Кровати в гостевой спальне были застланы свежими льняными простынями. Новые коврики на ступеньках перед входными дверьми скрипели рисовой соломой. Место, где была прибита мезуза (иудейский сакральный манускрипт — прим. ред.), было закрашено малярами, а сама мезуза временно находилась вместе с субботними подсвечниками в коридоре, в кладовке с инструментами покойного мужа. Последнее, что она сделала, это потратила 125 долларов на салон красоты и стала ждать дня «икс».
Кокетка
Джейкоб Левин
В 1986 году в жизни 76-летней Рашели Вормсер, живущей в Пенсильвании произошло два события: взрыв на Чернобыльской атомной станции и главное событие — встреча с первым мужем. Взрыв в Чернобыле живущая в Америке Рашель за неимением других событий восприняла как очень личное, поскольку ее дед был родом из Чернобыля.
Первый ее муж жил в Германии, но собрался путешествовать по Америке и, когда будет проездом в Пенсильвании, сможет вместе со своей женой Гертрудой провести два дня на цветочной ферме Рашели. Когда-то со своим вторым мужем Мэтью Вормсером она выращивала на ферме цветы. Но муж умер, а ферма пришла в упадок. Средних размеров хозяйский дом был бы хорош, но был ужасно запущен и поэтому не интересовал ни детей, ни внуков.
Много лет назад родители Рашели эмигрировали из России в Германию. Там она и встретила первого мужа. Он, также, как и она, имел российское прошлое, но только с той разницей, что его родители происходили из Прибалтики и не были евреями. Но это все было очень давно. Прожили вместе они недолго и разошлись после того, как он объявил ей о желании вступить в НСДАП. Тогда разводились все смешанные семьи.
Вскоре Рашель с родителями переехала из Германии в Америку.
А опять нашли они друг друга случайно. Рашель как-то поехала в городок Юлан, что в штате Нью-Йорк, чтобы купить луковицы чёрных тюльпанов у знакомой цветочницы, и встретила там их общих знакомых из Берлина, ещё с довоенных пор. Рашель взяла адрес мужа и первая же написала письмо. Ответили ей вдвоем — он и его нынешняя жена — очень приветливо, но сдержанно.
Так началась никуда не ведущая переписка между пожилыми Стефаном и Рашелью. Ведь за пятьдесят лет любая разлука перестаёт быть разлукой. Да и ум начинает слабеть. Совершенно неожиданно она получила письмо о том, что очень скоро супруги фон Лоевски предпримут путешествие по Америке и путь их будет проходить через Пенсильванию, где они смогут увидеться с Рашелью.
Не так много событий происходит в жизни в 76 лет, и Рашель начала готовиться к встрече. Фасад дома, который она уже не собиралась никогда красить, был покрашен. Внутри и снаружи дома маляры освежили двери и окна. Рашель купила новую газовую плиту, холодильник и большой телевизор. Плита всё равно была нужна, а старый холодильник давно тёк. Кто знает, сколько ещё осталось жить… Может и новый телевизор внукам пригодится…
Кровати в гостевой спальне были застланы свежими льняными простынями. Новые коврики на ступеньках перед входными дверьми скрипели рисовой соломой. Место, где была прибита мезуза (иудейский сакральный манускрипт — прим. ред.), было закрашено малярами, а сама мезуза временно находилась вместе с субботними подсвечниками в коридоре, в кладовке с инструментами покойного мужа. Последнее, что она сделала, это потратила 125 долларов на салон красоты и стала ждать дня «икс».
Стефан Иоахимович фон Лоевски был обрусевшим немцем, обладавшим очень подходящей фамилией. До войны он был инспектором немецких военных школ, расположенных в Казани, Липецке и других городах. В 1942 году он получил звание генерал-пионера инженерных войск на Восточном фронте. В оккупированной Украине он ведал строительством казарм и мостов, а также состоянием дорог. В январе 1943 года из управления Вермахта он получил секретное разрешение временно принимать на работу в качестве технических служащих уцелевших скрытых евреев и временно не расследовать их происхождение. Грамотных работников, имеющих строительное образование, тогда остро не хватало. Но инженерно-техническое управление Вермахта недооценило стараний населения Украины. Евреев там почти не осталось.
