Русалки считались опасными и настроенными отрицательно к человечеству, особенно опасны были для мужчин. Когда русалка завидит мужчину, она заманивает его в водоём, где может утопить, защекотать до смерти. Девушек также недолюбливали: всячески прогоняли из леса, пугали, воровали у них одежду, холсты, полотна, нити, пищу, выбирали для себя любовников из их мужчин.

Девы вод

Виктор Гопман

Владимир Иванович Даль в соответствующей словарной статье своего великого труда приводит прекрасную поговорку: «Не всё то русалка, что в воду ныряет». И, соответственно, дает определение ключевому слову: «Сказочная жилица вод, водяная, водяница, берегиня; на юге русалки, мавки и майки, веселые, шаловливые создания, на севере и востоке злые, из числа нежити; в Малороссии это некрещеные дети; они наги, с распущенными волосами, прельщают, заманивают, щекотят до смерти, топят и пр.»

            Вот это самое «и пр.» попробуем, по возможности, рассмотреть в предлагаемом материале.

Для начала обратимся к фундаментальной энциклопедии «Мифы народов мира»: «Русалки, купалки, водяницы и другие, в славянской мифологии существа, как правило, вредоносные, в которых превращаются умершие девушки, преимущественно утопленницы, некрещёные дети. Представляются в виде красивых девушек с длинными распущенными зелёными волосами (ср. южнославянские вилы, западноевропейские ундины), реже — в виде косматых безобразных женщин (у северных русских)».

Остановимся немного на ундинах — существах, возможно, не очень нам хорошо знакомых: «Ундины (от лат. unda, «волна»), в низшей мифологии народов Европы духи воды, русалки. Прекрасные девушки (иногда с рыбьими хвостами), выходящие из воды и расчёсывающие волосы. Своим пением и красотой завлекают путников вглубь, могут погубить их или сделать возлюбленными в подводном царстве».

Следует подчеркнуть, что это не расположенный в Германии Баден-Баден, а австрийский Баден, спа-курорт в 26 км к югу от Вены, где находится также крупнейшее в центральной Европе казино; добираются сюда на трамвае, конечная остановка которого — прямо у входа в Венскую оперу.

Далее перейдем к «Мифологической энциклопедии Вики»: «Считалось, что русалками становятся девы, обычно самоубийцы, утопившиеся в водоёмах из-за несчастной, неразделённой любви. Позднее, после прихода христианства, стало считаться, что русалками становятся, как правило, некрещёные девушки. Волосы у русалок всегда распущены, что является признаком нечистой силы: у славян не было принято ходить простоволосыми.

Русалки считались опасными и настроенными отрицательно к человечеству, особенно опасны были для мужчин. Когда русалка завидит мужчину, она заманивает его в водоём, где может утопить, защекотать до смерти. Девушек также недолюбливали: всячески прогоняли из леса, пугали, воровали у них одежду, холсты, полотна, нити, пищу, выбирали для себя любовников из их мужчин.

Вместе с тем, русалкам приписывались и положительные черты. Считалось, что они любят детей, всячески оберегают их, спасают от диких животных, выводят из леса. Иногда русалки спасали тонущих. Им приписывался весёлый характер: ночью они кувыркаются, играют, ведут беговые игры, хороводы, пляшут, хохочут…»

            Вообще-то, надо сказать, что после ознакомления со справочными и отчасти академическими источникам остается ощущение скорее амбивалентное — попросту говоря, хотелось бы определиться, за нас эти существа или против. Потому для ясности, равно как и для полноты картины обратимся к литературе художественной, где русалкам всех видов уделено немалое внимание.

            Стоит только завести речь о водных девах — и тут же, естественно, на память приходит Александр Сергеевич: «Русалка на ветвях сидит» (восьмая строка «Руслана и Людмилы»). Правда, многие из нас — да взять хотя бы Сашу Привалова («Понедельник начинается в субботу» братьев Стругацких) немало удивлялись: как водоплавающая русалка исхитрилась взгромоздиться на дуб. А между тем здесь лишнее свидетельство того, насколько хорошо Пушкин знал русский фольклор: ведь у язычников-славян русалка именно что сидит на дереве и, не в пример злонамеренно бродящему неподалеку лешему, указывает путнику правильную дорогу к жилью или к ручью.

