Выпить кофе. Позавтракать. К завтрашней лекции подготовиться. Которую читать вовсе не хочется, потому что студенты знают: в это время он думает не о них. Он знал, что они знают, что он о них это знает. Такое всеобщее знание. Круговая порука съевших кошмарный плод с жуткого дерева. Нет, новости позже. Иначе ни кофе, ни лекции. Как она называется? Судьба России в прозе 2020-ых. С какого бодуна так закрутил? Правда, ещё до всего до этого, до которого невозможный, немыслимый шаг от постели.
Трели соловья в контексте безумия
Михаил Ковсан
В один миг, в одночасье всё рухнуло, в хаос возвратилось, словно не было тысячелетий цивилизации, да что там, свет не был ещё сотворён, «и земля была полой, пустой, и над бездною тьма, и над водой дух Бога веет». Он всегда добавлял: одинокий.
Задним числом было совершенно понятно: к этому шло, должно было случиться, не произойти никак не могло. В этой цепи жутких, безобразно безнадёжных глаголов доминирует тоска совершённости, отделяющая непереходимой чертой завтрашний день от сегодня, где, словно с сосульки, свисает одинокая капля надежды, надо признать, ядовитая, не позволяющая здраво посмотреть, ergo трезво увидеть и оценить. Вцепишься в ядовитую каплю руками, зубами — будто в каплю можно вцепиться — и врёшь себе, врёшь: конечно, самое страшное, самое гнусное неизбежно, но такого самоубийственного безумия быть просто не может. Даже сумасшедшие в иных вещах ведут себя трезво, иначе все давно бы попрыгали в воду с мостов. Вот и держишься за соломинку зубами, повиснув над бездной, вроде бы зная: миг — оборвётся, но мерзко ядовитая капля, обретая голос, мудрости бессовестно подражая, звонко, бесстыже в ухо тебе шепелявит: быть такого не может, не может быть, потому что не может. Так сладко сиреной вдувает, что последним идиотом ей веришь.
И правда. Такого быть не могло. И вот тебе на. Подобное уже как-то случилось. Почему же как-то? Есть точная дата. Даже помнит: ясное утро. В магазинном телевизоре бесшумно самолёты в высотки врезаются. Голливуд. Ужастик. Миллиарды просмотров. И долларов миллиарды. Просмотры и миллиарды окажутся правдой. Голливуд ни при чём. Аналогии ни к чему. Рано, не время. А время вставать и думать, думать, чтобы придумать: что делать? Ещё месяц — работа, жильё, счёт в банке и прочее, всё, что началось на второй день Творения вместе со светом. И что потом? Что Господь ему уготовил после того, как сотворит и будет в седьмой день отдыхать, самому предоставив решать: возвращаться — как и когда, оставаться — где и зачем? Здесь — приютят, месяц, другой, туда-сюда, лекции, интервью, статеечки как-то где-то пристроят. А потом? Туда? Попробуй ещё доберись. И? Сразу посадят или дадут порезвиться? Попировать во время чумы, отпраздновать в ад возвращенье? Дорога в ад, как известно… Только в этом варианте никакими благими не пахнет. В ад лишь потому, что в раю места ему не нашлось, такой билетик достался, ничего не поделаешь, другие до него раскупили, сидят в первых рядах, попкорн жрут, уставившись на экран.
А на экране… Господи, лучше бы не смотреть, но глаза пялятся сами, запрещающие сигналы из мозга никак не проходят. От них — пожалуйста, проходит такое, что участки, за воображение отвечающие, вспыхивают, словно буря на солнце: бах — во все стороны разлетелось, протуберанцы-засранцы бесами злыми запрыгали, лучами-ногами радиоактивными буйно задрыгали, пьяной солдатнёй святые места и местечки укромные обрыгали.
Нет, это зря. Не сами себя сделали солдатнёй, не сами себя в гнусь защитную обрядили, в кровавую мерзость себя нарядили. Может, как-то об этом? Пока деньги платят, надо их отрабатывать. Рассказик какой сочинить. Как бы только мозги хоть на полдня себе вправить, чтобы в слова буквы слепились, те — в предложения, пару сот предложений — рассказик. Может, больше? Кто их считал. Сколько напишется — столько и надо. Перестало писаться — значит, конец. Название поэффектней — сразу в глаза. Начало — чтоб ошарашивало. Конец — чтобы запомнился, хорошо бы, умиротворил, за это читатель всегда благодарен. Конечно, не пересластить: изжога от этого. Иначе…
А если вернуться? Худо-бедно. Стены родные. Дым отечества. В конце-то концов, что такого им сделал? Всякие нейтральности про любовь, про родную природу — под псевдонимом. Грамотные тексты нужны всем и всегда. Вот этим заняться: придумать себе, пусть не очень любимому, псевдоним. И — пора. Надо встать. В прежнюю воду войти не удастся, так хотя бы — под душ. Ничего нет важней обычного ритма: успокаивает, в нормальную жизнь возвращает. Откуда? Из ада! Куда ещё не уехал, ещё ничего не решил, как может он возвратиться, ведь самолёты уже не летают. Устроили недосягаемый остров. Всё-таки как-то можно добраться? Узнать. Через Китай. Через Египет. Через Северный полюс. Мало ли. Так или иначе — подняться. Включить. Никаких новостей. Подняться — писать. Путь будет дом. Для начала. Хозяина придумаем после. Какой получится дом — таким будет хозяин. Почему бы разок так не попробовать? В самом-то деле. Новое время — новые методы, слова и всё прочее тоже.
