Давид Лялин: О шахматах: зарисовки, притчи, эссе и аллюзии

Loading

Я в шахматы играть не умею, но позицию понимаю — эти бессмертные слова шахматная молва приписывает Надежде Андреевне, супруге одного из обитателей шахматного Олимпа, Василия Васильевича Смыслова. А сколько других спутниц жизни великих шахматистов могли бы подписаться под этими словами!

О шахматах: зарисовки, притчи, эссе и аллюзии

Давид Лялин

Продолжение Начало

Шахматы в Гринвич-Виллидж

… кончая последним концертом Диззи Гиллеспи, который состоялся в Гринвич-Виллидж, в клубе «Половинная нота» в прошлую субботу… нет, вру, старичок, это было в пятницу, а в субботу-то там играл Чарли «Берд» Паркер, там был тогда сильный дождь… вообрази себе дождь в Гринвич-Виллидж, старичок… уссаться ведь можно, правда?
Василий Аксенов «В поисках грустного бэби», сюжет из 1952 года

            Жарким июньским вечером 2019 года я стоял у дома номер 23 по Вест Десятой улице Гринвич-Виллидж, пребывая в некотором недоумении. В Нью-Йорке быстро привыкаешь к большим размерам, к грандиозности — монструозные небоскребы, исполинские мосты, эпохальные музеи, необозримый центральный парк прямо в городе — все это крупнее, выше, протяженнее, величественнее, и всего этого просто больше, чем в других мегаполисах. Ну а здесь, подъехав на такси к знаменитому Шахматному Клубу Маршалла, я оказался на пустынной улочке из довольно невзрачных, невысоких, домов, многие из которых были обвешаны строительными лесами. Красноватый четырехэтажный дом, шириной в три окна на улицу, ступеньки вниз к входной двери, кодовый замок с переговорным устройством — да какой там, к чертям собачьим, знаменитый клуб? Выглядит как небольшой доходный дом на несколько скромных квартир.

            С нарастающими сомнениями я подергал запертую входную дверь, и начал искать какой бы то ни было указатель обитателей этого дома. И тут вслед за мной к дверям клуба подошел высокий сутулый старик, настроенный поначалу весьма-таки угрюмо и подозрительно. Забавная случайность способствовала нашему быстрому знакомству и заметно улучшившемуся настроению моего нового знакомого — представившись и услышав в ответ имя, показавшееся смутно знакомым, я, неожиданно для себя, смог вспомнить кто он такой. Этот старик — Аса Хофман (Asa Hoffmann) — был легендой Нью-Йоркских шахмат, детским приятелем и шахматным партнером Бобби Фишера. Ну а всплыло все это у меня в голове просто потому, что совсем незадолго до этого я читал о нем в книге Фрэнка Брэди о Фишере «Конец игры».

            Аса просто расцвел от удовольствия, расправил плечи, и лучисто глядя мне в глаза пожал руку еще раз, приговаривая — Очень рад познакомиться, очень. Сейчас времена совсем другие, редко кто помнит — другие поколения, другие истории. Удивительно даже — парень из России слышал обо мне! Пошли, я тебе покажу где и что тут у нас — я ведь здесь член правления. И он внимательно посмотрел на меня, проверяя оценил ли я его руководящее положение в клубе. Давай, заходи — Аса вытащил из кармана связку ключей и открыл дверь, пропуская меня вперед. Рано ты, вот только, пришел — продолжал он — Понедельник, шести часов еще даже нет, народ попозже подтянется, да и то — немногие сегодня будут.

            А знаешь, я ведь тоже русский — по своим предкам — не переставая довольно улыбаться, рассказывал Аса — Вот только по-русски совсем не говорю. Переговариваясь и перешучиваясь насчет того, что “Такой русский, хоть в раввины отдавай”, мы зашли в дом и двинулись к ведущей наверх лестнице. Слева, в приоткрытую дверь, было видно как в небольшой комнате несколько детишек внимают шахматному тренеру, разбирающему какую-то позицию на большой демонстрационной доске.

