Наступили жуткие 90-е. И вот однажды, в апреле 1994-го, когда в Большом драматическом давали комедию Эдуардо де Филиппо «Призраки», я после премьеры прошёл в гримуборную, где только что блиставшая на сцене «скорбная душа» Армида уже вновь обернулась народной артисткой России Ольгой Волковой…
«ВРЕМЕНИ СИДЕТЬ В ШЕЗЛОНГЕ У МЕНЯ НЕТ…»
Так считает народная артистка России Ольга Владимировна Волкова
Лев Сидоровский
НАВЕРНОЕ, нет в России и бывших республиках СССР зрителей, которым её лицо не было бы знакомо: актриса появилась в десятках фильмов, которые до сегодняшнего дня смотрят и пересматривают киноманы всех поколений. А в Ленинграде её к тому же обожают и театралы. Я впервые увидел её на тюзовской сцене аж в 1957-м. Потом восторгался ею на спектаклях Театра Комедии. Затем её имя закрепилось на афишах БДТ. Увы, в 1989-м великий Товстоногов скончался, но она продолжила там творить под началом Кирилла Лаврова и Темура Чхеидзе.
Наступили жуткие 90-е. И вот однажды, в апреле 1994-го, когда в Большом драматическом давали комедию Эдуардо де Филиппо «Призраки», я после премьеры прошёл в гримуборную, где только что блиставшая на сцене «скорбная душа» Армида уже вновь обернулась народной артисткой России Ольгой Волковой…
***
— Ольга Владимировна, дорогая Оленька, вы ведь коренная петербурженка?
— Коренная. Причём мои предки Петербург даже строили.
— Вот как! Значит, Питер тем более — в генах. Он и вкус ваш формировал наверняка…
— Наверное. Я вообще думаю: если человек прожил тут лет пятнадцать-двадцать, то что-то от города, от его традиций, от его архитектурных ансамблей в себя непременно впитает. Поэтому сержусь, когда где-нибудь в очереди слышу: «Скобари! Понаехали тут всякие…». Обернёшься на «оратора» — лицо, как правило, не самое интеллигентное… Нет, питерские всегда отличались — и по речи, и по приветливости, и по строгости вкуса… Вот и наш театральный зритель: не случайно же москвичи, когда привозят сюда премьеры, очень волнуются…
— А актёрство у вас — тоже в генах?
— Мой дед, Иван Александрович Вольский, Суворинские курсы у Долматова и Савиной закончил на год позже Михаила Чехова. Мария Гавриловна Савина так его любила (дед был красавец!), что даже стала крёстной моей мамы. Дед играл в «Кривом зеркале», в «Кривом Джимми», в «Би-ба-бо», участвовал в комическом «Хоре Зайцева»…
— Боже! Я ж вашего деда видел на сцене! Кажется, в 1951-м, под крышей иркутской филармонии, он, уже далеко не молодой, с шикарными усами, выдавал какой-то водевиль!..
— Да, ещё в годы войны Вольский собрал ансамбль «Водевиль», с которым выступал на Урале, в Сибири. И потом, кажется, до середины 50-х этим занимался… Между прочим, именно он давным-давно сочинил знаменитую когда-то песенку, которая, помните, звучала в кинотрилогии о Максиме: «Очаровательный носочек так изячно вздёрнутый…».
— Как не помнить! Там ещё был припев: «Скольки раз из-за вас мучилси, томилси…». Значит, к актёрству вас подтолкнул дед?
— Наоборот. Ни он, ни другие родственники в моё «актерство» не верили. Тем более что в театральный институт тогда брали только высоких и красивых, а я была маленькая, внешние данные — так себе, да ещё не речь, а скороговорка… Я росла хулиганистым подростком, однако и родные, и педагоги с одноклассниками однажды разглядели во мне талант к пародированию: этакое чувство юмора плюс наблюдательность… Так и оказалась в драмкружке. Но потом в театральный институт — точно: не приняли. Через год провалилась и в студию при ТЮЗе. Однако Павел Карлович Вейсбрем, который в нашей 239-й школе вместе с женой, Марией Александровной Призван-Соколовой, вёл драмкружок (где играли и Алиса Фрейндлих, и Витя Харитонов), уговорил Леонида Фёдоровича Макарьева всё же взять меня туда — по блату, кандидатом…
— Хотелось бы понять, что ещё определило ваш вкус — может, война, блокада?
