Лжедмитрий отвечал Годунову по полной своей «программе». Он обвинял Бориса в том, что тот «украл у нас государство с дьявольской помощью», лишил жизни многих знатных бояр, а «изгубив вельмож, начал острить нож и на нас». Далее он объяснял, что Борису не удалось убить его, т.к. «мы были спасены от смерти доктором нашим Симеоном». «Опомнись, -увещевал Отрепьев Годунова, — …отдай нам наше, и мы тебе для Бога отпустим все твои вины… Лучше тебе на этом свете что-нибудь претерпеть, чем в аду вечно гореть за столько душ, тобою погубленных.»
ОТРЕПЬЕВ — «ЦАРЬ» C УЛИЦЫ ВАРВАРКА
Генрих Иоффе
Окончание Начало
«Холодная война»
Еще до того, как «Дмитрий Иванович» собрал свою рать и двинул ее к границе с Россией, между ним и правительством Годунова развернулась настоящая пропагандистская война. Началось с вызова Марии Нагой (в монашестве Марфа) в Кремль. Там от нее ожидали признания в том, что сын ее, Дмитрий, действительно погиб, а тот, кто выдаёт себя за него — вор и расстрига. Марфа, видимо, поняв, что дело приобретает большое политическое значение, отвечала, что не знает, жив ли сын или нет, но ей говорили, будто его увезли за границу. Пришедшая в ярость от такого ответа царица Мария (жена Годунова) бросилась на Марфу с бранью и горящей свечей, чтобы выжечь ей глаза. Годунов с трудом защитил Марфу.
Из Москвы на польскую границу посылали грамоты, в которых говорилось, что «царевич» не кто иной, как беглый монах Гришка Отрепьев. Боярин В. Шуйский уверял московский народ, что он сам хоронил мальчика — царевича Дмитрия в Угличе, а тот, который теперь выдаёт себя за него — «вор Гришка Отрепьев». В Польшу послали спутника Отрепьева Варлаама и некоего сына боярского Якова Пыхачева. Они уверяли короля и панов, что нет никакого «царевича», а есть беглый монах Отрепьев. Но «царевич» повернул их показания в свою пользу: убедил, что эти двое посланы Годуновым, чтобы «царевича» убить. В результате Варлаама посадили в тюрьму, а Пыхачева казнили.
Годунов отправил к королю дворянина П. Огарёва с грамотой, в которой говорилось: «Мы дивимся, каким обычаем такого вора в ваших государствах приняли и поверили ему, не пославши к нам за верными вестями». Король отвечал, что он якобы к этому делу непричастен, виновны некоторые своевольные паны, они будут наказаны.
В пропагандистскую борьбу с Самозванцем вступил и патриарх Иов. Велено было читать народу во всех церквях, что «король Жигимонт преступил крестное целование и, умысля с панами, назвал странника, вора, беглого чернеца, расстригу Гришку Отрепьева, князем Дмитрием Угличским для того, чтобы бесовским умышлением своим в Российском государстве церкви божии разорить, веру христианскую попрать… И то не явное ли их злодейское умышление, воровство и бесовские мечты?» Иов подробно описывал весь путь Отрепьева и его спутников в Литву и Польшу и заканчивал грамоту призывом проклясть расстригу и вора Гришку. «А мы здесь, в царствующем граде Москве, — писал он, — соборно и со всеми православными христианами также их вечному проклятию предали и вперёд проклинать повелеваем». Все высшие духовные лица скрепили грамоту своими печатями.
Лжедмитрий отвечал Годунову по полной своей «программе». Он обвинял Бориса в том, что тот «украл у нас государство с дьявольской помощью», лишил жизни многих знатных бояр, а «изгубив вельмож, начал острить нож и на нас». Далее он объяснял, что Борису не удалось убить его, т.к. «мы были спасены от смерти доктором нашим Симеоном». «Опомнись, -увещевал Отрепьев Годунова, — …отдай нам наше, и мы тебе для Бога отпустим все твои вины… Лучше тебе на этом свете что-нибудь претерпеть, чем в аду вечно гореть за столько душ, тобою погубленных.»
Пропагандистскую войну Годунов Отрепьеву проиграл. Большинство склонялось к вере в «царевича». В Москве толковали, что те, кто против «царевича», просто бояться Бориса, а ему самому, если говорить правду, «надо царство оставить и о животе своём промышлять».