            Второй — и последний из двух этажей, на которых расположился знаменитый клуб, предстал в виде двух довольно больших смежных комнат. Одна, вытянутая к двум окнам, наглухо закрытых от внешнего мира белыми экранами, была украшена фундаментальным черным бюстом основателя клуба — американского чемпиона начала прошлого века Фрэнка Маршалла, шахматные столики теснились вдоль стен, увешанных фотографиями героев шахматного мира. Вторая комната— почти квадратная, отделенная от первой, проходной комнаты, полуоткрытыми раздвигающимися дверями. Ну и еще маленький туалет, на одного посетителя, на площадке второго этажа, перед входом в игровые комнаты. И это все. Вот и весь клуб. Скромно, мягко говоря — весьма скромно.

            В общем, на этом фоне знакомый мне по прошлой жизни шахматный клуб Чигорина в Ленинграде, располагавшийся в фундаментальном здании бывшей Французской реформаторской церкви на улице Желябова, вспоминался теперь по меньшей мере дворцом Аладдина. Похожее чувство обманутых ожиданий, смешанное с терпкими ингредиентами недоумения и разочарования, было у меня когда-то в Гефсиманском саду, том самом, где Иисус был арестован храмовыми стражниками. Сад этот, представлявшийся этакими безбрежными кущами, обширным парком, на поверку оказался до смешного малюсеньким сквериком, с редкой и довольно чахлой растительностью. И действительно, если бы шахматы были религией, то этот самый Шахматный Клуб Маршалла, вкупе с уже ушедшим Манхэттенским Шахматным Клубом, были бы как святейшие места в Хевроне и Цфате, или же в Мекке и Медине, Иерусалиме и Риме, Византии и Сергиевом Посаде.

            То ли мысли о религиозных аналогиях подействовали, то ли флюиды магии места, но вдруг атмосфера давно ушедших страстей и свершений окутала и проникла в меня, до озноба. Повеяло дыханием истории, упоением великих битв, происходивших в этих двух комнатах, знаменитых партий, которые здесь сыграли прославленные чемпионы, проводившие долгие часы в этих стенах. Я повернулся к моему любезному гиду — Аса, послушайте, ведь это здесь тринадцатилетний Фишер выиграл феерическую «Партию Столетия» черными у Дональда Бирна, правда? А Вы были на этой партии, помните где стоял их шахматный столик?

            Ну, давно это было, аж в 1956 году, шутка ли — задумчиво и удивленно глядя на меня протянул Хофман — Да, партия игралась именно здесь, в мастерском клубном турнире. Ну я-то сам не играл — мы с Фишером ровесники, мне тоже 13 лет всего тогда было. И до таких турниров я совсем еще не дотягивался. А партию ту, конечно, помню. Тогда всем в общем-то и стало ясно, что родилась новая сверхзвезда, что Бобби далеко пойдет. Откровение, причастность к чуду, волшебство того дня — помню. Ну а вот где столик их стоял, хоть убей не помню. Аса тяжело задумался, углубляясь в далекое прошлое.

            Ну а партию «золотого дождя» Маршалл здесь же играл, в этом клубе? — решил я отвлечь я своего собеседника от раздумий. Как, как ты говоришь? — переспросил Аса — Партия золотого дождя? Чего-то я не улавливаю о чем ты …

            Ну как же — поспешил я — это когда Маршалл ферзя сразу под три боя подставил, красивейшая жертва, и зрители в экстазе забросали доску золотом — кольцами, цепочками, часами, перстнями монетами. Прямо таки массовое помешательство было.

            А-а-а … — понимающе протянул Аса — Ну, эта партия у нас по другому называется, более прозаично — партией золотых монет. И игралась она, совсем не здесь, а в Европе, там Фрэнк играл в турнире Германского шахматного конгресса.