— Войну помню плохо, в сорок первом мне было лишь два года. А вот послевоенный город… До сих пор перед глазами: разрезанное бомбой или снарядом здание, и на втором этаже — детская кроватка, на стене фотографии… Мы жили на бульваре Профсоюзов, а рядом пленные немцы этот дом восстанавливали. Я знала: немцы — враги и кровь у них — зелёная (почему-то на плакатах Кукрыниксов немцы были в основном зелёными — наверное, в типографии другой краски не было), но мы, дети, носили им хлеб. Было ощущение предательства («ведь немцы же!»), но одновременно — и жалость: их руки тянулись к нам за хлебом сквозь подвальную решётку… Это давнее ощущение — неприязни и, одновременно, жалости, даже вины — возникло во мне спустя долгие годы, когда впервые приехала в Берлин на съёмки. Тогда я уже работала в БДТ…
— А до БДТ были у вас ТЮЗ, Комедия… Что эти театры, такие разные, значили в вашей судьбе?
— Многое. ТЮЗ при Зиновии Яковлевиче Корогодском — это для меня была актёрская школа, здесь выковывалась какая-то воля (хотя вообще-то я безвольная). Работали мы очень много (иногда, на школьных каникулах, в день — по три спектакля!), а ещё что-то делали самостоятельно, да и репетировали постоянно. И никаких болезней, играй хоть с температурой. И всё равно это было с ч а с т ь е м. Там, в той студийной обстановке, в том актёрском братстве, обрела привычку р а б о т а т ь… В Комедии — иные традиции, иные устои. Николая Павловича Акимова, увы, уже не было, но здесь мне повезло встретиться с Вадимом Сергеевичем Голиковым, с Петром Наумовичем Фоменко. Отличное было сочетание! В нашем репертуаре тогда появилась и н т е л л е к т у а л ь н а я комедия: Жироду, Шекспир, Ростан… В общем, всё это вместе стало для меня как бы подготовкой к вхождению в БДТ…
— Раньше, в ТЮЗе, вы играли в основном мальчиков и девочек, в Комедии — своих ровесников, а тут, почти сразу, — острохарактерных старушек. И это — в самом расцвете сил! Не обидно?
— Ну, самую-то первую свою «старушку» я получила ещё на Невском, в рощинском «Ремонте». Мне тогда было чуть за тридцать, а моя героиня, которую автор обозначил как «Старуха из прошлого», выглядела столь живописно, что один завзятый театрал даже позвонил режиссёру: «Где в труппе отыскали такую рухлядь? Ведь она же на глазах рассыпается!». Ах, какой это был для меня комплимент. А вообще к подобным персонажам отношусь с любовью, и нисколько меня они не смущают…
— Откуда всякий раз выискиваете для «старушек» всё новые детали?
— Пока бегаешь по городу, по очередям, всё это впитывается… А что-то и режиссёр подскажет.
— Кстати, о режиссёре. Судя по всему, и для Товстоногова прежде, и для Чхеидзе сейчас вы — их актриса. Конечно, как индивидуальности они очень разные, но всё-таки что, по-вашему, этих двух мастеров о б ъ е д и н я е т?