Пушкин завершил работу над поэмой в 1820 году, то есть на 17 лет раньше написания Андерсоном своей сказки. Вот потому мы и начали, соответственно, в хронологическом порядке.

У Пушкина имеется еще история о том, как русалка соблазнила монаха («Над озером, в глухих дубровах…» — там, где она «Играет, плещется волною, // Хохочет, плачет, как дитя…»). И еще та незаконченная драма, которую пушкиноведы по достоинству относят к числу «маленьких трагедий» поэта и которая легла в основу оперы А. С. Даргомыжского.

Как бросилась без памяти я в воду
Отчаянной и презренной девчонкой
И в глубине Днепра-реки очнулась
Русалкою холодной и могучей…

А Гоголь? «Майская ночь, или утопленница»: «Вся она была бледна, как полотно, как блеск месяца; но как чудна, как прекрасна!».

А Гумилев?

У русалки чарующий взгляд,
У русалки печальные очи…

И, конечно же, «Лорелея» Генриха Гейне, в переводе Александра Блока:

Давно не дает покоя
Мне сказка старых времен…

А теперь вернемся к Андерсену. Его русалочка, одна из шести дочерей морского царя, влюбилась в обычного земного принца и, чтобы заполучить человеческую душу, выпросила у морской ведьмы зелье, благодаря которому ее роскошный рыбий хвост обратился в девичьи ножки (тоже симпатичные — на человеческий взгляд); да вот только теперь каждый шаг для нее был сопряжен с мучительной болью, словно она шла по лезвиям острых мечей. И еще ведьма поставила условие: если принц женится на другой, то сердце русалочки тотчас же разорвется, и она станет морской пеной.

            Так всё и произошло — ведь Андерсен, в сущности, грустный сказочник…

            Перейдем же теперь к нашим прозаичным временам. Абрам Терц (он же Андрей Донатович Синявский), рассказ «Квартиранты»:

«…В скором времени одни русалки остались. Да и те… Сами знаете: индустриализация природных богатств. Дорогу технике! Ручьи, реки, озера химическими веществами пропахли. Метилгидрат, толуол. Рыба — та попросту дохнет и вверх брюхом плывет. А эти, бывало, вынырнут, отфыркаются кое-как, а из глаз — не поверите! — слезы от горя и разочарования. Сам видел. По всему роскошному бюсту — стригущий лишай, экзема и даже, простите за нескромность, венерические рецидивы. Куда спрячешься? Недолго думая — туда же, вслед за лешаками, за ведьмами — в город, в столицу. По каналу Москва — Волга, через эти самые шлюзы — в сеть водоснабжения, где почище да посытнее. Прощай, родимый край, первобытная обстановка! Сколько их тут погибло! Видимо-невидимо. Конечно, не насовсем. Бессмертные создания все-таки. Ничего не попишешь. Но некоторые из них помясистее — в водопроводных трубах застряли. Да вы сами, вероятно, слышали. На кухне кран отвернете — оттуда вдруг рыданья несутся, бултыханья разные, чертыханья. Думаете — чьи это штучки? — Их голоса — русалок. Застрянет в умывальнике и ну капризничать, ну чихать!

Между прочим, в нашей квартире одна бывшая русалка проживает вполне легко и свободно. По паспорту — Софья Францевна Винтер. Знаете ее, конечно. В бумазейном халатике бегает и водные процедуры принимает с утра до вечера. То в ванной комнате плещется по три часа кряду (другим жильцам руки помыть негде), то в тазик частично усядется и стихи про Лорелею поет. На немецком языке:

Их вайс нихт вас золь эс бедойтен
Дас их зо траурих бин…

Генрих Гейне сочинил. Говорю ей вчера: — Софа! Ты бы хоть нового жильца постеснялась. Писатель как-никак. А ты в одном халатике по коридору бегаешь, без пуговиц, без тесемок, и при каждом своем движении на полметра распахиваешься.