            Видя, что я слушаю его с пристальным интересом, Аса продолжал — Ты вот я вижу романтически настроен, парень, а жизнь шахматная — оно все-таки дело весьма прозаическое. Вот помню советские приезжали сюда — Смыслов, другие великие. И знаешь, точно как ты тут поначалу оглядывались недоверчиво, мол, это и есть тот самый клуб Маршалла?! Вы-то привыкли, что государство шахматы поддерживает и денег на это не жалеет. Вот и играли у вас тогда в совсем других условиях, во дворцах прямо таки. А у нас-то все на энтузиазме, на членских взносах, да на меценатах построено. А меценаты — это дело такое, не всегда надежное и стабильное. В общем, профессиональному игроку — мастеру, гроссмейстеру — шахматами прожить, ой как тяжело. Вон видишь, за тем столиком — наша национальная чемпионка какого-то балбеса шахматам учит —махнув рукой в сторону, продолжал Аса. А как иначе, учить да тренировать — это и есть главный заработок, стабильный доход. Да еще и конкуренция за этих учеников, потому что совсем немногие родители хотят, чтобы их дети шахматам учились — полно других хороших занятий: теннис, плавание, например. Оно и для здоровья полезней. Вот такие дела.

            Но тренировать — не мое это, я всегда старался такими делами всерьез не заниматься. Я — игрок, помолчав, продолжил Аса. Вплоть до “11-го Сентября”, до терактов, мое рабочее место было на лавочке, в сквере неподалёку от Всемирного Торгового Центра — я там блиц партии на ставку играл со всеми желающими. И хорошо жил с этого, многие во время ланча разрядиться, отвлечься ко мне захаживали, а кто и в азарт входил, днями со мной за игрой тогда просиживал. Тренируя столько никогда не заработаешь.

            А здорово было бы пару партий сгонять, а, Аса? — вкрадчиво предложил я — Будет мне что вспомнить потом — сыграть в таком месте, с таким партнером как Вы, было бы просто здорово!

            Аса посерьезнел и удивленно насупился — Ты что, действительно со мной покатать хочешь? Смотри, мне все же 76, мои серьезные игры далеко в прошлом. Да и времени особо нет — через пол-часа уже клиенты мои должны подойти, они мне свои партии любительские показывают, а я их разбираю и советы даю. Это конечно не то что с тренером работать, но им приятно что мастер их партии с ними посмотрит и пару слов скажет. Ну а мне не утомительно и приработок какой-никакой. При деле, короче.

            — О’кей, я все понимаю — сказал я. И жестом показал, что мол нет проблемы. Повисла пауза.

            А ты в какую силу играешь-то вообще? — помолчав, заинтересованно спросил Хофман.

            — Да побойтесь бога, Аса, в какую там силу. Ну играл я в молодости, сто лет назад, по первому разряду, но давно все это было. Сейчас балуюсь иногда, в интернете блиц гоняю. Ну а за реальной доской, с реальными часами уже лет тридцать не сидел.

            — Ну, меня-то ты не «динàмь», советский ваш, тех времен, первый разряд — это как мастер сегодня.

            Может быть оно и так, только вот я-то сегодня совсем не тот, что тогда — возразил я.

            Ну да бог с тобой, давай сыграем — подумав, согласился Хофман — Только две партии, блиц, по пять минут. И, присев за один из столиков, начал поправлять уже расставленные фигуры.

            Вот уж не думал, не мечтал я, живя в Ленинграде прошлого века, что когда-нибудь буду играть в Шахматном Клубе Маршалла, да еще и с бывшим партнером Бобби Фишера, как говорится, через одно рукопожатие от великого чемпиона, да еще «в Гринвич-Виллидж, старичок… уссаться ведь можно, правда?», выражаясь в терминах стилистики незабвенного Василия Аксенова. Прямо-таки по анекдоту — это как скрипачу поиграть на скрипке Страдивари, или же чекисту пострелять из маузера Дзержинского. Наслаждаясь сюрреализмом происходящего, я уселся напротив Хофмана, сделал первый ход и нажал на кнопку шахматных часов.

            Дебют Аса разыграл крепко, но вяловато, и партия постепенно стала склоняться в мою пользу. В один момент я сначала почувствовал, а подняв глаза от доски, и увидел, что Аса пристально, в упор, поверх доски смотрит на меня. Лицо его затвердело, глаза горели — вечер переставал быть томным, в его планы явно не входило проигрывать какому-то забредшему в ЕГО клуб любителю. Интересная партия — сказал я, по-прежнему глядя глаза в глаза своему оппоненту, и, не желая огорчать старого гладиатора, вопросительно произнес — Ничья? Хофман, не отводя от меня испепеляющего взгляда, только молча покачал головой. Вздохнув, я пожертвовал фигуру, начиная прямую атаку на его короля. Аса шумно выдохнул, уперся взглядом в доску, обхватил на несколько секунд голову руками, и заиграл просто в какую-то бисову силу.

