Ну вот, например, в прош­лом году осуществлено так называемое третье малое академическое издание произве­дений Александра Сергеевича. Когда-то впервые его подго­товил Борис Викторович Томашевский, но выход каждого последующего издания — про­цесс отнюдь не механический. Мы снова и снова тщательно просматриваем пушкинский текст на основании первоисто­чников: может, накопились ошибки, ляпы, которые, увы, случаются ещё в издательской практике? Например, сам я, готовя 4-й том, заметил около трёхсот ошибок…

ПОЭТ ПРОЧИТАН ВЕСЬ?

185 лет назад, 10 февраля 1837 года, не стало Александра Сергеевича Пушкина

Лев Сидоровский

И ДОЛЖНОСТЬ, и звания Сергея Александровича Фомичёва внушают уважение: учёный секретарь Пушкинской комиссии Российской Академии наук, доктор филологических наук, профессор. Мы знакомы давным-давно. А сейчас вспоминаю, как ещё лет сорок назад, в очередной раз, пришёл на набереж­ную Макарова, в тот самый знаменитый Пушкинский Дом, где хранятся все рукописи поэта, и спросил:

 — Сергей Александрович, вероятно, мои коллеги, встре­чаясь с вами как с заведую­щим группой пушкиноведения, о чём бы конкретно ни шла речь, не могут удержаться от вопроса: что известно о Пуш­кине нового? Если так, то и мне в этом смысле не хочет­ся сегодня быть исключением.

Фомичёв развёл руками:

 — Что ж, ваше предположе­ние вполне соответствует дей­ствительности, и я очень хорошо понимаю людей, которые такой вопрос задают. Хотя при той изученности жизни и твор­чества поэта, при том огром­ном отряде пушкинистов — и у нас, и за рубежом, на долю каждого исследователя этого «нового», естественно, прихо­дится и не так уж много, но­вое о Пушкине всё-таки по­стоянно появляется. Недавно у нас, в Пушкинском кабинете, я внимательно просмотрел вы­резки из газет только за про­шлый год — чтобы ещё раз отчётливо ощутить: Пушкин воспринимается сейчас как один из самых популярных ге­роев современности. Да, в ши­рокую реку каждодневной га­зетной информации пушкин­ская тема вторгается мощным потоком. Журналисты постоян­но пишут о новых пушкинских спектаклях, выставках, докла­дах, о новых переводах его произведений на иностранные языки и о находках, пролива­ющих свет на те или иные факты биографии Александра Сергеевича, его творческого процесса. Невольно снова по­ражаешься правоте Белинско­го, считавшего, что Пушкин принадлежит к вечно развива­ющемуся явлению… Что ещё всегда новое в Пушкине? Да сам он, Александр Сергеевич, — иначе, наверное, мы бы не возвращались к его книгам снова и снова, всякий раз на­ходя в этом смысл. Поэт за­глядывал чрезвычайно дале­ко, касаясь самых глубинных истоков нашей эмоциональной жизни, — вот почему общение с ним освежает для нас кар­тину и современного мира. Понимаю, что эти рассужде­ния — так сказать, общего характера, а люди обычно ждут конкретных новых нахо­док, новых открытий. Но учтите: группа пушкиноведения Инсти­тута русской литературы (Пуш­кинского Дома) Академии на­ук СССР занимается своим де­лом профессионально, а не по­иском сенсаций.

 — Во что же конкретно это выливается?

 — Ну вот, например, в прош­лом году осуществлено так называемое третье малое академическое издание произве­дений Александра Сергеевича. Когда-то впервые его подго­товил Борис Викторович Томашевский, но выход каждого последующего издания — про­цесс отнюдь не механический. Мы снова и снова тщательно просматриваем пушкинский текст на основании первоисто­чников: может, накопились ошибки, ляпы, которые, увы, случаются ещё в издательской практике? Например, сам я, готовя 4-й том, заметил около трёхсот ошибок…

 — Трёхсот? Это в академическом-то издании?

 — Увы, хотя ошибки эти в основном синтаксического ха­рактера: то какой-то знак пе­ренесён из пушкинской руко­писи бездумно (а тогда знаки порой имели смысл, отличный от нынешнего), и в результате современному читателю фразы не понять; то странный знак внесён не особенно уме­лым редактором… Ещё выяс­нилось, что в одной из сказок пропущена целая строка, а в нескольких случаях — не­верно напечатано слово… Ес­ли учесть, что академические издания являются основой из­дания Пушкина вообще, то, согласитесь, такая работа весь­ма важна.

 — А что, Пушкин прочитан уже весь?

 — Заслуга старшего поколения пушкинистов прежде все­го в том, что у Пушкина про­читано каждое слово. Каж­дое! Дабы понять, какой труд они совершили, взгляните, по­жалуйста, хотя бы на эту ксе­рокопию пушкинской рукопи­си… Можете прочитать?