Вторжение
15 августа 1604 г. «царевич» повёл свою «рать» (около 5 тыс. человек) к границам Московского государства. Карамзин пишет, что это была не рать, а «сволочь»: главным образом «бродяги, голодные и полунагие, требуя оружия не для победы, а для грабежа». Поначалу, вероятно, так и было, но по мере продвижения эта «сволочь» пополнялась и теми, кто либо ненавидел Годунова и его правление, либо искренне верил, что войско ведёт природный русский царь. В октябре «Дмитрий Иванович» уже с 15-тысячным войском перешёл русскую границу. Многие города встречали его хлебом-солью, выдавали ему своих воевод, один за другим переходили на его сторону. В ноябре он осадил Новгород-Северский, однако войска под командованием любимца Годунова, молодого воеводы П. Басманова отбросили его. Лжедмитрий предлагал Басманову сдаться ему как законному царю, но Басманов ответил: «Наш царь в Москве, а тебе сидеть не на престоле, а на колу». Если в этот момент кто-нибудь сказал бы, что совсем скоро Басманов перейдёт на сторону самозванца, он, наверное, зарубил бы этого человека. Но…
В январе 1605 г. годуновские войска под командованием В. Шуйского и Ф. Мстиславского нанесли поражение отрядам «царевича» при Добрыничах, он отступил и засел в Путивле. Туда направили нескольких монахов, которые, имея с собой яд, должны были отравить «царевича». Попытка не удалась: монахов схватили. Поражение при Добрыничах привело «царевича» в такое уныние, что он уже готов был уйти в Польшу Но бывшие при нем русские и казаки взбунтовались, обвиняя его в стремлении самому сбежать, а их «предать мести Годунова». «Если так, — говорили ему, — мы тебя самого выдадим Годунову». «Дмитрию Ивановичу» волей — неволей пришлось остаться. Он выпустил новый манифест о своём «чудесном спасении» в Угличе, и к нему опять стали стекаться сторонники.
Гибель Годуновых
Борьба была далеко не окончена, когда случилось непредвиденное. 13 апреля 1605 г. Борис Годунов, с утра казавшийся совершенно здоровым и даже повеселевшим, после обеда вдруг почувствовал «колотье» и потерял сознание. Из его ушей и носа шла кровь. Послали за докторами, но было поздно. Успели только постричь Годунова в монахи под именем Боголепа. Царь скончался. В народе говорили, что он, не выдержав душевных мук, отравил себя сам. Можно ли, однако, исключить, что эту смерть вела чья-то рука?
По праву наследия царём был провозглашён сын Бориса — 16-летний Фёдор. Жители Москвы присягнули ему, целуя крест. Присягали и другие города. В присяге подчёркивалось, чтобы «к вору, который называется князем Дмитрием Углицким, не приставать, с ним и его советниками не ссылаться ни на какое лихо, не изменять, не отъезжать, лиха никакого не сделать, государства не подыскивать и того вора, что называется царевичем Дмитрием Углицким на Московском государстве видеть не хотеть». Дьяки присягали присягой, которую и ныне можно было бы употребить:
«Всякие дела делать вправду, тайных и всяких государственных дел и вестей никому не сказывать, государыневой и государевой казны всякой и денег не красть, дел не волочить, посулов и поминков ни у кого не брать, никому ни в чем по дружбе не норовить и не покрывать, по недружбе ни на кого ничего не затевать.».
Молодой царь Фёдор Годунов не пал духом. Не способные взять крепость Кромы, захваченную отрядами самозванца и казаками атаманы Корелы, воеводы Ф. Мстиславский и Д. Шуйский были отозваны и вместо них под Кромы были направлены герой Новгород-Северского П. Басманов и князь М. Катырев-Ростовский. Случилось, однако, то, чего никто, и меньше всех Фёдор, мог ожидать. Видимо, обиженный и оскорблённый тем, что первым воеводой (в силу правила «местничества») был назначен не он, а Катырев-Ростовский, Басманов изменил присяге и объявил, что истинный царь не Фёдор Годунов, а «Дмитрий Иванович». И войска, осаждавшие Кромы и уже ранее проявлявшие «шатость», стали присягать «Дмитрию Ивановичу». Только вчера этот «Дмитрий Иванович» сидел в Путивле, почти как на краю пропасти, теперь же надменно заявлял, что будет в Москве, «как только на деревьях станет лист развёртываться». А в Москве уже открыто говорили: «Не долго царствовать Борисовым детям. Вот придёт Дмитрий Иванович!». Еще будучи в Путивле, «царевич» приказал войскам двигаться в Орёл и сам не спеша направился туда.