— То, что каждый их спектакль — это точно и прочно выстроенная конструкция, некий дом, который никогда не рухнет. В нём можно жить год, два, три — есть ощущение н а д ё ж н о с т и, и актёру существовать в подобной конструкции, которая тверда и незыблема, значительно легче, чем в других спектаклях. Актёр ощущает надёжную режиссёрскую руку, есть на что опереться… В этих спектаклях каждая деталь выверена тщательно, всё продумано буквально до миллиметра — иголку не просунешь! — и вместе с тем режиссёр на актёра не давит, наоборот — полная воля импровизации!.. Всегда ли на этой сцене мне сопутствовала удача? Нет. Например, перед самой премьерой «Дачников» Георгий Александрович с роли меня снял. Однако вешаться не стала, постаралась отнестись к данному факту спокойно: что ж, значит, мой вариант оказался неубедительным. И режиссёр тоже обошёлся без «оргвыводов»: скоро поручил мне роль в другом спектакле. А потом, хоть и был нездоров, приехал на мой творческий вечер. И сказал такие добрые слова, каких мне, наверное, хватит на всю оставшуюся жизнь… Конечно, Георгий Александрович был сильный, властный, вокруг него образовывалась такая мощная аура… Но, ощущая эту мощь и власть, я не трепетала, не дрожала от страха. С ним было легко, радостно, потому что Товстоногов актёров любил … И Чхеидзе актёров любит тоже. При этом Темур Нодарович поразительно интеллигентен: голоса никогда не повысит, за каждую удачу поблагодарит, даже руку поцелует. И вместе с тем репетицию ведёт очень жёстко… Когда семнадцать сезонов назад пришла я в Большой драматический, не полагала, что задержусь здесь так долго. Знала: здесь — свои «звёзды» и едва ли среди них найду свою нишу, впишусь… Слава Богу, «вписалась»… Каждый театр — это школа, это опыт, обретаемый заново. В БДТ, помимо прочего, сразу же буквально потрясла (а мне есть с чем сравнивать) к у л ь т у р а с у щ е с т в о в а н и я спектакля. Все службы, все цеха работают безупречно. Накладок практически не бывает. Сколько бы спектакль ни существовал (например, «Пиквикский клуб» — уже шестнадцать лет, «Тарелкин» — десять), всё всегда — как на премьере: и костюмы (и на сотом спектакле юбка, к примеру, тебе подаётся такой же безукоризненно накрахмаленной), и свет, и музыка… И с колосников не сыплется, и пол на сцене чистый… И в фойе уютно, и билетёрши милы. Театр, созданный Товстоноговым, стоит твёрдо… Ещё деталь: когда впервые пришла сюда, поразилась, что актёры (особенно актрисы) на обычную репетицию одеваются, как на праздник. Всё это тоже шло от Товстоногова. Он сам всегда был в роскошной рубашке, благоухал дорогим одеколоном. «заграничными» сигаретами. Вот и актрисы старались: макияж, туалеты, причёски… Меня это просто потрясло: оказывается, здесь существует ещё и школа п р и х о д а в театр!
— Знаю, что режиссёры больше всего ценят артистку Ольгу Волкову, прежде всего, за чувство юмора, делающее её героинь неповторимыми и обаятельными. Ни разу не задали себе вопроса: «Зачем я выхожу на сцену?»
— Очень трудный вопрос… Кто-то мудрый сказал, что актёрская профессия — это некий генетический код. В самом деле, может, некие мои предки — это и есть моя актёрская память? Они просятся наружу, хотят ещё пожить в каких-то моих ролях… Наверное, именно так… Ну не могу не играть, потому что накапливается энергия, которую надо выплеснуть… И если вдруг (такого, надеюсь, никогда не произойдёт), но всё-таки, если вдруг театр перестанет существовать, я всё равно, наверное, буду придуриваться на улице, в очередях, развлекать людей. Всё равно б у д у и г р а т ь с в о ю р о л ь!
— Вы когда-нибудь бились за свою роль, доказывали своё право на роль?