Каждое утро уборщица выметала из его приёмной кучи подмётных писем. Смысл их был приблизительно одинаков: «Инженер Малышев Евстафий Егорович — еврей», «Теодолитчик Болденко — еврей», «Прораб Подольский — чистый еврей», «Инженер Синодальцев Евгений Кондратьевич — скрытый еврей».
На вопрос уборщицы: «Что делать с письмами, Степан Иоахимыч?» — он, сидя за письменным столом, неизменно, не глядя, указывал пальцем в сторону мусорной корзины для бумаг, а сам продолжал читать, уткнувшись в документы.
В этот момент он даже не помнил, что его первая жена, «ошибка молодости», была еврейкой. Когда война окончилась, в список военных преступников фон Лоевски не попал из-за его экзотичного для офицеров Вермахта звания и канцелярской инженерной работы, которую он исполнял. О существовании «эйнзац-групп», которые занимались расстрелами населения, в основном евреев, он узнал только в 1944 году. В конце сороковых, когда он понял, что в Германии его инженерная деятельность во время войны может все равно в любое время потерять статут неприкосновенности, он решил, что жить всю жизнь, как живут кролики, с «прижатыми ушами», нельзя, и они вместе с супругой уехали в Америку. В Техасе он очень «пришёлся ко двору». Он почти сразу стал занимать высокую должность в компании, которая строила государственные, частные и военные аэродромы. Руководство компании было загипнотизировано его званием немецкого пионер-генерала. А трудолюбивая Гертруда открыла в хорошем районе цветочный магазин.
Время работало на них, и в 1975 году они опять вернулись в Германию и поселились в очень красивом пригороде Берлина. Но каждый год три месяца они предпочитали жить в Венеции, поскольку там тоже имели небольшую квартиру с видом на голубой «Канале Гранде».
В ожидании путешествия по Америке Гертруда обменялась ещё двумя-тремя письмами с Рашелью. Писать было особенно не о чём.
Наконец, пришёл день «икс», и во двор Рашели въехал огромный сверкающий арендованный «Мерседес». Первым делом Стефан извинился за то, что погнул въездные ворота и спросил, куда нужно позвонить, чтобы их исправили. Он оплатит абсолютно все расходы. А потом он спросил, не найдётся ли у Рашели деревянный или резиновый молоток. Нужно немного отогнуть переднее крыло, чтобы не терло колесо.
Рашель открыла двери в кладовку с инструментами и сказала:
— Выбирайте, герр Лоевски. Здесь всё, что было у мужа.
Стефан Иоахимович очень скептически изучил содержимое кладовки, включая субботние подсвечники, и сказал:
— Ничего подходящего я здесь не нахожу, — но взял железный молоток «еврейского происхождения», который болтался на усохшей ручке, и работа была сделана. Затем он плотно закрыл двери кладовки, и все пошли разгружать чемоданы, мыть руки, осматривать дом, спальню, двор, старые оранжереи с разбитыми стёклами, затянутые пластиком. Потом супруги фон Лоевски сели за стол и позволили себя обслуживать. На стол был поставлен рубленный Рашелью вручную селёдочный форшмак с кислыми яблоками, различные «гемюзе» (зеленые салаты, нем. разг. — прим.ред.), запеченный целиком в духовке среднего размера гусь, запеканка с изюмом, бутылка шнапса и бутылка Мозельского вина. Громко играла музыка ненавистного евреям композитора Вагнера.