            Как одинокий рыцарь на винтовой лестнице замка, сдерживающий напирающую толпу врагов, король Асы искусно отбивался и бегал по всей доске от моих фигур. Когда дым сражения рассеялся, на доске вырисовался мертво-ничейный эндшпиль, но у Асы на часах оставалось буквально несколько секунд. Увлеченный и измотанный игрой, он этого не видел. Ничья? — предложил я, нарушая шахматный этикет, запрещающий предлагать еще раз ничью, после того, как первоначальное предложение было отвергнуто. Ну совсем не хотелось мне так выигрывать эту партию у Асы — из-за просрочки им времени после головоломной и отчаянной защиты, проведенной им просто мастерски. Да, да, конечно — с трудом отрывая взгляд от доски, и мгновенно оценив ситуацию с часами, торопливо, но с видимым удовлетворением пробормотал Хофман.

            Вторую партию я быстро проиграл. Аса хитро разыграл дебют, а я, продолжая вспоминать предыдущую партию, в сложной позиции играл не лучшим образом. И кончилось все одноходовым зевком — я подставил фигуру и сразу же сдался. Довольный Хофман, широко улыбаясь, пояснял своим подошедшим клиентам — Вот, парни, выиграл мини-матч у русского. Он тут все прибеднялся, мол, в шахматы почти не играю, историей мол шахматной интересуюсь, а сам, как до дела дошло, чуть было не взгрел меня, старика.

            Да, — подумал я — Все правильно, шахматы никакой слабинки не прощают. Впрочем, еще Ласкер отмечал, что самое трудное в шахматах это выиграть выигранную позицию. И дело, конечно же, не столько в том, что выигранная позиция расслабляет, а в том, что выиграть выигранную позицию, в терминах военного единоборства, означает добить уже поверженного противника. А вот как раз с этим, с добиванием и приканчиванием, у меня всегда было не очень. И не только в шахматах … Не случайно же про меня еще в детстве посмеиваясь говорили приятели, что я-де особенно силен в проигранных позициях, совсем не случайно. Ну так и хорошо, что все так закончилось — каждый получил то что по-настоящему хотел: Хофман — выиграл, отстоял свое реноме, ну а я — получил массу впечатлений и удовольствия.

            Тепло попрощавшись с Асой, я вышел из клуба на Вест Десятую улицу. Негромкая джазовая музыка струилась откуда-то из дома напротив — как будто дух Чарли «Бёрда» Паркера витал над Гринвич-Виллидж. Прекрасный вечер! Но вот только шахматная Ойкумена в этот день как-то съежилась.

Жены

Самая счастливая жена не та, которая получила
 самого лучшего мужа, а та, которая сделала самое
лучшее из того, что ей удалось получить.
Xелен Роуленд

            Я в шахматы играть не умею, но позицию понимаю — эти бессмертные слова шахматная молва приписывает Надежде Андреевне, супруге одного из обитателей шахматного Олимпа, Василия Васильевича Смыслова. А сколько других спутниц жизни великих шахматистов могли бы подписаться под этими словами!

            И, действительно, близко зная человека, его манеру держать себя, по поведению во время игры можно довольно легко понять, как протекает партия, доволен ли игрок или огорчен происходящим на доске. Ну, а если еще и наблюдать за соперником, то общая картина, оценка позиции будет достаточно точной. Но все же представляется мне, что не это, совсем не это имела в виду Надежда Андреевна. Все-таки борьба шахматистов протекает на поле гораздо более широком, чем шахматная доска. И уж расклад, ситуацию, позицию на этом, зачастую гораздо более важном поле, с присущей многим женщинам интуицией и практичностью, многие шахматные жены понимают гораздо глубже и тоньше, чем их гениальные мужья-шахматисты.

