Теперь ВИКИ: «у славянских народов домашний дух, мифологический хозяин и покровитель дома, обеспечивающий нормальную жизнь семьи, плодородие, здоровье людей, животных».

«Мой добрый домовой…»

Виктор Гопман

Где домовые? Ба! знакомые всё лица!
А.С.Грибоедов, «Горе от ума»

В Москву наше семейство переехало, когда я перешел во второй класс. То есть, у нас имелась там обычная комнатка (шестнадцать квадратов на четверых — родители и брат) в умеренной четырехкомнатной коммуналке, но после войны предпочтительнее было жить в подмосковной Яхроме (55 км к северу, по Савеловской дороге), где дед по отцу занимал вполне себе номенклатурную должность управляющего аптекой (единственной в городе), и ему причиталась ex officio отдельная трехкомнатная квартира в двухэтажном здании этой самой аптеки.

Город Яхрома известен ткацкой фабрикой, которую ее владелец Иван Артемьевич Лямин (в свое время бывший Московским городским головой), превратил в процветающее предприятие «Покровская мануфактура». Будучи просвещенным предпринимателем, он построил для рабочих мануфактуры больницу и уж заодно аптеку.

            Заметим, что городская зона Яхромы включала шлюз № 3 канала имени Москвы — сооружение в своем роде уникальное: именно на его башнях установлены скульптуры каравелл, ставшие символом канала и украшающие герб и флаг города. На таких судах в эпоху Великих географических открытий Бартоломеу Диаш впервые обогнул Африку, доказав тем самым возможность морского пути в Индию. Существовала у жителей Яхромы традиция именовать обе эти скульптуры совокупно «Санта-Мария» — что неверно, поскольку флагманский корабль с таким именем (естественно, всего один), входивший в состав экспедиции Колумба, относился к классу «каракка»; каравеллами же были два других, меньших, корабля открывателя Америки — «Пинта» и «Нинья».

Однако вступление подзатянулось — на что неизбежно укажут отдельно взятые читатели (и я даже знаю их по именам). И все-таки — ох, рискую я, рискую, но… еще два слова: почему же я пошел в школу в Яхроме, а не по месту московской прописки? Дело в том, что в столице меня, родившегося в последний день осени, то есть ровно через три месяца после начала учебного года, не хотели принимать как бы по малолетству. Ну, а в Подмосковье на это закрыли глаза — и не только благодаря тому, что я был внуком уважаемого человека, но и поскольку я уже умел читать и смог лично доказать это недоверчивому директору школы.

            Ладно. Теперь всё же к теме. То есть, к домовым. В доме имелся просторный чердак, использовавшийся, в частности, для сушки лекарственных растений (мать-и-мачеха, аптечная ромашка, иван-чай и прочие полезные представители подмосковной флоры). И существовало устоявшееся мнение городского населения вообще и некоторых жильцов дома в частности, что именно там-то и обитают домовые. Ведь где бы еще и селиться не совсем чистой силе, как не в здании, которое незримыми нитями связано с алхимией (ладно, пусть фармакохимией). Ко всему прочему здесь имелся мощный перегонный куб для производства дистилированной воды, в штат аптеки входило не менее пяти фармацевтов, которые весь рабочий день вручную растирали всякое-разное лекарственное сырье фарфоровыми пестиками в фарфоровых чашечках, изготовляя рецептурные средства (главным образом, порошки), и в кабинете управляющего красовался настенный шкафчик, украшенный зловещей латинской надписью Venena, то есть, Яды… «А перед шкапом с надписью Venena…». Это Блок, цикл «Пляски смерти», куда входит и классическое «Ночь, улица, фонарь, аптека…».

            Спросите, каково было мое личное тогдашнее отношение к рассматриваемой тематике? Честно говоря, не коренным образом отличалось от сформулированного одной из самых симпатичных (на мой взгляд) субреток мировой драматургии, Лизанькой:

Ах! мочи нет! робею:
В пустые сени! в ночь! боишься домовых,
Боишься и людей живых.