Рашель получила столько комплиментов за обед, сколько не получала со времён бармицвы своего сына. Поев, все стали вспоминать, где что было расположено в Берлине до войны. Потом Гертруда сказала:
— Рашель, покажите нам, пожалуйста, где наша ванная?
— Можете пользоваться моей, — простодушно ответила Рашель. — Ванная с тех пор, как умер муж, не работает. Другая ванная в подвале, вам будет неудобно ходить вниз.
— Мы бы хотели отдохнуть, — как-то виновато сказала Гертруда.
— Конечно, конечно, — засуетилась Рашель. В этот момент ей впервые пришла в голову мысль, которая раньше казалась бы ей бредовой — что они, немцы, испытывают острое чувство вины перед евреями. Что ж, надо было думать раньше, «холокост» затеяла не она. Она даже не поняла всей наивности этой мысли.
Вечером вместо ужина супруги захотели осмотреть городок Аллентаун и его окрестности. Об ужине Гертруда сказала:
— Мы стараемся после обеда больше не есть. Тем более, после такого сытного обеда.
Через час позвонила соседка:
— Рашель, твои гости ужинают в «дайнере» (традиционный американский круглосуточный ресторан — прим.ред), — сообщила она, как бы между прочим.
Это обидело Рашель, но в следующую минуту она подумала: «Бедные воспитанные люди, они просто боятся что-нибудь сделать не так.».
Два дня пролетело в хлопотах. Рабочие чинили погнутые ворота, авторемонтники увозили и привозили «Мерседес» Стефана. Незаметно пришло время расставаться.
Прощаясь, Гертруда достала платочек и долго терла им глаза. Рашель тоже едва удержалась от слез.
— Непременно приезжайте к нам в Германию, — сказала Гертруда. — Вы увидите, как немцы страдают из-за обид, причинённых евреям. В каждом городе, где жили евреи, установлены мемориалы с именами погибших. Ждём вас на Лютеранскую пасху.
Так и есть! Гертруда хочет загладить перед ней немецкую вину!
Почти целый год Рашель готовилась к поездке в Германию, и у неё было отличное настроение. Ей казалось, что если бы Стефан был один, то он непременно ответил бы ей взаимностью. Конечно, Гертруда имеет на него больше прав, но, однако, первой женой была она — Рашель. А, может быть, это одиночество хочет сыграть с ней злую шутку, и ей просто всё кажется?
Нет, не может быть! Она не ошибается: он смотрел на неё так, как тогда, в 1929 году на танцевальной площадке…
Это была ранняя деменция…
Она брала напрокат немецкие кинофильмы, слушала современную немецкую музыку, рассматривала немецкие журналы мод, на ее столике как фетиш целый год лежал непонятный ей глянцевый рекламный ювелирный журнал «Шмак». Наконец назначенный день отлёта наступил. От волнения в этот день Рашель ничего не ела. Вечером в аэропорту Кеннеди она хотела купить гамбургер, но не успела. Когда самолёт компании «Люфт Ганза» взлетел и стюардессы начали разносить еду, она была так возбуждена и увлечена разговором с очень милым соседом из Канады, что заказала принести только чай. Всё остальное произошло, как и должно было быть. Само по себе.
Незаметно самолёт приземлился в аэропорту Берлина. Стефан и Гертруда были в это время у себя дома. Рашель встретил шофёр в форменной фуражке. Он извинился за то, что фон Лоевски не смогли приехать встречать её, поскольку к ним неожиданно прибыло слишком много гостей.
Когда лимузин привёз Рашель к сказочно аккуратному дому фон Лоевски, в Германии была вторая половина дня. На лужайке перед домом под зонтиками, щурясь от весеннего солнца, за алюминиевыми столами сидели гости. Приглашённые по случаю приезда гостей девушки в униформах с голубыми передничками и пилотками обслуживали их.
Гертруда увидела её первой и с распростёртыми руками, улыбаясь, уже шла к ней:
— Как жалко! Мы только что закончили обед. Но, что-нибудь и у нас найдётся. Правда, не кошерное.