Поначалу ничем не огороженный, дом встал возле леса, пусть не избушкой, но и не теремом, потом появилась небольшая пристройка, а главное — невысокий забор деревянный, в последнее время сменившийся серьёзным бетонным, камеры наблюдения по периметру. От кого он защищался? От воров? От бандитов? Вопросы никому, себе в первую очередь, не задавались: ответы на них были совсем невозможны.
Вот-вот. Уже что-то. Дом о хозяине кое-что рассказал. Мавр сделал, теперь о мавре забыть. Пусть вмиг всё обрушится. Была жена — нет больше жены, был дом — нет больше дома, была жизнь… Что же случилось? Чёрт его знает, пока не придумалось, но всё обрушилось вмиг, это точно. Ворвались, схватили — за что, зачем, додумаем позже — пока пленник, его охраняют.
Охранник вокруг да около долго, назойливо ходит кругами, его взгляды, сперва короткие и случайные, удлиняются, становясь сосредоточенней. Пленный пытается понять, разгадать, чего тому надо. Их взгляды встречаются, оба догадываются, вопрос: кто первым навстречу сделает шаг? Будет это всё обнажающий взгляд, недвусмысленное движение или слово, неважно. Главное: преодолеть, шаг совершить.
Ну да. Шаг. Совершить. Здесь или там? Там или здесь? Или пока от кровати до ванной. Не шаг, однако, поболе. Хорошо быть Обломовым. Во-первых, Обломовка. Во-вторых, Осип, или как его там: «Эй! Как тебя?! Умываться!» Принесёт — не отвертишься, волей-неволей начнёшь умываться, не отсылать же с тазом, кувшином и прочим. Лучше уж умываться, над судьбой Обломова размышляя, чем придумывать герою судьбу. Коротко — не роман, в двух словах, всё по делу. Которого нет и не будет. Что было, то сплыло. Пленного какой-нибудь необычной судьбой наделить, исходя из чего сюжетный ход и придумать: почему его бандюки прихватили. Понятно, и профессия должна быть необычной, скажем, ветеринар, дослужившийся до директора зоопарка, айболит ненормальный: со слоном на ты, с тигром беседы беседует, с птицами о погоде щебечет. Встать, записать, пока злоба дня не вытеснила из головы, гнусной реальностью заместив.
Грехи наши тяжкие. Маята. Мятная. Медная. Медвяная. Ещё много какая.
Когда-нибудь отпустит воспоминания об этих днях на волю в пампасы или, что привычней, серьёзней и проще, птицей из клетки. Только до этого надо как-то дожить. Дело совсем не простое, никем никак не гарантированное. Как и то, что тотчас, ещё минута, поднимется и всё, что пришло в постели на ум, без особого порядка запишет. Было бы что склеивать — клей сам собою найдётся, из шкатулки вытащится, хучь малахитовой, хучь какой.
У тупоумных жлобов пошло не туда и не так. Это, разумеется, хорошо. Только на нём это не скажется. Агония скорей всего будет долгой, очень гнусной, на весь мир пердящей-смердящей. А как иначе смердам вонять, галантерейной улыбочкой смердяковской гнилыми зубами ошарашенно скалясь, весь мир мечтая окарамазить. Как четвёртого, может, самого главного братца подзаборного Валентин Никулин сыграл, светлая память большому таланту. Где они, три богатыря? Четвёртый, подзаборный шкет из вонючей парадной правит, в учебниках истории гнусненько гадит.
Встать. Перед тем, как послушать новости и увидеть чёрные мешки, грубо повторяющие очертания тел, принять дозу умиротворяющего, выглянув в спасительное окно: белка не пугливо проскачет, степенно смиренно лось подойдёт. Одним словом, или чуть боле
Шёпот, робкое дыханье,
Трели соловья,
Серебро и колыханье
Сонного ручья.
Это здесь, в постели, рядом со сном, напротив окно, а там, в чёрной реальности, рядом с глупой до невозможности смертью
Грохот, хриплое дыханье,
Муки соловья…
И дальше про полыханье и какой-нибудь эпитет погнусней для ручья.
Выпить кофе. Позавтракать. К завтрашней лекции подготовиться. Которую читать вовсе не хочется, потому что студенты знают: в это время он думает не о них. Он знал, что они знают, что он о них это знает. Такое всеобщее знание. Круговая порука съевших кошмарный плод с жуткого дерева. Нет, новости позже. Иначе ни кофе, ни лекции. Как она называется? Судьба России в прозе 2020-ых. С какого бодуна так закрутил? Правда, ещё до всего до этого, до которого невозможный, немыслимый шаг от постели.