Переходя к дефинициям, для начала, естественно, откроем Даля. Владимир Иванович приводит синонимический ряд (дѣдушка, лизунъ, доможилъ, хозяинъ, жировикъ, не’жить, сусѣдко, бата’нушка) и дает определение: «духъ хранитель и обидчикъ дома. Стучитъ и возится по ночамъ, проказитъ, душитъ, ради шутки, соннаго; гладитъ мохнатою рукою къ добру и пр. Онъ особенно хозяйничаетъ на конюшнѣ, заплетаетъ любимой лошади гриву въ колтунъ, а нелюбую вгоняетъ въ мыло и иногда осаживаетъ ее, разбиваетъ параличомъ, даже протаскиваетъ въ подворотню. Онъ косматъ, но болѣе этой примѣты нельзя упомнить ничего, онъ отшибаетъ память».

Теперь ВИКИ: «у славянских народов домашний дух, мифологический хозяин и покровитель дома, обеспечивающий нормальную жизнь семьи, плодородие, здоровье людей, животных».

Далее — энциклопедия «Мифы народов мира»: «В восточнославянской мифологии дух дома. Представлялся в виде человека, часто на одно лицо с хозяином дома, или как небольшой старик с лицом, покрытым белой шерстью. Тесно связан с благополучием дома. Различались два вида домовых: доможил, обитавший в доме, обычно в углу за печью (также назывался доброжилом, доброхотом, кормильцем, соседушкой), и дворовый, часто мучивший животных». Тут же идет и кикимора: «В восточнославянской мифологии злой дух дома, маленькая женщина-невидимка (иногда считается женой домового). По ночам беспокоит детей, путает пряжу; враждебна мужчинам. Может вредить домашним животным, в особенности курам».

            Как известно, в настоящее время вязание стало не столь распространенным занятием, и потому кикиморы переключились с пряжи на провода, соединяющие компьютер с различными периферийными устройствами, невообразимым образом запутывая их до невозможности.

            Каков же на вид герой нашего рассказа? Изображений домового существует немало, но классическим считается рисунок Ивана Яковлевича Билибина («Он космат» — вспомним Даля).

     Билибин — вообще общепризнанный классик этого жанра: достаточно вспомнить хотя бы его иллюстрации к русским народным сказкам и сказкам Пушкина.

Именно эту книжку каждый из нас читал в детстве — а потом читал своим детям, а потом — внукам.

Человеку домовой отнюдь не враждебен, и об их взаимоотношениях сказано у Пушкина:

Поместья мирного незримый покровитель,
Тебя молю, мой добрый домовой,
Храни селенье, лес и дикий садик мой,
И скромную семьи моей обитель!

Главная задача домового — следить за домом и его обитателями, обеспечивая всем защиту от злых духов и всяческих напастей. Скажем — пусть отчасти высокопарно, но зато точно: поддерживать огонь в семейном очаге. Домовой наделен огромной силой, как физической, так и магической, и потому способен противостоять практически любой нечестии, которая только попытается проникнуть в дом. Однако — и это особо подчеркивается во всех источниках — сила домового напрямую зависит от того, как относится к нему семья, живущая в доме, и насколько дружные взаимоотношения у членов семьи между собой.

            Правда, не лишне заметить, что православная церковь, не отрицая существования домовых, при этом считает их бесами, «от лукавого». Ведь у верующего имеется свой ангел-хранитель, и потому никакого другого защитника ему уже не нужно.

            Росточком домовой невелик (по разным источникам — сантиметров тридцать, и уж никак не более метра) и для жилья выбирает места укромные — на чердаке, в углу, под порогом, за печкой, а то и прямо в печной трубе. Он очень любит чистоту и сердится на тех обитателей дома (прочем не только на двуногих), которые склонны устраивать беспорядок: тогда он начинает стучать дверьми, издавать страшные звуки или крики (особенно по ночам), а то может и ущипнуть виновного, да так, что на теле останутся болезненные синяки. Взрослому он редко показывается на глаза, дети же (во всяком случае, до семи лет) и животные могут его видеть; нередко он даже играет с ними.

            Еще он любит играться с блестящими пуговицами, бусинками, мелкими монетами, различными побрякушками. Ест домовой в основном хлеб, молоко, кашу — желательно сладкую. Он вообще любит сладости — в первую очередь, конфеты и пряники. При этом — что интересно — питает слабость к нюхательному табаку.

            Приведем для полноты картины отрывок из рассказа Тэффи, который так и называется — «Домовой»:

 «Чего он только с нянюшкой не выделывал! Положит ей под самый нос катушку, а глаза отведет, и ищет нянюшка злосчастную катушку, ползает по полу, — нету и нету катушки! И вдруг — глянь, она тут как тут. Стоит на столе рядом с ножницами!