            Ограничимся лишь одним примером — Рона Яковлевна Петросян (Авинезер). Ну, никогда и ни за что не пробился бы к мировому титулу сквозь ряды (стаю?) своих шахматных друзей-соперников благодушный и напрочь лишенный чемпионских амбиций Тигран Вартанович. Но уж зато у супруги его энергии, амбиций, и стратегического мышления — в жизни, не в шахматах — хватало на десятерых. Будучи на четыре года, а по другим источникам — и на все шесть лет, старше «железного» Тиграна, она, поколебавшис и взвесив все обстоятельства, предпочла именно его, а не другого добивавшегося ее руки шахматного гения, Фиму Геллера. И вся мировая шахматная история поэтому, выражаясь словами Фазиля Искандера о несостоявшейся поимке Сталина в горах около Чегема, после ограбления им со товарищи парохода, пошла именно нижнечегемским, а не другим, верхнечегемским путем. Как вспоминал потом сын Петросяна — Папа совсем не хотел становиться чемпионом мира. Это его мама заставила.

            Конечно же, помимо постоянного «подстегивания» Тиграна на шахматные достижения, серьезные связи Роны Яковлевны в высших эшелонах советско-партийной системы способствовали созданию благоприятных условий, придерживанию конкурентов и планомерному улучшению позиций ее супруга в борьбе за завоевание и удержание шахматной короны. Не говоря уже, само собой разумеется, о благорасположении высших сил совсем другого рода: как-никак, когда Петросян, во время матча с Ботвинником поднимался по ступенькам в игровой зал, армянские болельщики бросали ему под ноги горсти святой земли из Эчмиадзина.

            Переходя к другим примечательным парам, следует заметить, что в целом, в большинстве своем, шахматные семьи не так уж часто оказывались счастливыми, и, вопреки Толстому, как несчастливы, так и счастливы они бывали по-разному, очень по-разному. И действительно, каждый из шахматных титанов искал, сознательно или бессознательно, в женах что-то свое.

            Так, например, Алехин, настоящий былинный богатырь, удалец за шахматной доской, в жизни зачастую бывал довольно инфантилен, и тянулся к женщинам солидным, устроенным, и неизменно старше себя. Его последняя жена, затрудняюсь сказать которая по счету, четвертая или пятая, была на 16 лет старше Алехина. Очевидно, что его натура искала отдохновения от шахматных бурь с женщинами, которые заботились о нем в общем-то по-матерински. К сожалению, счастья в браке Александр Александрович так и не нашел, и умер непобежденным чемпионом — на шахматной доске, и одиноким, измученным и больным изгнанником — в жизни.

            А вот Виктор Львович Корчной, бежав в 70-е годы из СССР на Запад, нашел там жену-соратника, которая плечом к плечу с ним билась против могучей советской машины за мировое шахматное первенство. Петра Лееверик, уроженка Вены, выучила русский язык вскоре после войны, в воркутинских лагерях. Вполне объяснимый накал ее страстной ненависти к советской системе мог сравниться только лишь с бесконечной работоспособностью и неистовым напором Виктора в шахматах. Казалось бы, их совместная энергия, бьющая через край, способна смести все на своем пути, перевернуть мир. Но вместо этого, в решающие дни эпохального противостояния на матче в Багио с Карповым и его делегацией, возглавляемой бывшим военным прокурором Батуринским, бушующее пламя их эмоций вышло из под контроля и, по моему мнению, помешало Корчному в чисто шахматном плане, особенно в последней, тридцать второй партии этого незабываемого противоборства. В этом матче своей жизни 47-летний Корчной был переполнен энергией и жаждой борьбы, но вот холодно-рассудочного компонента, балансирующего и направляющего его темперамент, Петра, взявшая под свой контроль руководство всей делегацией претендента, ни обеспечить сама, ни организовать со стороны секундантов не смогла. Вместо гармонии между напором и рассудочностью, произошел перебор, резонанс двух безудержных энергий, и, в результате, коллапс в решающей партии, в шаге от такой близкой и такой заслуженной победы.

