Для Йирмейау такая форма религиозного культа и религиозной веры была уже пройденным этапом, он отвергал её с тем же пылом и гневом, что и культ Баала. Он уверенно противопоставил этому внешнему, поверхностному служению высокий пророческий идеал этического монотеизма, выношенный им в своём сердце с самых ранних лет. Однако этот абстрактный идеал был ещё недоступен его современникам, даже самым лучшим из них. Протесты Йирмейау были, в глазах современников, «осквернением святыни», профанацией и поруганием национального божества.
Афтара Цав (Йирмейау 7:21-8:3)
Михаил Ривкин
В те дни, когда Иерусалим был охвачен восторгом, когда перед лицом царя, его сановников и коэнов был торжественно заключён нерушимый завет со Всевышним, и все поклялись строго хранить и соблюдать каждое слово, записанное в свитке «Тора Г-спода», Йирмейау одиноко стоял в стороне и не разделял общей радости. На какое-то время он поверил этому всенародному восторгу и энтузиазму, но поверил не на долго. Очень скоро поверхностный, показной, не глубокий характер этого восторга стал ясен пророку. И вот прошло несколько лет, и во времена царя Йеоякима, сына Йошийау, стало ясно, чего стоили все эти показные торжества, чего стоит «Тора Всевышнего», если она принята только внешне, и не проникла глубоко в помыслы сынов Израиля, если они не готовы служить ей «всем сердцем и всей душою». Некие формальные нормы, зафиксированные в священном свитке, действительно соблюдались, однако общий нравственный уровень обитателей Иерусалима и Иудеи явно оставлял желать лучшего. Индивидуальная и общественная мораль, та основа, на которой базируется любое справедливое законодательство, тем более — законодательство Б-жественное, как его понимал пророк, и как он толковал закон народу, бесповоротно деградировала. Отныне пророку предстояла долгая борьба против царя-деспота, против его придворных, против элиты коэнов, «хранивших Тору» и против множества официальных царских и храмовых пророков, которые послушно этим коэнами вторили
Зачастую сравнивают царствие Менаше, сына Хизкийау и царствие Йеоякима, сына Йошийау. И в том, и в другом случае, действительно, речь идёт о последовательной, всесторонней и достаточно агрессивной реакции на ту политику религиозного пробуждения, централизации культа в Иерусалиме и ликвидации местных святилищ, которую проводил предшественник «ересиарха» на престоле. Однако между Менаше и Йеоякимом имеются и существенные различия. В Иудее на протяжении всей её долгой истории безусловно доминировал культ Г-спода, в оригинале обозначаемого четырёхбуквенным именем. Мы видим только два исторических промежутка, когда этот культ был серьёзно поставлен под сомнение. Первый раз это произошло во времена Аталии, которая учредила культ Баала в Иерусалимском Храме. При этом сам по себе уникальный статус Иерусалимского Храма сомнению не подвергался. Второй раз это случилось во времена Менаше, который установил культ идолов Баала на «высоких местах» по всей Иудее. На протяжении всей остальной истории Первого Храма в Иудее придерживались, в общем и целом, монолатрии. Внешние формы и ритуалы служения Единому соблюдались, и эта поверхностная монолатрия вполне удовлетворяла и коэнов, и большинство пророков. Вместе с тем, и коэны, и пророки были непримиримыми противниками любых форм и проявлений служения чужим богам. Именно этим объясняется та страшная жестокость, с которой Менаше расправлялся с пророками Всевышнего, непрестанные преследования их на протяжении всего его царствия. Можно сказать, что в это время шла самая настоящая гражданская война. И коэны, и пророки и «народ Страны» вместе сражались против царя-тирана, который променял поклонение Всевышнему на служение Баалу. В юные годы царя Йошийау те религиозные обычаи, которые установил Менаше, какое-то время оставались в силе. Молодой пророк Йирмейау смело бросил вызов этим обычаям, в своей борьбе он был далеко не одинок. И вот, после всех кардинальных реформ Йошийау, которые, казалось бы, открыли путь к правильному пониманию Законов Всевышнего, во времена Йеоякима и коэны, и храмовые пророки, и народ вновь вернулись к поверхностной ритуальной монолатрии.