В середине мая от самозванца в Москву стали прибывать посланцы, которые на людных местах читали «царевичевы» грамоты с проклятиями Годунову и«сыну его Федьке» и призывом присягать «законному царевичу». Многих посланцев хватали, но прибывали все новые. Прибывшие 1 июня в Красное село Наум Плещеев и Гаврила Пушкин (предок поэта) сумели возбудить толпу и повести ее в Кремль. Сначала взялись за патриарха Иова. Простым монахом его отправили в дальний монастырь. По дальним монастырям разослали и всех родственников Годуновых.
Семью Бориса Годунова отвезли в их дом в Кремле, где они некоторое время находились. Казнить царицу и ее детей было поручено дворянам Молчанову и Шарфединову. Они взяли с собой трёх дюжих стрельцов, «зверовидного облика», и явились в дом, где фактически под арестом находились Годуновы. Мать и ее детей развели по разным комнатам. Царицу сразу же удавили верёвкой. Фёдор, обладавший недюжинной силой, мужественно сопротивлялся, но его ударили дубиной по голове, а потом, по словам С. Соловьёва, убили «самым отвратительным образом», раздавив половые органы. Карамзин считал, что молодой царь Фёдор Борисович «обещал много полезного и прекрасного для счастия России» Так свершилось первое цареубийство на Руси. Царевна Ксения лишилась чувств, и это, может быть, спасло ей жизнь. Позднее ее постригли в монахини под именем Ольги и сослали в Белозерский монастырь. Умерла она в 1622 г. Труп Бориса изъяли из Архангельского собора, где он был похоронен, и зарыли в монастыре между Сретенкой и Рождественкой. Рядом закопали трупы молодого царя Фёдора и бывшей царицы.
«Вино лилось рекой перед кровью»
20 июня 1605 г. Лжедмитрий торжественно въехал в Москву. Он восседал на белом коне, который окружали 60 самых знатных бояр, поляки, литовцы, немцы. Били барабаны, трубили трубы, звенели колокола. Народ падал ниц, кричал самозванцу: «Здравствуй, отец наш, великий государь Дмитрий Иванович! Сияй и красуйся, о, солнце России!»
Он был хороший артист, этот «Дмитрий Иванович». Так искренне молился у захоронения Ивана Грозного, что, видя это, народ плакал. Привезли Марию Нагую, еще при Годунове постриженную в монахини под именем Марфы, и она, рыдая, «узнала» своего «сына». Видя «Дмитрия Ивановича», почтительно шедшего у кареты «своей матери», москвичи тоже проливали слезы от умиления. Потом Марфа будет говорить, что она признала самозванца своим сыном «со страху».
И был великий пир во всем городе. Вино лилось рекой, но дальновидный летописец записал: «И вино лилось в Москве перед кровью».
Правление Лжедмитрия 1-го
По уже приводимой метафоре В. Ключевского, самозванца «заквасили» в Москве, скорее всего во дворе бояр Романовых. Замысел был непростой: свалить Бориса Годунова руками подставного лица. Но получилось так, что человека этого «испекли» в «польской печке», в Польше. Это обстоятельство не могло не вынуждать « царевича» вести «раздвоенную политику», платить по двум счетам.
По одному счету, представляя себя природно-законным русским царём, он должен был «царствовать» так, чтобы это соответствовало обычаям и нравам «московитов». И он, конечно, понимал это. Венчался на царство по тому же обряду, что и цари — его предшественники, не проявлял особой жестокости, дав «обет Богу не проливать христианской крови», повышал жалованье «служилым людям», сам принимал челобитные, даже облегчал положение холопов и беглых крестьян, проявлял личную смелость, удальство и т. д. Все это популяризировало его в русском народе.
Но приходилось платить и по «иноземному счету», прежде всего полякам. Без их поддержки он не стал бы «Дмитрием Ивановичем»: просто заглох в каком-нибудь монастыре. Этот второй счёт был, может быть, не меньше первого: многие московские бояре, и не только бояре, хорошо знали, кто таков на самом деле «царь Дмитрий Иванович». В любой момент, который представился бы им подходящим, они могли отправить «царя Дмитрия Ивановича» вослед Борису Годунову. Не учитывать этого «Дмитрий Иванович» не мог. И хотел он того или нет, ему приходилось выполнять в Москве то, что он обещал польским панам в обмен на их военную, финансовую и политическую поддержку. А обещать он был вынужден немало. Обещал обратить Московское государство в католичество (и сам тайно принял католичество), передать Северские и Смоленские земли Польше, щедро расплатиться с польскими магнатами и воеводами, поднести несметные богатства Марине Мнишек и др.
Лжедмитрий был, пожалуй, первым «прозападническим царём». Он публично говорил русским, что они отстающие, что им нужно многому учиться у иностранцев, не следовал некоторым нравам, обычаям и привычкам «московитов» (не крестился перед иконами, не молился перед едой, в церковь ездил на коне и т. д.), благоволил иностранцам-католикам и проч.