 

А она — бесстыжая девка — только зубы скалит. «Ваш писатель, говорит, мне «Белую сирень» подарил. Духи такие. У меня с ним, дедушка, понимание с первого взгляда».

 

Берегитесь, Сергей Сергеевич. Упаси вас Бог за нею ухаживать. Защекочет до смерти. А насчет чего посущественнее — я так скажу: рыбья кровь у нее и все прочее — рыбье. Одна только наружность дамская, для соблазна…»

А вот «Случай с русалками» Карела Чапека (из его «Большой докторской сказки»):

«Все русалки, сколько их ни было, давным-давно в гораздо лучшие места перебрались. Туда, где фильмы делают. Они играют и танцуют для кино; денег у них куры не клюют, и все на них любуются — слава на весь мир. Если бы вы только видели, какие на них туалеты и драгоценности!

Да вы сами в кино можете заметить: кажется, будто на экране двигаются барышни и дамы, а тела у них никакого нет, потрогать нельзя, всё — сплошь из одних лучей: ясное дело — русалки! Вот отчего приходится в кино гасить свет и следить за тем, чтоб было темно: ведь всякие призраки боятся света и оживают только впотьмах.

Из этого также видно, что в настоящее время ни призраки, ни другие сказочные существа не могут показываться при дневном свете, если только не найдут себе другой, более дельной профессии. А возможностей у них для этого хоть отбавляй!»

Бег времени убивает поэзию, и русалки превращаются в низкопробную ярмарочную забаву. Взять хотя бы «Жизнь Клима Самгина» Алексея Максимовича Горького: «На базаре живую русалку показывали, сверху женщина, а хвост — рыбий, сидит в ящике с водой, вроде корыта. Плечи голые и в прыщах, точно бы у человека. Многие не верят, что настоящая».

            Мимо богатой темы не мог пройти и Ярослав Гашек — вот один из рассказов Швейка:

«Несколько лет тому назад в Праге некий Местек обнаружил сирену и показывал ее на улице Гавличка, за ширмой. В ширме была дырка, и каждый мог видеть в полутьме самое что ни на есть обыкновенное канапе, на котором валялась девка с Жижкова. Ноги у нее были завернуты в зеленый газ, что должно было изображать хвост, волосы были выкрашены в зеленый цвет, на руках были рукавицы на манер плавников, из картона, тоже зеленые, а вдоль спины веревочкой привязано что-то вроде руля. Детям до шестнадцати лет вход был воспрещен, а кому было больше шестнадцати, те платили за вход, и всем очень нравилось, что у сирены большая задница, а на ней написано: «До скорого свидания!»

К прямым издевкам переходят и сатириконцы. Взять хотя бы сказку Саши Черного «Солдат и русалка» (из цикла (Солдатские сказки»). Сидит, стало быть, служивый на речке, на речке, на том бережочке, и тут «русалка, мурло лукавое, по мокрую грудь из воды выплеснулась, хохочет:

             — Уж я б с тобой в воде в кошки-мышки наигралась».

            А на резонный солдатский вопрос «Да на кой я тебе ляд, дура зеленая?» игриво отвечает «Пондравился ты мне очень! Морда у тебя в веснушках, глаза синие. Любовь бы с тобой под водой крутила…»

Рассердился солдат, ногой топнул: «Лысого беса я там под водой не видал. У тебя-то жабры. Да и какая с тобой, слизь речная, любовь? На хвост-то свой погляди…»

Ну, тут ее, милые вы мои, заело. Насчет хвоста-то… Отплыла напрочь, посередь речки на камень присела…» Собственно говоря, и вся тут любовь.