            Но вот уж у кого было все в порядке дома с балансом и гармонией, так это у Ботвинника. Очаровательная Гаянэ Давидовна Ананова, балерина Мариинского театра, была светлым ангелом тепла, покоя, домашнего уюта, и преданной любви для резкого, принципиального без всякой меры, непримиримого, колючего как репей, состоящего кажется из одних только острых углов Михаила Моисеевича. Интересную и неожиданную роль в этом союзе сыграл Капабланка — безусловно непревзойденный среди всех шахматистов, да и совсем не только среди шахматистов, любимец и знаток женщин. Надо сказать, что если и существовали у Ботвинника в шахматах какие бы то ни было авторитеты, то это конечно же был гениальный кубинец. И даже в старости, десятилетия спустя, своих учеников Патриарх советской шахматной школы учил играть «по Капабланке», что было у него высшей формой похвалы, знаком качества. Неудивительно поэтому, что подходящий ко всему с фундаментальной основательностью Ботвинник не преминул показать Ганночку, тогда еще совсем не жену, Хосе Раулю. «Et bonne et bеllе» (и умна, и красива) одобрительно пробормотал обвороженный ею Капабланка. Более компетентного мнения для Ботвинника и быть не могло. И через месяц он женился, что вне всякого сомнения представляло собой лучший ход из всех сделанных им, как на шахматной доске, так и за ее пределами. Короче, сыграл, что называется, Михаил Моисеевич, «по Капабланке», и, думается мне, это во многом определило все его дальнейшие успехи и достижения.

            Интересно, что даже в этой деликатной сфере, в браке, как впрочем и во многом другом, удача благоволила Ласкеру больше, чем другим. Трогательные отношения, совершенно не скрывавшиеся от окружающих, долгие годы, до самой смерти, связывали Ласкера с его женой.

Давно это все было, невероятно давно. Разглядывая групповые фотографии великих шахматных битв прошлого, вглядываясь в строгие, сосредоточенные лица игроков тех легендарных турниров, мало кто вспоминает сегодня неизменно присутствовавшую за кадром, в первом ряду игрового зала, со всегдашним вязанием в руках, Марту Ласкер.

Любой контакт игрока с внешним миром во время шахматной партии строжайшим образом воспрещен. Но для фрау Марты делалось исключение , поскольку все знали, что Ласкер, страстный курильщик, берет сигары только из ее рук. Тонко выбирая правильный момент, по ей одной ведомым признакам, она, периодически откладывая вязание в сторону, подходила к столику Ласкера, погруженного в пучину шахматной драмы, и клала руку на его плечо. Эммануил поднимал голову, они с Мартой улыбались друг другу, она протягивала ему сигару, и возвращалась к своему вязанию.

            На грандиозном Московском турнире 1935-го года, престарелый — по тогдашним понятиям — Ласкер, которому шел уже 67-й год, играл принципиальнейшую партию с Капабланкой. После пяти часов игры партия была отложена со значительным преимуществом у Ласкера. Игра должна была возобновиться через час. Ласкер, выглядевший чрезвычайно утомленным, с полузакрытыми глазами, неуверенно ступая ушел под руку с фрау Мартой в отведенную ему комнату отдыха. Обеспокоенные его состоянием, организаторы турнира попросили врача поинтересоваться не нужна ли экс-чемпиону мира какая бы то ни было помощь. Рискнувший, после долгих колебаний, заглянуть в комнату отдыха доктор, увидел Ласкера ничком, лицом в подушку лежащего на диване. Фрау Марта сидела рядом на стуле и держала его за руку. Встретившись взглядом с врачом, она только лишь отрицательно покачала головой. Партия доигрывалась в продолжении двух часов и была вторично отложена. Назавтра, без возобновления игры, Капабланка сдался.

