Илья Буркун: Мы все из кровавого xx века. День памяти жертв Холокоста

Loading

Узник гетто Григорий Шура вел записки, которые были опубликованы только в 2000 году, когда Литва обрела независимость. Спасти его записки помогала библиотекарь, латышка Шимайте. Она работала библиотекарем Вильнюсского университета. В годы нацистской оккупации посещала гетто — якобы для того, чтобы забрать книги у еврейских студентов.

МЫ ВСЕ ИЗ КРОВАВОГО XX ВЕКА.

 ДЕНЬ ПАМЯТИ ЖЕРТВ ХОЛОКОТА

Илья Буркун

Окончание. Начало

День второй — ГЕРДА ФЕЙГИНА

Вы много лет на этой работе. Вероятно, если бы Вы записали все события, все встречи, получился бы многотомный роман скорби и боли. Как выдерживает Ваше сердце?

Именно поэтому я никогда не давала интервью, не выступаю в средствах массовой информации. Вероятно, в Австралии особый кли­мат, и вы — первый журналист, с кем я беседую.

Я расскажу трагическую историю, начавшуюся около 70 лет на­зад. Она продолжается и сегодня. Судьбы людей, о которых пойдет речь — еще одно подтверждение того, что добро, сострадание, любовь не имеют национальной принадлежности, даже если мы воспитаны в определенных рамках национальных предрассудков.

До начала войны осталось несколько месяцев. Молодой красивый литовец Адомайтис влюбился в красавицу еврейку Розу. Она ответи­ла взаимностью. Но разве могли еврейские богобоязненные родители позволить своей дочери выйти замуж за литовца? Так же и родите­ли-литовцы не могли представить появление в своем доме невестки-еврейки. В те времена с родителями еще считались, и влюбленные расстались.

Начинается война. Литву оккупируют немцы. Евреев сгоняют в гетто. Каждую ночь массовые расстрелы. Семейство Розы обреченно ожидает своей участи.

Однажды ночью раздается стук. Наступил их черед. Мать отпирает дверь. На пороге вооруженный охранник. Он требует, чтобы вышла не вся семья, а только девушка. Трудно словами передать чувства роди­телей. Они видятся последний раз. Роза вся в слезах покидает отчий дом. Во дворе полицай ей говорит: «Я тебя сейчас выпущу из гетто, там тебя встретят». Подводит ее к калитке в колючей проволоке и говорит: «Иди!» Она делает несколько шагов, ожидая выстрела в спину. В это время из темноты появляется тень. Роза замерла в ужасе, когда тень приблизилась, она узнает своего любимого. Адомайтис подхватывает девушку, приводит к своим родителям. Розу прячут на чердаке. Родители согласились при условии, что сын не будет жить с ними, так как при любом доносе расстреляют всех.

Проходит около двух лет. Почти без движения, в темноте Роза живёт на чердаке, родители Адомайтиса ухаживают за ней.

Однажды они предупредили, уезжают к родственникам на свадьбу, дом запрут — никому не открывать! Поздно вечером Роза услышала стук в дверь, а затем звук открываемого замка. Что делать? Бежать? Но куда? Шаги на лестнице — и она слышит голос Адомайтиса. Они провели ночь до рассвета. А через месяц Роза поняла, беременна. Она решает уйти из дома родителей, понимая, какой смертельной опасно­сти подвергнет тех, кто спас ей жизнь. Роза сознается во всем, просит прощения за свой поступок, так как это ее вина, а не их сына. И тогда Мать ей отвечает: «Ты никуда не уйдешь. Ты вправе распоряжаться своей жизнью, но ты не можешь распоряжаться жизнью нашего внука или внучки». Через несколько дней ночью ее тайно перевозят в дерев­ню к знакомому врачу. Врач оставляет ее у себя. Рождается очень слабая девочка. Три месяца после родов Роза с ребенком скрывается у врача, после чего он говорит: «Дальше тебе оставаться здесь опасно. Это угрожает и ребенку и всем нам. Ты вернешься к родителям Адо­майтиса, а я обещаю сохранить твою девочку».

