем не в том, чтобы помочь друг другу в сотворении гармоничного шедевра. Напротив, задача каждого из них — расстроить творение, создаваемое партнёром. И поэтому часто, как в разлаженном оркестре, противоборствующие усилия игроков создают дисгармонию, а отдельные красивые ходы и комбинации тонут в “сумбуре вместо музыки”. И лишь в двух случаях возникает красивая и гармоничная музыка шахмат. Во-первых, когда мелодия победителя совершено заглушает, забивает творческие усилия проигравшего. Все что мы слышим тогда, это произведение одного автора. И если этот автор одаренный шахматный художник, то таким произведением можно заслушаться. И, во-вторых, когда стиль игры, примерно равных по силе противников, совпадает. Поскольку тогда шахматная борьба может не помешать, а наоборот помочь создать гармоничное творческое полотно, в которое усилия противоборствующих сторон вплетаются созвучно и соразмерно друг другу.

            Сошлюсь в качестве примера на существующую в практике разработки программного обеспечения так называемое “парное программирование” — подход считающийся весьма прогрессивным, когда два разработчика сидят за одним компьютером, и, обсуждая друг с другом, пишут и тестируют компьютерную программу. И это как раз тот самый случай, когда результат качественнее, значительнее, чем просто сумма составляющих. Иными словами, создаются условия, при которых происходит творческий резонанс между сотрудничающими, соучаствующими творцами.

            Ну а как же добиться такого эффекта и максимизировать его в шахматах? А вот как — ну а что если соединить за доской не просто двух шахматистов с примерно одинаковым игровым почерком, а двух великих маэстро? Подумайте только, какую фантастическую музыку могли бы создать два Моцарта, работая вместе, сидя за одним роялем! Хотя, с другой стороны, конечно же, не исключено, что небо бы им показалось с овчинку, куда уж там Сальери. Но это уже отвлекает нас от темы, поэтому давайте вернемся к шахматам, где, в отличие от музыки, борьба между творцами заложена в сам процесс творчества. Наибольшая сложность в реализации такого проекта заключается в том, что великих шахматистов, также как и великих музыкантов, раз-два и обчелся. Ну не живут одновременно, в одном или даже в смежных поколениях, два композитора с талантом Моцарта или же два шахматиста с талантом Капабланки. Да еще и не просто гении, а титаны с близким творческим стилем. Поэтому, для создания такого созидательного симбиоза придется нам пофантазировать и взять шахматистов из разных эпох, подбирая сравнимость максимально высоких талантов и схожесть стилей между разнесенными во времени со-творцами. Такими например, как Капабланка и Карпов — два шахматных Моцарта, или же Алехин и Каспаров — позволю себе тут провести параллель с Рахманиновым.

            Стремительное развитие специализированных компьютерных шахматных программ и нейронных сетей, также, как и общий, не вполне осознаваемый еще широкой публикой, ошеломляющий прогресс в области искусственного интеллекта, делает такую фантазию вполне реальной в весьма недалеком будущем. Действительно, все партии шахматистов прошлого сохранены в архивах, в базах данных, и поэтому моделирование и создание шахматного “автомата”, играющего в силу и с характерными стилевыми особенностями конкретного шахматиста скоро станет реальностью. И тогда шахматные гурманы смогут наслаждаться создаваемыми на их глазах произведениями маэстро, живших в разные эпохи. Ну и конечно же дополнительное измерение к этому шахматному пиршеству добавит музыка, гармонично сочетающаяся со стилем игры шахматистов.

            Предложу лишь один из возможных вариантов для воображаемого концерта, творческого фестиваля, от которого, я уверен, дрогнут сердца ценителей как шахматного, так и музыкального искусства. Начнем с партии Пильсбери — Керес, под музыку Шопена. Три трагические фигуры, безвременно ушедшие и оставившие нам непревзойденные, удивительно светлые и изящные произведения. Продолжим поединком между Таррашем и Ботвинником, под музыку Баха. Вслушаемся в фундаментальность, солидность, невероятную мощь, скрывающуюся за каждым ходом, за каждой нотой. Ну а потом восхитимся бунтарским духом неординарных художников в игре Нимцовича с Бронштейном, под музыку Шостаковича. И, наконец, под музыку Скарлатти, с упоением насладимся умиротворяющей и успокаивающей, простой и абсолютно совершенной, как сама природа, мелодии, сотканной Морфи и Анандом.

            Ну а для тех читателей, которые еще не познали наслаждения божественной красотой шахматной партии, пусть же перспектива такого феерического праздника послужит стимулом для постепенного освоения этой, зачастую незаслуженно недооцененной, сферы искусства.

(Продолжение следует)