            Мудрец, проницательнейший психолог, замечательный математик, философ, холодный ум и неординарные суждения которого восхищали современников, Ласкер по-детски верил, что не может проиграть партию, если его Марта находится в игровом зале. Не сомневаюсь, что эта вера, эти отношения между ними играли колоссальную роль не только в поразительной и непревзойденной с тех далеких времен способности Ласкера выигрывать решающие партии, но и в преодолении жизненных катастроф. Таких, например, как его полное разорение после поражения и финансового краха Германии в Первой мировой войне, драма потери чемпионского титула, которым он владел долгих 27 лет, вторичное разорение и бегство из нацисткой Германии, неприкаянность и скитание по миру на старости лет. И при всем при этом, я полагаю, что Ласкер, в отличие от многих и многих шахматистов, был по-настоящему счастливым человеком. Думается мне, что именно он, с наибольшим правом мог бы подписаться под словами звездного бродяги Джека Лондона: “Моя тяга к борьбе увлекала меня на сияющие пути. Но всегда мои звездные тропы приводили к ней, вечной и единственной, к той женщине, чьи объятия так влекли меня, что в них я забывал о звездах.”

            Conubia sunt fatalia, как говаривали видавшие виды римляне — брак предопределен судьбой. Или же, согласно русскому фольклору — суженого конем не объедешь. Этакий фатализм трудно принять шахматистам, привыкшим просчитывать все на несколько ходов вперед и твердо знающим, что судьба любой партии, в конечном счете, находится в их руках. Однако же, законы мироздания потому и являются законами, что работают совершенно одинаково, как для тех, кто в них верит, так и для тех, кто не имеет об этих законах ни малейшего представления. Пожелаем же соискателям шахматных лавров благорасположения небес и удачи в браке. Ну а все остальное — приложится.

(Окончание следует)

 

Print Friendly, PDF & Email

14 комментариев для “Давид Лялин: О шахматах: зарисовки, притчи, эссе и аллюзии

  1. «…согласно цитируемого текста»
    ======
    Дорогой коллега!
    Согласно (чему?)….

    1. Вы совершенно правы, уважаемый Соплеменник. Воистину, поспешишь — людей насмешишь. А также, что написано пером — то не вырубишь топором. В том смысле, что, похоже, исправить наспех написанный комментарий здесь нельзя. Или же я не знаком с тем как это здесь делается …
      Всего Вам доброго!

  2. Шахматный Клуб Маршалла, вкупе с уже ушедшим Манхэттенским Шахматным Клубом, были бы как святейшие места в Хевроне и Цфате, или же в Мекке и Медине, Иерусалиме и Риме, Византии и Сергиевом Посаде. — SIC!

    1. «И действительно, если бы шахматы были религией, то этот самый …» и далее согласно цитируемого текста.

      1. Исправляю описку: «И действительно, если бы шахматы были религией, то этот самый …» и далее согласно цитируемому тексту.

  3. Шахматные жены — конечно же, это не только о шахматах. Где бы они были, все эти титаны науки, искусства, политики без их жен? Да и незачем для многих из них было бы «титанить» . Спасибо за замечательный рассказ!

  4. Прочла с большим интересом. Оба рассказа прекрасно написаны! Спасибо! Жду продолжения …

    1. Ну, это у шахматистов дело довольно обычное. Примерно как для музыкантов читать партитуру и «слышать» ноты без инструмента.

    1. С большим интересом прочитал Ваш рассказ о Володе, уважаемый Лев Мадорский. Спасибо!

  5. Интересно, Давид! Меня пристрастил к шахматам приёмный сын Смыслова Володя Селиманов, с которым я много лет сидел на одной парте и дружил. Бывал я и у него дома на 13 этаже высотки на площади Восстания. С этого этажа Володя выбросился в 21 год, будучи студентом филфака МГУ. До этого лежал в психбольнице, куда к нему приходил отец и они без доски играли в шахматы. Это мне рассказвывала сестра-психиатр, работавшая в этой больнице

    1. Уважаемый Лев Мадорский,
      О трагедии Володи Селиванова, подкосившей Смыслова, писали очень мало. Если я правильно помню, там была любовь к иностранке и невозможность выехать заграницу чтобы быть с ней. Вроде бы Смыслов пытался ходатайствовать, впрочем безуспешно, через свои связи в ЦК. И кончилось это все трагически. Вы, как человек близко знавший Володю, наверное могли бы об этой истории написать? Это было бы очень ценное свидетельство для шахматных историков!
      Всего Вам доброго!

Добавить комментарий для Олег Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.