«Йеояким стремился укрепить национальную безопасность посредством скрупулёзного храмового служения. Он не вернул в Храм все языческие мерзости Менаше, однако превратил это священное место в своего рода «страховой полис» для жителей Иерусалима. Храм, который сто лет тому назад устоял перед Санхеривом, выстоит и в войнах против Ассирии, Вавилона, Египта»[i]
Для Йирмейау такая форма религиозного культа и религиозной веры была уже пройденным этапом, он отвергал её с тем же пылом и гневом, что и культ Баала. Он уверенно противопоставил этому внешнему, поверхностному служению высокий пророческий идеал этического монотеизма, выношенный им в своём сердце с самых ранних лет. Однако этот абстрактный идеал был ещё недоступен его современникам, даже самым лучшим из них. Протесты Йирмейау были, в глазах современников, «осквернением святыни», профанацией и поруганием национального божества.
Пророк стоял во вратах Храма и смело упрекал всех, приближавшихся к священному приделу:
«Так сказал Г-сподь Ц-ваот, Б-г Йисраэйлев: исправьте пути ваши и деяния ваши, и Я дам вам жить в этом месте. Не надейтесь на лживые слова говорящих: «это храм Г-сподень, храм Г-сподень, храм Г-сподень», Но если вы действительно исправите пути ваши и деяния ваши, если (справедливо) судить будете человека с ближним его, Не будете притеснять чужеземца, сироту и вдову, не будете проливать кровь невинную на месте этом и не пойдете за чужими Б-гами во зло себе, То Я дам: вам жить на месте этом, на земле, которую дал Я отцам вашим на веки веков. А вы полагаетесь на слова лживые и бесполезные. Как, красть, убивать, прелюбодействовать, клясться лживо и воскуривать Баалу, и следовать за чужими Б-гами, которых вы не знали, А (потом) приходить и предстоять предо Мною в доме этом, названном именем Моим, и говорить: «мы спасены», чтобы (опять) совершать все эти мерзости? Разве пещерой разбойников стал в глазах ваших дом этот, названный именем Моим? И вот, Я вижу это, — сказал Г-сподь. Ступайте же на место Мое в Шило, туда, где прежде водворил Я имя Мое, и посмотрите, что сделал Я с ним за злодеяния народа Моего, Йисраэйля. А теперь, за то что вы делали все эти дела, — сказал Г-сподь, — и говорил Я вам (постоянно), а вы не внимали, и взывал Я к вам, а вы не отвечали, Сделаю Я с домом этим, который назван именем Моим, на который вы надеетесь, и с местом этим, которое Я дал вам и отцам вашим, так же, как сделал Я с Шило. И отброшу Я вас от лица Моего, как отбросил Я всех братьев ваших, все семя Эфрайима» (Йирмейау 7:3-15)
«Пророчество Йирмейау во вратах Храма является попыткой пробудить какой-то отклик в душах людей, которые толпятся у ворот Дома Г-сподня. \…\ Йирмейау знает, что царь не достоин лучшей участи, но, может быть, народ сумеет своими силами предотвратить нависшую над Храмом угрозу разрушения. Единственная возможность пробудить народ от спячки, это пророчество «гнева и печали». Йирмейау бросает своим слушателям страшное пророчество разрушения города и Храма краткими, ритмичными возгласами. \…\ Нет никаких стилистических изысков и околичностей»[ii]
Пророк, стоя во вратах Храма, провозглашает религиозную доктрину головокружительной смелости и невероятной новизны. Он отменяет всякое превосходство Иудеи над Эфраимом, более того, превосходство Иерусалимского храма над святилищем в Шило. Народ Иудеи не может и не должен иметь, перед лицом Всевышнего, никаких преимуществ пред народом Израиля, а раз так, то девальвируется и всякое преимущество одного святилища перед другим. Если сыны Иудеи будут вести себя подобно сынам Эфраима, то и их неизбежно ожидает тот же трагический финал…