До конца войны Роза прячется в доме своего любимого. Однажды утром ее будят возгласы хозяев: «Выходи! Немцы ушли!» Ноги ее под­гибаются. Полуслепая, ослабевшая, она спускается вниз. Война окончена.

Роза решает отправиться на поиски ребенка. Хозя­ева ее не отпускают: «Ты очень слаба. Подожди немного, твоя дочь жива, тебе ее привезут». Через два дня во двор въезжает телега, на ней — Адомайтис держит на руках двухлетнюю дочь. Девочка жила у него, за ней присматривала при­ятельница. Роза и Адомайтис поженились. Когда я органи­зовывала офис Claims Conference в Вильнюсе, познакомилась с их дочерью. Родители Розы погибли в гетто, их внучка, спасенная за­мечательными людьми, наполовину еврейка, наполовину литовка, работает во вновь созданном офисе Claims Con­ference в Вильнюсе.

Уничтожение во время оккупации более 200 000 евреев на территории Латвии особая страница в истории Холокоста. Вильнюс до войны называли литовский Иерусалим. В 1943 году нацисты начали ликвидацию Вильнюсского гетто.

В Литве за каждого пойманного еврея получали 10 рублей. Объявление об этом при входе в гетто.

Узник гетто Григорий Шура вел записки, которые были опубликованы только в 2000 году, когда Литва обрела независимость. Спасти его записки помогала библиотекарь, латышка Шимайте. Она работала библиотекарем Вильнюсского университета. В годы нацистской оккупации посещала гетто — якобы для того, чтобы забрать книги у еврейских студентов.

В гетто народ книги, спасал книги.

Женщина проносила еду, брала письма, помогала прятать беглецов. В 1944 году на неё донесли. Шимайте арестовали, подвергли пыткам, а затем отправили в концлагерь расположенный на французской территории. Выжила. После освобождения осталась во Франции. О её судьбе мне рассказывали те, кому она помогала и кто выжил благодаря Шимайте.

Праведница Мира Шимайте.

Поразительные истории. Мороз по коже. Как это ужасно, когда вокруг кровь, слезы и смерть, а нормальные человеческие поступки кажутся неестественны. Вы ведь тоже из Прибалтики. Расскажи­те, пожалуйста, немного и о себе.

Я родилась в 1928 году в Риге в интеллигентной еврейской состоятельной семье. Отец, Залман Идельсон — инженер-химик. Получил образование в Германии. Мать следила за домом. У нас была прислуга, няня у младшей сестры и гувернантка у меня. Я ненавидела ее. Немка, и главное в ее жизни было: дисциплина и порядок. Вероятно, в знак протеста я выросла человеком, ненавидя­щим немецкий порядок.

В 7 лет меня определили в престижную частную еврейскую школу. Преподавание на немецком языке. В доме тоже говорили по-не­мецки.

В 1940 году, когда нас «освободили» русские, школу закрыли. По­следний год обучали на латышском. В июне 1941 года вся моя семья была арестована, имущество конфисковано. И 16 лет наша семья провела в ссылке в Сибири. Отец умер в 1942 году в Соликамске. Я по воле случая Сибири избежала. Об этом мне не очень хочется рассказывать. В 1950 году вышла замуж. Муж — Марк Фейгин, прекрасный человек, замечательный пианист. Рано умер, когда ему исполнилось 47 лет. Я, окончила Вильнюсский университет, по образованию юрист. У меня дочь. В 1972 году мы уе­хали в Израиль. Я быстро устроилась на работу. Возможно, жила бы там и до сих пор. Но моя дочь вышла замуж и переехала в Америку. Это определило и мою судьбу.

Вы полиглот — очень хорошо говорите по-русски, хотя не изучали его в школе и давно из Союза. Владеете немецким, английским, по всей вероятности латышским и ивритом.

Умение владеть языком — часть моей профессии юриста. Юрист не имеет права разговаривать примитивно. Язык дол­жен быть красочным. Нужно уметь и свободно мыслить, и опериро­вать понятиями, и достаточно логично высказывать свои мысли.

Приехав в Америку, вы пытались подтвердить свою профес­сию?