 — Пожалуй, ничего не раз­беру…

 — Вот-вот, о будущих ис­следователях своих чернови­ков Александр Сергеевич яв­но не заботился: многие фразы зачёркнуты, и тут надо знать не просто особенности пушкинской графики, но и иметь общее чутьё текста. И ученые, готовившие большое академическое издание в 1937—1949 годах, этим качест­вом обладали великолепно.

 — Я вот о чём подумал: ес­ли фраза зачёркнута, то, мо­жет, автор и не хотел, чтобы её читали?

 — Естественно, Пушкин всег­да искал наиболее весомое слово, но разве его путь к этому золотому слову для нас не поучителен? Разве не важ­но понять его?

 — Так что же, всё прочита­но, исследовано, и нынешним пушкинистам в этом смысле делать уже нечего?

 — Находится, что делать и нынешним. Уточнения идут и будут идти постоянно. По­звольте лишь один пример. Есть у Пушкина известное стихотворение 1830 года:

Я здесь, Инезилья,
Я здесь под окном. Объята Севилья
И мраком и сном.
Исполнен отвагой,
Окутан плащом,
С гитарой и шпагой
Я здесь под окном.
Ты спишь ли? Гитарой
Тебя разбужу.
Проснётся ли старый,
Мечом уложу…
Эти стихи существуют лишь в черновике, при жизни поэта не печатались, однако вошли во многие романсы: первым использовал их Глинка, потом — Даргомыжский… Так вот, стихи стали популярными, хо­тя в них явно присутствовала нелепость: каким это образом, придя на свидание к любимой с гитарой и шпагой, герой со­бирался уложить её старого мужа мечом? Что, идальго явился к даме сердца сразу с гитарой, шпагой и мечом? Ерунда какая-то… Заглянул я в пушкинский ав­тограф, а там вместо «мечом уложу» значится: «тотчас уло­жу»… Откуда же, спрашивается, взялся «меч»? Повторяю, сам Пушкин этих стихов не публиковал, но зато в 1834 году они были напечатаны как приложение к нотам Глинки. Глинка и раньше часто брал у поэта для романсов неопубли­кованные тексты и, видимо, на сей раз «подправил» стихи, потому что петь — «мечом» лучше, чем — «тотчас», музы­коведы во всяком случае та­кого мнения… Так что пуш­кинские тексты надо постоян­но проверять и проверять…

 — Существует мнение, что некоторые произведения Алек­сандра Сергеевича до нас не дошли…

 — Да, мы знаем, например, что после восстания декабри­стов он, ожидая ареста, унич­тожил несколько писем и днев­ник, начатый в Михайловском, –досаднейшая потеря… Од­нако изыскания свидетельст­вуют: хотя Пушкин и сжёг этот дневник, целый ряд фрагмен­тов из него пристроил по дру­гим произведениям (например — об экзамене в Царскосель­ском лицее, или — прекрас­ный грибоедовский портрет, который явился нам на страницах «Путешествия в Арз­рум»). Кстати, проблема с дневником не закрыта до сих пор. Так, одна из наших сотрудниц, Янина Леоновна Левкович, убедительно показы­вает, что целый ряд мемуар­ных записок Пушкина вошёл в страницы, где их и не ожида­ешь, — в «Опровержение на критики», написанное в 1830 году под небом Болдина. И действительно — там, оказы­вается, не только спор поэта с критиками, но и масса ме­муарных свидетельств… Но всё-таки я бы хотел пре­достеречь от сенсационных слухов вокруг некоторых пуш­кинских произведений. Суще­ствует, к примеру, мнение, что был так называемый Первый дневник Пушкина тридцатых годов. Дело в том, что есть дневник 1833—1835 годов, по­меченный цифрой 2. Значит, был и 1-й? Говорят, что, мол, дневник оказался за границей и там утерян. Тут я в числе скептиков: считаю, что эти сви­детельства сильно преувели­чены… Далее. Известно мнение сов­ременников поэта о том, что когда в 1826 году Пушкин от­правился с фельдъегерем в Мо­скву, к Николаю Первому, то с собой он повёз стихотворе­ния, составляющие цикл, из которого до нас дошло лишь одно — «Пророк». А были, мол, ещё три — очень сме­лые, вольнолюбивые (при этом обычно цитируются четыре строки, очень слабые, на пуш­кинские не похожие). Так что же, те три стиха поэт уничто­жил? Думаю, что тут путаница. Незадолго до этого Пушкин как раз закончил цикл «Подра­жание корану», состоящий из девяти стихотворений, и в сю­жете «Пророка», как показало исследование, тоже исполь­зуется легенда из жизни Ма­гомета. Вот мне и кажется, что все стихи, которые Пушкин вёз в Москву, — из этого цикла. Вообще, по моему мнению, Пушкин тщательно берёг всё, что написал. Цену своему сло­ву он знал.