            Аркадий Аверченко (рассказ «Русалка») идет еще дальше. Вот отправляется его герой купаться душной летней ночью:

«И когда я уже хотел выкарабкаться на берег, у меня, около плеча, что-то такое как всплеснет! Я думал — рыба. Протягиваю инстинктивно руку, наталкиваюсь на что-то длинное, скользкое, хватаю… Сердце так и заныло… На ощупь — человеческая рука. Ну, думаю, утопленник. Вдруг это неизвестное тело затрепетало, забилось и стало вырываться… показалась голова… прекрасная женская голова с печальными молящими глазами… Две белые круглые руки беспомощно взметнулись над водой…

 

И, странно, я сразу же успокоился, как только увидел, с кем имею дело. Случай был редкий, исключительный, и я моментально решил не упускать его. Руки мои крепко обвились вокруг ее стройной, гибкой талии, и через минуту она уже билась на песке у моих ног, испуская тихие стоны.

 

Я успокоил ее несколькими ласковыми словами, погладил ее мокрые волнистые волосы и, бережно подняв на руки, перенес в домик. Она притихла и молча следила за мной своими печальными глазами, в которых светился ужас.

 

При свете лампы я подробнее рассмотрел мою пленницу. Она была точно такого типа, как рисуют художники: белое мраморное тело, гибкие стройные руки и красивые плечи, по которым разметались волосы удивительного, странного, зеленоватого цвета. Вместо ног у нее был длинный чешуйчатый хвост, раздвоенный на конце, как у рыбы.

 

Признаться ли? Эта часть тела не произвела на меня приятного впечатления.

Но, в общем, это было преаппетитное создание.

 

Она лежала на моей постели, блестя влажным телом, закинув руки за голову и молча поглядывая на меня глазами, в которых сквозил тупой животный страх.

 

 — Не бойся! — ласково сказал я.

 

И прильнул губами к ее полуоткрытым розовым губкам.

 

Гм… Признаться ли вам: многих женщин мне приходилось целовать на своем веку, но никогда я не чувствовал такого запаха рыбы, как в данном случае. Я люблю запах рыбы — он отдает морем, солью и здоровьем, но я никогда бы не стал целоваться с окунем или карасем.

 

 — Я думаю, — спросил я, нерешительно обнимая ее за талию, — вы питаетесь главным образом рыбой?

 

 — Рыбы… — пролепетала она, щуря свои прекрасные печальные глаза. — Дай мне рыбы.

 

Я достал кусок холодной жареной рыбы и подал ей.

 

 — Ай, — закричала она плаксиво. — Это не рыба. Рыбы-ы… Дай рыбы.

 

 — Милая! — ужаснулся. — Неужели ты ешь сырую рыбу?.. Фи, какая гадость…

 

Тем не менее пришлось достать ей живой рыбы… Как сейчас помню: это были карась и два маленьких пескаря. Она кивнула головой, схватила привычной рукой карася и, откусив ему голову, выплюнула, как обыкновенная женщина — косточку персика. Тело же карасиное моментально захрустело на ее зубах. Вы морщитесь, господа, но должен сказать правду: пескарей она съела целиком, с головой и внутренностями…

 

 — Воды, — прошептала она своими коралловыми губками. — Воды…

 

 «Беднягу томит жажда», — подумал я. Принес ей большую глиняную кружку, наполненную водой, и приставил заботливо ко рту.

 

Но она схватила кружку и, приподнявшись, с видимым удовольствием окатила себя с хвоста до головы водой, после чего рухнула обратно на постель и завизжала от удовольствия.

 

 — Милая, — сухо сказал я. — Нельзя ли без этого? Ты мне испортила всю постель. Как я лягу?

 

 — Воды! — капризно крикнула она.

 

 — Обойдешься и так! Вон вода ручьями течет с постели. Как не стыдно, право.

Действительно, одеяло и подушка были мокрые, хоть выжми, и вода при каждом движении пленницы хлюпала в постели.

 

 — Воды!!!

 

 — А чтоб тебя, — прошептал я. — На! Мокни! Только уж извини, голубушка… Я рядом с тобой не лягу… Мне вовсе не интересно схватить насморк.

 

Второй ковш воды успокоил ее. Она улыбнулась, кивнула мне головой и начала шарить в зеленых волосах своими прекрасными круглыми руками.

 

 — Что вы ищете? — спросил я.