Гости, как по команде, все повернули головы в сторону Рашели и стали с любопытством разглядывать её. Девушки принесли ей стул и пластмассовую тарелку для единственного оставшегося куска пирога. После этого о ней на время все как будто позабыли, но всё равно украдкой поглядывали на неё. Голодная и усталая она сидела, почти не двигаясь, но не отводя глаз, смотрела на Стефана. Это была месть и вызов Гертруде. Гертруда перехватила её взгляд.
Потом всё завертелось, и пирога она так и не дождалась. Стало прохладно, и кое-кто из гостей перебрался в дом. Девушка предложила Рашели плед, но она отказалась. Тогда девушка её проводила по лестнице на третий этаж в небольшую романтическую спаленку со стоящими в изголовье кровати гномиками.
— Это комната младшего внука, если я правильно понимаю, — сказала девушка.
Голод давал себя знать, но Рашель нашла силы забраться в горячую ванную и, лёжа в ней, заснула. Когда она проснулась, вода в ванной была холодной, в маленькое окошко под потолком между деревянными совами уже смотрела луна. Она забралась в холодную постель и попыталась уснуть. Но голод изматывал её и напоминал о себе урчанием в пустом желудке. Она выдержала ещё один час и, нащупав матерчатые тапочки под кроватью, тихо, почти наощупь, при лунном свете спустилась вниз и нашла кухню. В углу белел широкий двухдверный холодильник. Она открыла его и яркий луч света залил помещение кухни. На одной из полок стоял керамический «Ромертопф» со слегка закопченными краями. Рашель открыла его и увидела на дне одну большую куриную ногу — она была коричневого цвета, с желе и с прилипшим к ней лавровым листом. Очарованная Рашель в беспамятстве взяла её в одну руку, закрыла дверь холодильника, а другой рукой, щупая стену, поднялась к себе. Она пыталась найти на стене выключатель, но быстро бросила эту глупую затею, села на кровать и при лунном свете съела всё, что было у неё в руках. Затем она встала, пошла в туалет и наощупь оторвала длинную полоску туалетной бумаги, завернула в неё огромную куриную кость и спрятала её под подушкой.
— Утром незаметно выброшу, — успела подумать она и тотчас заснула.
Когда она проснулась опять, в окошко бил яркий солнечный свет. Она встала, разобрала свой багаж, повесила на гвоздь свой шёлковый китайский халат с драконом, совершила туалет, одела самое лучшее и спустились вниз. Гости уже сидели за столиками на лужайке. Ей тоже подвинули алюминиевое кресло, она села, а гости, как ей показалось, стали смотреть на неё, как бы ожидая: «Что наконец, скажет эта еврейка?». В это время из дверей дома выбежала типичная немецкая куколка в униформе, со вздёрнутым носиком и стандартным глуповатым испуганным лицом. В руках у неё была куриная кость с развивающейся, как флаг, туалетной бумагой:
— Фрау фон Лоевски, фрау фон Лоевски, я убирала и вот это я нашла в спальне под подушкой у этой!.. этой!..
— Фрау Вормсер, — подсказала фрау Гертруда.
— Я рада, что вы не растерялись и сами о себе позаботились, Рашель. Но я хотела сообщить вам, что война уже кончилась, а новая ещё не начиналась! Поэтому без продуктов в этом доме никто не останется!
Я бы сама позаботилась о вас, если бы вы не уснули в ванной.
Возможно, это была шутка, но она больше была похожа на удар молнии. Это было напоминание о войне. Напряжённую тишину взорвал беззастенчивый немецкий хохот.
Она встала со стула, поднялась в спальню и быстро собрала свой чемодан. Затем она спустилась вниз, прошла мимо гостей и, не оборачиваясь, вышла на улицу. Всё произошло так быстро, что никто не понял её обиды и не остановил её.
Май 1987 год.