Нет, мне было не до этого. Дочь еще была студенткой, а я должна была зарабатывать на жизнь. Окончила краткосрочные курсы бухгал­теров, работала по этой специальности — работа, которую я ненави­дела больше всего. Как только представилась возможность уйти на другую работу — я это сделала.

Чем же Вы занялись?

Я попала в организацию, которая называлась «Наяма». Мы прини­мали вновь прибывших иммигрантов. Тогда я ожила. Работа с людьми, где нужны были мои знания, мой опыт, владение языками. Я прорабо­тала в «Наяне» до февраля 1981 года.

После чего вы обнаружили, что есть новая ступень, и перешли в Claims Conference?

Если быть предельно точной, то не я обнаружила, а меня нашли. Однажды, к моему шефу пришел Сол Каган, исполнительный директор Claims Conference. Он поинтересовался, не знает ли она случайно человека, владеющего английским, русским и немецким. И неплохо, если бы он в общих чертах владел юриспруденцией, умел логически мыслить. Она ответила: «Да, знаю», и привела моего будущего босса ко мне в кабинет. Когда они зашли, я растерялась, не почувствовала, что пришла моя судьба.

Но, Сол Каган относился к категории людей, встреча с которым не про­сто знакомство — это большое везение. Такое происходит не со всяким, а если и случается, то только раз в жизни. Я оказалась в нужное время, в нужном месте.

Наум Гольдман и Сол Каган — организаторы Claims Conference

Сол сразу же предложил перейти к нему на работу. «Можно по­думать?» — спросила я — «До утра!» — ответил он.

Домой пришла в полном смятении. Ведь я уже имела работу, меня ценили, на новом месте — полная неизвестность. Надо отдать должное моей до­чери. Вероятно, смелость молодости мудрее осторожности, старшего поколения.

Дочь мне сказала: «На первых порах тебе будет тяжело, но поверь — это твое. Это люди, твои знания, это языки. Ты этим всем владеешь».

И 20 лет я на этой работе. Это стало давно не работой — а моей жизнью. В этом году оформила пенсию, по-прежнему продолжаю работать.

Лева и Виктор рассказали, что по Вашей инициативе открывали новые центры на территории бывшего СССР.

Да, когда программа выплаты пенсий расширилась. Раньше пенсии выплачивались только жертвам Холокоста из Восточноевро­пейских стран, сейчас в этот список вошли и страны бывшего СССР. Я
организовала офисы в Минске, Одессе, Виннице, Риге и Вильнюсе.

Я из Одессы, расскажите, пожалуйста , Ваши впечатления об этом городе?

Раньше в Одессе я не бывала. Много читала об Одессе. Читала Жаботинского, Бабеля — « Одесские рассказы», Паустовского — «Время больших ожиданий». Мне трудно сравнивать старую и современную Одессу, но на каждом шагу чувствовала её колорит, когда общалась с одесситами, посещала знаменитый Привоз.

К сожалению, одесские евреи очень пострадали в годы оккупации. До войны евреи составляли почти 30% населения. К началу войны осталось около 100 тысяч. Мужское население было призвано в армию, многие эвакуированы. В первые месяцы оккупации Одессы румынские войска провели акцию массовой казни. Были расстреляны и повешены около 10 тысяч человек. Среди казнённых 90% были евреи. 

Одесса. Зловещее утро 23 октября 1943 года. Улица Маразлиевская.

В селе Доманевка, в бывшей свиноферме был создан концлагерь. В нем было уничтожено 50 тысяч евреев, цыган, коммунистов одесской области, в том числе 10 тысяч — одесситов. Гнали туда пешком. Дорога была усыпана трупами. Её назвали — дорога смерти.

 Расстрельная яма в Доманевке.

Оставшихся в городе 40 тысяч евреев согнали в гетто на Слободке. Скученность, болезни, голод. Многие зимой находились под открытым небом. Все это привело к массовой смертности. Чудо для тех, кто выжил. Вот, что рассказала нам одесситка жительница Слободки Александра Подлегаева: «… запретили жителям Слободки давать приют евреям под страхом смерти. Зима была лютая. Люди погибали, замерзая на снегу. У меня в доме пряталась семья евреев: мать, отец, дочь и двое маленьких детей. Об этом не знал никто».