 — А как же, Сергей Александрович, десятая глава «Евгения Онегина» — ведь до­подлинно известно, что поэт её сжёг?

 — Доподлинно?.. В Институ­те востоковедения работает доктор исторических наук Игорь Михайлович Дьяконов, но есть у востоковеда ещё и другая страсть — Пушкин. Так вот, сейчас, в очередном то­ме серийного издания «Пуш­кин. Исследования и материа­лы» мы печатаем его статью как раз относительно десятой главы «Онегина», и мне гипо­теза Дьяконова кажется весь­ма убедительной…

 — В чём же она состоит?

 — Автор доказывает, что как таковой десятой главы, кроме известных строф, от которых остались по четыре строчки, видимо, и не было. А что же было? В Болдине Пушкин за­кончил «Онегина». Ещё неско­лько лет назад он предпола­гал, что роман разовьётся в двенадцать глав: когда выпус­кал предыдущие главы по от­дельности, то шестую завер­шала строчка: «Конец 1-й ча­сти». Зная страсть поэта к гармонии формы, трудно пред­положить, чтобы первая часть была из шести глав, а вторая, допустим, из двух-трёх. Зна­чит, Пушкин рассчитывал ещё по крайней мере на шесть глав, и на это, кстати, указывает характер глав последующих, 7-й и 8-й: после динамики пре­дыдущего текста здесь — как бы сплошная экспозиция. Дви­нуть сюжет Пушкин предпо­лагал далее: ведь он соби­рался или привести Онегина к декабристам, или его герой должен был погибнуть на Кав­казе. И вот, вероятно, когда истинное лицо Николая Первого стало ясно поэту до кон­ца, он понял, что такой фи­нал не пройдёт, а писать «в ящик» Пушкин не мог… Дья­конов предполагает, что стро­фы из 10-й главы — это часть отколовшейся 8-й главы: после путешествия Онегина автор хотел дать панораму широ­кой общественной жизни Рос­сии, подведя героя к новым событиям. Эти куски выпали из 8-й главы по цензурным соображениям… И всё-таки на ваш вопрос о том, весь ли Пушкин опубли­кован, ответить категорически, увы, не могу. Потому что, где, во-первых, гарантия того, что что-то не осталось нам неиз­вестным? Каждый исследова­тель надеется, что ему повезёт. Потому что, во-вторых, не опубликованы целиком сами пушкинские рукописи и пре­красные его рисунки.

 — Ну, пушкинские рисунки — это особый феномен…

 — Да, Александр Сергеевич очень современный в на­шем понимании художник: ла­коничный, экспрессивный, вы­разительный и удивительно точный. Порой портреты, соз­данные им, — единственный иконографический документ относительно того или иного исторического лица. Он также хорошо передавал пей­заж (только по памяти), пре­красно иллюстрировал свои произведения — вообще пуш­кинские рисунки очень прочно связаны с рукописью. Иногда они возникали в минуты твор­ческих пауз: задумался над ка­кой-то строкой — и перо уже вычерчивает чей-то профиль… Вот, например, — профиль Александра Ипсиланти, руко­водителя греческих повстанцев против турецкого ига, а меж­ду тем это рукопись элегиче­ского стихотворения 1821 го­да: «Кто видел край, где рос­кошью природы оживлены ду­бравы и луга…» Стихи о Кры­ме безмятежны, а на рисунке Ипсиланти и ещё другой во­ин… Значит, где-то параллель­но у автора шёл свой ход мы­сли… Когда-нибудь, наверное, наука поймёт основы пушкин­ского мышления, во всяком случае, его рисунки для этого — материал богатейший… Здесь рисунок рисунку — рознь. В рукописных чернови­ках это обычно как бы поток ассоциаций, который входит в процесс сочинения стихов. А вот в беловых рукописях, мне кажется, рисунок несёт или иллюстративный смысл, или какой-то иной, автору особен­но дорогой и важный. Как бы подчеркивает им подспудный смысл стиха, о котором не хо­чет говорить прямо. Предла­гаю обратиться вот к этой ксе­рокопии. Стихи 1828 года:

Кто знает край, где небо блещет
Неизгладимой синевой.
Где море тёплою волной
Вокруг развалин тихо плещет…

В нём рассказывается о пре­красной природе Италии, о какой-то северной красавице Людмиле, о Рафаэле, Канове… Стихам предпосланы два эпи­графа. Если один, из Гёте, вполне понятен: «Ты знаешь край…», то другой до любо­пытства странен: «По клюкву, по клюкву, по ягоду, по клюк­ву…» Ни о какой клюкве в стихотворении речи нет. А те­перь взгляните на рисунок — кто это?

 — Наполеон…

 — А ведь он здесь тоже совершенно не нужен. Хотя смотрите, сколько вычеркнутых строк — о чём они? И отто­чие — какая-то мысль утаена. По поводу этих стихов у меня есть рабочая гипотеза, но её ещё надо хорошенько прове­рить…