— В театре — ни разу. А вот в кино… Григорий Михайлович Козинцев посулил роль Шута в «Короле Лире». Я тогда была отличная травести: весила всего сорок один килограмм, знала все мальчишечьи повадки (росла с братьями). Ах, как я готовилась к этой роли, даже играть на флейте-пикколо научилась, однако режиссёр предпочёл Олега Даля. Я рыдала…
— А ведь после распада СССР в Госкино обнаружили список актёров, не рекомендованных к приглашению на ведущие роли, среди которых было и имя Ольги Волковой. Причиной такого распоряжения оказалось «отсутствие в лице социального здоровья»… Зато уж Рязанов как «кинозвезду» оценил вас по достоинству…
— Да, до Эльдара Александровича мой кинематографический опыт был скромным: что-то у Шифферса, Ясана, Фрида… А тут Басилашвили к Рязанову сосватал, и пошло: «Вокзал для двоих», «Жестокий романс», «Забытая мелодия для флейты»… Я уже думала: всё! Тем более что Олег предупредил: «Он обычно снимает артиста только три раза». Но вдруг в коридоре «Мосфильма» подходит Эльдар Александрович: «Пока не состарилась, надо дать тебе большую роль». И подарил в «Небесах обетованных» старушку, любимую мою Катьку… Работать с Рязановым — наслаждение…
— Судя по старым фото, в молодости Ольга Волкова была похожа на Алису Фрейндлих…
— Помимо схожего типажа и «школьно-драмкружкового» знакомства в молодости нас объединяет и общая «взрослая» роль. В Театре Комедии в пьесе «Сослуживцы я сыграла строгую начальницу («нашу мымру»), а позже по мотивам этой пьесы вышел фильм «Служебный роман», где та же роль досталась Алисе Бруновне… Счастье, что ныне мы — в одном театре…
— Да, хорошо, что рядом с вами такие яркие личности. А то ведь в наше жестокое время и свихнуться можно. Как вам, актрисе, то, что нынче происходит за стенами БДТ?
— Кажется, Блок сказал, что царапина для художника может быть смертельной… Мы, артисты, творим нервами, и сейчас лично у меня такое ощущение, точно содрали кожу. После последнего путча заболела очень тяжело, думала, что уже не встану… Теперь газеты читать перестала, телевизор не включаю. Как говорил Пастернак: «Информация дойдёт». Надо как-то от всей этой страшной информации себя защитить, охранить… Ну а если самое страшное всё-таки случится, если разразятся антисемитские погромы и всё такое прочее, надену ну, что ли, белый передник с красным крестом и пойду туда, на баррикады, — бинтовать пострадавших, защищать всё то, что нужно защищать… Нет, не кусок колбасы, а многое из того, что пришло к нам с перестройкой. Ведь, например, теперь, когда приходят гости, я уже не закрываю телефон подушкой… Появилась надежда, что мои дети, мои внуки (пока их двое) будут расти не в рабской стране, не в стране ублюдков, а в стране свободных людей. Вот за это и встану в строй… А пока от Жириновского и прочего кошмаpa стараюсь отгородиться…
— Неужто удаётся?
— Удаётся. Занимаюсь с внуками, читаю книжки. Это счастье, что теперь можно открыто прочесть всё то, что раньше — лишь тайком, в «Самиздате». Помню, был такой плодовитый литературный критик, по фамилии — Гус: он прямо-таки ненавидел Достоевского. Причём в своих мракобесных сочинениях, направленных против Фёдора Михайловича, обильно цитировал Мережковского, которого, естественно, ненавидел тоже. Так вот, спасибо этому Гусу: благодаря ему я, слава Богу, и узнала о Мережковском. Ну, а теперь могу с в о б о д н о в книжном ларьке купить и Мережковского, и Бердяева, и Набокова… Это прекрасно!
— Знаю ещё один ваш способ отдохновения от повседневности: театральные капустники. Особенно запомнилось, как вы с дочкой Катей, в образе юных пионеров, «приветствуете торжественное собрание»… Вы же сами тоже прошли весь этот традиционный путь: пионерка, комсомолка…
— Естественно.
— А — коммунистка?