В народе все это вызывало удивление и неприязнь, которыми не преминули воспользоваться бояре, среди которых главную роль играл Василий Иванович Шуйский. Рюрикович по происхождению, он, как и бояре Романовы (к которым по матери принадлежал царь Фёдор Иванович), был противником неродовитого Бориса Годунова и, можно думать, не оставался в стороне при «заквашивании» самозванца. Прожжённый политик, Шуйский не раз менял своё высказывание об «угличском действе». Тогда, как мы уже знаем, он заявил, что царевич погиб, случайно напоровшись на нож при игре в «тычку». Позднее, после того, как П. Басманов и некоторые другие воеводы — бояре вместе с войском под Кромами перешли на сторону самозванца, Шуйский заявил, что царевич Дмитрий не погиб в Угличе, а чудесным образом спасся и вот теперь движется с войском в Москву, чтобы занять свой законный престол.
Но когда самозванец уже царствовал «на Москве», Шуйский в третий раз переменил сказанное ранее. Пожалуй, скорее всего, в нем взыграли замыслы собственного царствования: Годунов был устранён, не устранить ли, пока не окреп, и самозванца? У Шуйского нашлось немало верных людей, которым он стал говорить, что сам хоронил царевича Дмитрия и что ныне Московское государство — «у ног обманщика», а он — «орудие ляхов, еретиков и папистов». Верных ему людей было немало, но среди них нашлись и такие, которые донесли кому следовало. Шуйский был схвачен, его судили «соборно», подвергли пыткам, но он никого из сообщников не выдал. Приговорили к смертной казни. 25-го июня он стоял на Лобном месте, подле секиры и плахи и уже говорил собравшемуся народу, что умирает «за истину и веру христианскую», как неожиданно примчавшийся всадник крикнул: «Стой!».
Это «царь Дмитрий Иванович» в последнюю минуту прислал сказать, что он милует боярина Василия Шуйского. В Москве одни говорили, будто Лжедмитрия уговорили поляки из его окружения, чтобы создать себе образ «милостивого государя», другие — что он внял слёзным мольбам «матери» — инокини Марфы. Так это было или нет, но помилование Шуйского явилось громадной ошибкой Лжедмитрия, стоившей ему жизни.
Мятеж Шуйского и гибель «царя Отрепьева»
Казнь Шуйскому была заменена ссылкой, но он не успел добраться до ее места, как ему разрешили вернуться. Изощрённый, хитрый политикан, лицемер он, вернувшись, сумел внушить самозванцу доверие и даже приблизиться к нему. Но если Лжедмитрий мог думать, что своим помилованием он «разоружил» Шуйского, то плаха и секира палача, возле которых тот уже стоял по приказу Лжедмитрия, только добавили Шуйскому ненависти к «царю». Теперь он, однако, понимал, что одним распространением слухов о самозванстве «Дмитрия Ивановича», его тайном и Марины Мнишек (с которой он повенчался в мае 1606 г.) католичестве народ против «царя» не поднять. И Шуйский прибёг к заговору. Возглавила его троица: он сам, а также князья Василий Васильевич Голицын и Иван Семёнович Куракин. Условились самозванца убить, «а кто после него из них троих будет царём, тот не должен никому мстить за прежние досады, но по общему совету управлять Российским царством».
К заговору примыкали все новые люди. Шуйскому удалось привлечь воевод 18-тысячного отряда новгородского и псковского войска, собранного около Москвы для предполагавшегося похода в Крым. План состоял в том, чтобы окружить дворец и убить Лжедмитрия. Для привлечения большинства народа выкинули обманный лозунг: «Поляки бьют бояр и государя!» На самом деле решили перебить поляков в их домах, помеченных заранее. Немецких алебардщиков из охраны «царя» постановили не трогать, как воинов, верных присяге любой службы.
Слухи о заговоре доходили до охраны Лжедмитрия, состоявшей главным образом из иностранцев, и они сообщали ему об опасности, но он говорил, что у него хватит сил подавить любой мятеж…
В 4 утра 17 мая ударили колокола на Ильинке, на Новгородском дворе, и тут же зазвонили все московские колокола. Толпы заговорщиков бросились на Красную площадь, где уже на конях и при полном вооружении находилось две сотни бояр и дворян. Шуйский на коне, в одной руке — меч, в другой — крест, въехал в Кремль через Спасские ворота. Слез с коня возле Успенского собора, вошёл внутрь, приложился к иконе Владимирской богородицы и крикнул толпе: «Во имя Божие идите на злого еретика!»