Но было и другое. В район артиллерийских складов в на Люстдорфской дороге Одессы пригнали около трех тысяч военнопленных. К ним добавили около 10 тысяч мирных граждан, в основном евреев. Всех их заперли в девяти пустых пороховых складах. В течение нескольких дней расстреливали. Некоторые склады облили бензином и узников сожгли заживо. Даже сейчас об этом страшно рассказывать.

Герда, мне кажется, когда вы уже не большой начальник, у вас больше свободно­го времени, вы обязаны записать свои воспоминания. Это огромный пласт, связанный с судьбой, с трагедией народа.

 Илья, буду честна. Во — первых, я очень занята, во — вторых, не люблю писать, вычеркивать написанное, снова перечиты­вать — не хватает терпения.

Остается выразить сожаление…

Вы правы, это уникальный материал, представляющий не только историческую ценность. Это учебник психологии на выжи­вание, нет полутонов: на одной чаше весов — жизнь, на другой — смерть.
Люди в одинаковых условиях, со схожим образовательным цензом и менталитетом — а выживают по-разному. Но есть и другая сторона.
Когда пишешь о ком-то, должен писать и о себе. Не знаю, смогу ли я самое сокровенное, предназначенное только для близких, доверить более широкой аудитории.

Ваша работа, ваша жизнь последние годы проходит рядом с чужим горем. А это значит, часть его надо брать на себя. А ведь люди пожилые, много пережившие, не всегда сдержаны, не всегда адекватны в своем поведении.

Нужно любить свое дело, людей — только тогда ты можешь быть по-настоящему сострадательным. Доброта не бывает показной. Я знакома с журналистом, узником Холокоста. Все пережитое им сде­лал своей «специальностью», на которой зарабатывает деньги. Мягко говоря, я считаю это неприличным. Нельзя спекулировать ни на чужом горе, ни на своем. Еще и поэтому никогда не давала интервью

Приятно, что я первый журналист, вызвавший ваше доверие. Благодарю. Но, нельзя обобщать. Обобщение страдает некорректнос­тью. Ведь вы и ваши коллеги несете благородную миссию. А любое
добро, так же как и любое зло, требует своего вознаграждения.

Я думаю, даже те, кто не был в Нью-Йорке, много раз слышали о районе Брайтон-Бич. Но сколько бы о нем ни говорили или писали, представление можно получить, только побывав там. Очень редко и
мне приходится бывать в этом районе. Многие знают меня в лицо в связи с моей работой. Мои знакомые рассказывали, что увидев меня, кто-то бросил реплику: «Эта сволочь сама денег не берет и другим не
дает». Для меня это прозвучало высшей похвалой. Я уже говорила о своем директоре Соле Кагане. Он как-то пошутил: «Герда замужем за Claims Conference». И это верно. Столько прожито вместе, столько пережито, что разводиться уже поздно.

Холокост — моя жизнь. Люди, пережившие катастрофу нашего народа, их боль, страдания — моя
боль. И я потеряла в этой катастрофе многих людей.

Сделать что-то, что в моих силах, хоть как-то облегчить их старость стало смыслом моей жизни. И если я хоть в малой степени справилась с этой задачей, то ради этого стоит жить.

Те, кому посчастливилось выжить, — узники Освенцима.

И те, кто пытался их уничтожить, на скамье подсудимых во время военного трибунала в Нюрнберге, В 1945 году.

Международный день памяти жертв Холокоста в Организации Объединённых Наций. Обращение узника Освенцима, пережившего трагедию Холокоста.

 И в заключение:

В Первую Мировую еврейские мамы Польши пели колыбельную детям:

«…Мама Йосеньке поет,
Соской затыкает рот:
«Ночью приходили

И опять придут. Дедушку убили
И тебя убьют!…»

Эту песнь могли бы петь своим детям миллионы еврейских мам Европы. Но тогда никто не предполагал, что грядущая война перекроет все погромы и избиения. Предвидел это только гениальный пророк — Илья Эренбург.