 

Но она уже нашла — гребень. Это был просто обломок рыбьего хребта с костями, в виде зубьев гребня, причем на этих зубьях кое-где рыбье мясо еще не было объедено.

 

 — Неужели ты будешь причесываться этой дрянью? — поморщился я.

 

Она промолчала и стала причесываться, напевая тихую, жалобную песенку.

 

Я долго сидел у ее хвоста, слушая странную, тягучую мелодию без слов, потом встал и сказал:

 

 — Песенка хорошая, но мне пора спать. Спокойной ночи.

 

Лежа навзничь, она смотрела своими печальными глазами в потолок, а ее губки продолжали тянуть одну и ту же несложную мелодию.

 

Я лег в углу на разостланном пальто и пролежал так с полчаса с открытыми глазами. Она все пела.

 

 — Замолчи же, милая, — ласково сказал я. — Довольно. Мне спать хочется. Попела — и будет.

 

Она тянула, будто не слыша моей просьбы. Это делалось скучным.

 

 — Замолчишь ли ты, черт возьми?! — вскипел я. — Что это за безобразие?! Покоя от тебя нет!!

 

Услышав мой крик, она обернулась, посмотрела на меня внимательно испуганными глазами и вдруг крикнула своими коралловыми губками:

 

 — Куда тащишь, черт лысый, Михеич?! Держи влево! Ох, дьявол! Опять сеть порвал!

 

Я ахнул.

 

 — Это что такое? Откуда это?!

 

Ее коралловые губки продолжали без всякого смысла:

 

 — Лаврушка, черт! Это ты водку вылопал? Тебе не рыбачить, а сундуки взламывать, пес окаянный…

 

Очевидно, это был весь лексикон слов, которые она выучила, подслушав у рыбаков.

 

Долго она еще выкрикивала разные упреки неизвестному мне Лаврушке, перемежая это приказаниями и нецензурными рыбацкими ругательствами.

Забылся я сном лишь перед рассветом.

 

Яркое солнце разбудило меня. Я лежал на разостланном пальто, а в кровати спала моя пленница, разметав руки, которые при дневном свете оказались тоже зеленоватыми. Волосы были светло-зеленые, похожие на водоросли, и так как влага на них высохла, пряди их стали ломаться. Кожа, которая была в воде такой гладкой и нежной, теперь стала шероховатой, сморщенной. Грудь тяжело дышала, а хвост колотился о спинку кровати так сильно, что чешуя летела клочьями. Услышав шум моих шагов, пленница открыла зеленые глаза и прохрипела огрубевшим голосом:

 

 — Воды! Воды, проклятый Лаврушка, чтобы ты подох! Нету на тебя пропасти!

Поморщившись, я пошел за водой, принес ковш и, только войдя в комнату, почувствовал, как тяжел и удушлив воздух в комнате: едкий рыбный запах, казалось, пропитал все…

 

Хрипло бормоча что-то, она стала окачиваться водой, а я сел на пальто и стал размышлять, хорошо ли, что я связался с этим нелепым существом: она ела рыбу, как щука, орала всю ночь нецензурные слова, как матрос, от нее несло рыбой, как от рыночной селедочницы.

 

 — Знаете что… — нерешительно сказал я, подходя к ней… — Не лучше ли вам на реку обратно… а? И вам лучше, и мне покойнее.

 

 — Тащи невод, Лаврушка! — крикнула она. — Если веревка лопнет — ухи оборву!

 

 — Ну и словечки, — укоризненно сказал я. — Будто пьяный мужик. Ну… довольно-с!

 

Преодолевая отвращение от сильного рыбного запаха, я взял ее на руки, потащил к реке и, бросив на песок, столкнул в воду. Она мелькнула в последний раз своими противными зелеными волосами и скрылась. Больше я ее не видел».

***

            В заключение ряд практических советов современному читателю. Следует помнить, что русалки боятся чеснока и полыни. Также они боятся железа и серебра. При недружелюбной встрече с ними достаточно кольнуть одну русалку булавкой — причем не обязательно серебряной — и вся группировка тут же разбежится в разные стороны.