Вооружённая толпа бросилась во дворец, где спал Лжедмитрий. Он проснулся от страшного шума, велел находившемуся во дворце П. Басманову пойти и выяснить, что происходит. Басманов встретил толпу в сенях. От него грозно потребовали:
— Веди нас к твоему самозванцу — бродяге!
Басманов бросился в спальню к Лжедмитрию, вслед за ним ворвался какой-то мятежник, но Басманов ударом меча рассёк ему голову. Сам же Лжедмитрий, выхватив меч из рук одного из телохранителей, бросился навстречу бушевавшей толпе и, размахивая мечом, закричал:
— Я вам не Годунов!
Немногочисленная охрана едва успела затворить дверь. Мятежники стали взламывать ее, к ним снова вышел Басманов. Прославленный герой обороны Новгород-Северского, он попытался утихомирить разъярённых людей, говорил им, что мятеж принесёт Русскому государству много бед. Кто-то крикнул :
— Злодей! Иди в ад вместе со своим царём!
И всадил Басманову нож в сердце, убив его на месте. Мёртвого, Басманова сбросили с крыльца…
А Лжедмитрий, в поисках спасения, метался из комнаты в комнату, подбежал, наконец, к окну и выпрыгнул на подмостки, построенные для праздников в связи с венчанием Лжедмитрия и Марины Мнишек. С этих подмостков он попытался перепрыгнуть на такие же другие и … рухнул с высоты примерно в 15 сажен! Сломал ногу, разбил грудь. В бессознательном состоянии его подобрали находившиеся здесь (это был так называемый Житный двор) стрельцы и, облив водой, привели в чувство. Лжедмитрий умолял их спасти его, вернуть на трон, обещая за это жён и имущество бояр-изменников. Между тем, на Житный двор стал стекаться народ, мятежники требовали у стрельцов передать им «расстригу Отрепьева», объявившего себя царём. Стрельцы не соглашались, настаивали на том, чтобы опросить мать «Дмитрия Ивановича» — инокиню Марфу. Если она признает его сыном, стрельцы, как они говорили, «умрут за него», если нет, «то Бог в нем волен». Марфу вызвали из кельи, и она признала, что как «жена слабая» из-за угроз, подношений и лести говорила «греховно». Сын ее — царевич Дмитрий — погиб в Угличе, «Дмитрий Иванович» — самозванец. Это же подтверждали и родственники Марфы.
Лжедмитрия внесли во дворец. Мятежная толпа сорвала с него царскую одежду, на тело набросили рубище и, матерно ругая, вопрошали:
— Говори, кто ты есть, злодей! Кто твой отец? Откуда ты родом?
Он плакал, твердил, что он — Дмитрий, сын царя Ивана Васильевича, и это подтвердила его мать–инокиня. Князь Иван Голицын прервал его:
— Ее свидетельство нам известно. Оно предаёт тебя казни!
Лжедмитрий просил отнести его на Лобное место, где он все скажет народу. Но Шуйский и другие бояре–мятежники опасались, как бы он не склонил часть народа на свою сторону и торопились покончить с ним. Выскочившие из толпы дворяне Иван Войков и Григорий Валуев двумя выстрелами из пищалей положили конец фантастической истории монаха Григория Отрепьева, почти на год сумевшего стать русским царём.
Три дня на Красной площади были выставлены два трупа. Лжедмитрий, едва прикрытый, лежал на столе с дудкой и волынкой, Басманов — на скамье, у его ног. Потом Басманова похоронили у церкви Николы Мокрого, а самозванца в Убогом доме за Серпуховскими воротами. Позднее поползли слухи, что там происходят какие-то волшебства. Тогда «расстригу» вырыли из могилы, сожгли на Котлах, прах смешали с порохом и выстрелили из пушки в ту сторону, откуда он пришёл в Россию в царском обличии.
Новый царь появился скоро. Его не выбрали, как Бориса Годунова, на Земском собрании, а просто выкликнули с Лобного места, и толпа на Красной площади громкими криками поддержала выклики. Так царём стал боярин Василий Шуйский, возглавивший мятеж, который сверг «Дмитрия Ивановича».
А в Москве начались кровавые погромы поляков и русских — его сторонников. Но Шуйский и бояре, опасаясь войны с Польшей, постарались прекратить погромы, привлекли к охране стрельцов.
« Столица, — писал Карамзин, -утихла до времени, но знатная часть государства уже пылала бунтом! Там, где явился первый Лжедмитрий, явился и второй…»
Но это уже другая страница Смуты.