В лучшем своём романе, посвящённом еврейской теме: «Необычные похождения Хулио Хуренито», изданном в 1922 году, он напишет:

«В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы Уничтожения иудейского племени в Будапеште, Киеве, Яффе, Алжире и во многих иных местах. В программу войдут, кроме … традиционных погромов, … сожжение иудеев, закапывание их живьем в землю, опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы. … На сеанс приглашаются: кардиналы, епископы, архимандриты, английские лорды, румынские бояре, русские либералы, французские журналисты, члены семьи Гогенцоллернов, греки без различия звания и все желающие».

Ещё шла война, когда Эренбург приехал в освобождённый родной Киев, где он родился. Стоял в горестном молчании на краю Бабьего Яра, где было погребено более сотни тысяч евреев. Вспомнил ли он своё страшное пророчество, которое сбылось с адской точностью, когда пеплом сожжённых евреев можно было удобрять поля Европы.

Киевскому и всему еврейству он воздвиг свой нерукотворный памятник.

 Бабий Яр

К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Я жил когда-то в городах,
И были мне живые милы,
Теперь на тусклых пустырях
Я должен разрывать могилы,
Теперь мне каждый яр знаком,
И каждый яр теперь мне дом.
Я этой женщины любимой
Когда-то руки целовал,
Хотя, когда я был с живыми,
Я этой женщины не знал.
Мое дитя! Мои румяна!
Моя несметная родня!
Я слышу, как из каждой ямы
Вы окликаете меня.
Мы понатужимся и встанем,
Костями застучим — туда,
Где дышат хлебом и духами
Еще живые города.
Задуйте свет. Спустите флаги.
Мы к вам пришли. Не мы — овраги.

Пишу эти строки, когда на Украине льется кровь. И это происходит уже в ХХI веке. Угрожают вовсе не нацисты, а «дружественная» Россия, с которой вместе сражались против фашизма. Что же нужно сделать, чтобы это остановить. Чтобы человеческая цивилизация никогда больше не возвращалась в средневековье.

Своё отношение к войне, к тем, кто её затевает, высказал Альберт Эйнштейн. Стоит прислушаться:

«Тот, кто довольно марширует под музыку в строю, уже заслужил мое презрение. Мозгом он был наделен по ошибке, ему вполне было бы достаточно и спинного мозга. С этим позором цивилизации должно быть покончено. Героизм по команде, бессмысленная жестокость и омерзительная бессмысленность, называющаяся патриотизмом — как сильно я ненавижу все это, какой низкой и подлой является война. Я предпочел бы быть разорванным на куски, чем быть частью этого грязного действа. Я убежден, что убийство под предлогом войны не перестает быть убийством“.

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Илья Буркун: Мы все из кровавого xx века. День памяти жертв Холокоста

  1. Автору большое спасибо. Он заканчивает войной, развязанной Россией против Украины, вопреки совместной борьбе против Рейха. И Польша сопричастна.
    К несчастью и их общему позору — в Холокосте их люди тоже соучаствовали, не только в спасении евреев — за что низкий поклон Праведникам мира (известным и не известным благотворителям с риском для жизни), но и в их истребление.
    Очень советую прочитать:
    Их Там Не было! НЕ БЫЛО?!!! — Newconcepts.Clubhttps://newconcepts.club › articles
    Татьяна Росс. Январь 2023. Неизвестные фотографии из нацистского лагеря Собибор .. … Эта трагичная история никогда не была популярной ни в СССР, ни у её сателлитов.

  2. Илья Буркун взял потрясающее интервью. Все как он описал просто невозможно читать спокойно и без слез.
    Такие статьи необходимы. Они обязательно должны появляться и напоминать нам о жутком времени и оставлять в памяти людей подвиги других. Спасибо вам Илья и низкий поклон .
    Габриэль Гитлиц

  3. Войны не исчезают, они видоизменяются, подобно закону сохраения энергии. Война на украине — война гибридная, пропаганда имеет решающщее значение.

Добавить комментарий для Ila Burkun Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.