И сразу вслед за этой смелой религиозной идеей, «обнуляющей» вековечное убеждение жителей Иерусалима и Иудеи в своём имманентном превосходстве, пророк высказывает ещё более радикальную идею, он прямо отрицает тот религиозный ритуал, который и для коэнов, и для официальных пророков, и для «народа Страны» составлял самую суть служения Всевышнему, был своего рода вероисповедальным «инвариантом», тем первичным постулатом религии, который никто не смел брать под сомнение. Сам Всевышний в первом лице провозглашает устами пророка
Так сказал Г-сподь Ц-ваот, Б-г Йисраэйлев: добавьте к (мирным) жертвоприношениям вашим всесожжения ваши и ешьте (сами) мясо, Потому что Я не говорил отцам вашим и не повелел им в день, когда вывел их из земли Египетской, о всесожжениях и жертвах; А вот что заповедал Я им, сказав: внимайте голосу Моему, и (тогда) Я буду вашим Б-гом, а вы будете Моим народом; и следуйте по всему тому пути, который Я заповедую вам, чтобы благоденствовать вам (там 7:21-23)
Йирмейау всей душой признавал и приветствовал великие идеалы нравственного совершенства, зафиксированные в том «свитке Торы», который торжественно освятили вечным заветом и сам царь, и коэны, и весь народ. Признавал он и те этические предписания, которые можно назвать «Тора в сердце». Однако он категорически отказывал в статусе «Б-годанных» тем частям свитка, где были подробно прописаны ритуалы жертвенного служения. Пророк отрицал в равной степени как жертвоприношения на «высоких местах», так и жертвоприношения в месте которое избрал Б-г
После всех этих смелых слов нас уже не должны удивлять пламенные инвективы пророка против любых форм человеческих жертвоприношений и даже против их символической имитации в тех местах, которые издревле предназначались для этих жутких и отвратительных ритуалов (7:29-31).
Далее следует мрачное пророчество о грядущих несчастьях, разорении и поругании Иерусалима, которые настанут, если слова пророка не будут услышаны. Впервые появляется страшное название Гэй Арэйга (Долина убийства), как собирательный образ всех грехов и нечестий (7:32-34).
Завершается наша Афтара таинственной и очень тёмной по своему буквальному смыслу картиной разбросанных у стен Иерусалима костей царей и других знатных людей, которые были погребены на кладбище, расположенном в этой долине. Пророк настаивает, что эти кости никогда не будут собраны и погребены, и этим выражает высшую степень омерзения и осуждения греха! (там 8:1-3)
С точки зрения Й. П. Вейнберга этот жутковатый в своей зримой конкретности эпизод служит пророку для усиления полемического эффекта как способ показать всю меру греха его оппонентов
«[Этот образ выражает] старание пророка раскрыть конкретное содержание сущностных для него представлений о «хороших пастырях» и особенно о пастырях «дурных». Под «дурными пастырями» подразумеваются прежде всего последние цари Йехуды в целом: «И в то время (божественного суда), говорит Йахве, выбросят кости царей Йехуды» (8:1 и сл.)»[iii]
С этим точным наблюдением спорить не приходится, но следует иметь в виду, что образ погребённых, а затем извлечённых из могилы костей имеет для пророков Израиля особый смысл.
Этот образ ещё появится при чтении еженедельной афтары…
Примечания:
[i] בנימין לאו ירמיהו גורלו של החוזה ידיעות ספרים 2010 עמ’ 110
[ii] בנימין לאו ירמיהו גורלו של החוזה ידיעות ספרים 2010 עמ’ 118
[iii] И. П. Вейнберг Введение в ТАНАХ Пророки Гешарим Иерусалим 5765 Мосты культуры М 2005 стр. 71