 

 Или сдвинет старухе очки на лоб, а та тычется по всем углам:

 

 — Кто мне очки запрятал?

 

 В общем, домовой был не злой, а только дурил. В сырую погоду не любил, чтобы печку топили. Экономный был, дрова жалел. Топи в мороз сколько угодно, а коли затопит старуха печурку в оттепель — залезет домовой в трубу и ну дуть, и весь дым гнать в комнату.

 

 А то еще туфли старухины любил ночью засунуть подальше под кровать. Одним словом, дурил. Но зла особого не делал.

 

 Нянька хоть и ворчала на домового, но сама сознавалась, что жить с ним можно.

 

 — У нас «хозяин» добрый, а вот как я жила у господ Корсаковых, так там такой сердитый был, что все мы в синяках ходили. Девкам ночью в волоса перьев насыпет, повару в тесто наплюет — не подымается опара, хошь ты что! Барыню и ту по ночам щипал. Ну, а наш ничего, веселый».

            И раз уж перешли к ссылкам и цитированию, то нельзя не обратиться к Абраму Терцу, Это псевдоним Андрея Донатовича Синявского, который был одним из ведущих литературных критиков журнала «Новый мир» времен Твардовского, преподавал в МГУ на факультете журналистики и в Школе-студии МХАТ, впоследствии стал парижским профессором русской литературы, а в промежутке — узником Дубровлага; освобожден досрочно в июне 1971 года). Рассматриваемый рассказ (называется «Квартиранты»; один из тех, за которые он получил свой лагерный срок) дает панорамную картину житейских будней коммунальной квартиры со смешанным, так сказать, населением. И главный герой — вовсе даже не Сергей Сергеевич, малоизвестный московский литератор, а домовой описываемой коммуналки.

В числе же обитателей этой нехорошей квартиры всяческая нечисть — и ведьмы, и русалки, и леший, столь красочно изображенный главным героем:

«Ваш сосед, Анчуткер. Вот за этой стенкой. Гражданин как гражданин. Разве что еврей. Моисей Иехелевич. Подумаешь! Карл Маркс тоже, небось, из евреев произошел.

 

А если присмотреться, да повнимательней?.. Шевелюру он какую носит? Вы встречали когда-нибудь в жизни подобную шерсть на мужчине? А цвет лица? Где вы у человека найдете до такой степени синюю кожу? И взгляд у него невеселый, и штиблеты 47-го размера, к тому же всегда перепутаны: правая принадлежность на левой, а левая — на правой. Так и ходит, медведь неучтивый, и дома и в министерстве.

 

И почему он, проклятый Анчуткер, по лесному ведомству служит? Березы да елки логарифмической линейной считает, на кубометры перекладывает… И не Анчуткер он вовсе, а по-правильному, по-научному — Анчутка. Теперь смекаете! То-то!»

            Да, кстати, по собственному опыту знаю, что не всем известно значение этого слова. Так вот, анчутка — одно из самых древних названий беса, синоним чертенка. Приведем тут, раз уж зашла речь, достаточно полный синонимический ряд, в алфавитном порядке: анчутка, бес, враг, демон, дьявол, иблис, лукавый, нечистая сила, нечистый, нечистый дух, нечисть, окаянный, сатана, чертенок, чертик, чертяка, шайтан.

            Но вернемся к Терцу:

«Это невежды говорят, малограмотные, некультурные бабы — домовой, дескать, заодно с лешим. Ошибаетесь! Совсем другая профессия. Нельзя в этом вопросе не видеть принципиальных различий. Домовой — он к дому привык, к человеческому запаху, к теплоте. Испокон века. Ему с чертями да с ведьмами не по пути. Может, вы думаете — общая природа? Не скажите! Мало ли что природа! Человек, например, тоже от обезьяны произошел. Однако впоследствии выделился в самостоятельную разновидность».

            Запуганный читатель спросит: как же все-таки и в случае чего противостоять нечистой силе? Прислушаемся к совету доброго домового:

«На всякий случай, для профилактики, икону можно повесить. Не хотите икону, убеждения не позволяют? — обойдемся простой репродукций. Рафаэля какого-нибудь с младенцем из «Всеобщей истории» вырежем и на видное место приклеим. От нечистой силы, от дурного глаза тоже хорошо помогает. И вполне прилично, прогрессивно. Искусство все-таки. Не придерешься».