— Боже упаси! Хотя уговаривали и настойчиво, и «членство» могло бы принести существенные привилегии… Но нет, это не моё…
— Как вообще складывались ваши взаимоотношения с властью?
— Своеобразно. Например, ещё давно, при секретаре обкома Толстикове, однажды в «Ленправде» появилась передовая статья, где резко критиковался ТЮЗ: мол, театр не несёт в массы героической темы… Сразу устроили в театре собрание, и все наперебой каялись. Поднялась я: «Не пойму, в чём вина? У нас широко идут разные «героические» спектакли — и «Глоток свободы», и «Олеко Дундич», и другие. Статья явно лживая». Вскакивает какой-то райкомовец: «Статья написана на основании доклада товарища Толстикова!». Я: «Кто-нибудь когда-нибудь товарища Толстикова в нашем зрительном зале видел? Нет? Значит, всем ясно, что в газете — ложь, что товарищ Толстиков должен перед нами извиниться»… Буквально назавтра меня, как «антисоветчицу», лишили квартиры, которую должна была получить. Пошла «за правдой» в Смольный. Но в «штабе Октября» мне сказали начистоту: «Не надо было говорить плохо о товарище Толстикове»… В другой раз, всего лишь н а р е п е т и ц и и спектакля «Наш, только наш», я, ради шутки, несколько переиначила «песню американской эмигрантки» про аиста: «Арест! Здравствуй, арест! Мы, наконец, тебя дождались…» Однако чиновница из Управления культуры заявила, что это «политическая диверсия всего театра»… Были и другие подобные истории, даже в годы «перестройки».
— После той истории с Толстиковым квартиру так и не получили?
— Нет, потом как-то утряслось… А совсем недавно переехала в дом напротив Александринки. Представляете: прямо за окном — Аполлон со своей триумфальной колесницей! И бронзовая Екатерина! До сих пор не могу привыкнуть к этому чуду… И ведь каждый день теперь иду в свой театр по красивейшей в мире улице Зодчего Росси, где — и знаменитое балетное училище. Всякий раз останавливаюсь у широченного окна и любуюсь длинноногими девочками. которые делают свои экзерсисы там, у станка. Это же моя детская мечта, моя неутолённая страсть! Да, во сне до сих пор танцую…
***
СПУСТЯ три года после этого разговора, в 1997-м, Ольга перебралась в Москву, решив, что столичный ритм жизни подходит ей больше. И в роли приглашённой актрисы стала появляться на сцене разных театров. На киноэкране в изобилии — тоже: ну вспомни, дорогой читатель, хотя бы такие ленты, как «Тихие омуты», «Новогодние приключения», «Мужчина с гарантией», «Мамы»… Сейчас снимается мало, но вот, например, совсем недавно в фильме «Бабки», который сотворил внук Алисы Фрейндлих — Никита Владимиров (где Алиса Бруновна, естественно, занята), Ольга Владимировна тоже всю мощь своего комедийного таланта продемонстрировала.
А в Театре Наций зрители спектакля «Укрощение строптивой» ею тоже вовсю восхищаются. Рассказывает:
— Признаюсь: я пьесу до этого не читала. Помнила только линию Петруччо и Катарины, а тут прочла целиком — и обнаружила дикое количество персонажей! На вторую репетицию принесла режиссёру на айпаде всех своих персонажей — сняла себя дома полностью в гриме (я всегда гримируюсь сама, мне гримёр делал только грим Шекспира). И сымпровизировала для каждого тексты, а для Шекспира сама написала и стихи: «Я снова здесь, я счастлив, я спокоен…» Сама нашла идиотский костюмчик с жабо для своей генеральши-культуртрегерши (купила его когда-то в ближайшем магазинчике, типа «сельпо» — и вот пригодился). Притащила из дома всё, что могла для своих персонажей, включая маску, особенно дорогую для меня, потому что её сделал мой муж, талантливый художник, много лет проработавший в театре кукол. Режиссёру все понравилось: и тексты, и грим, и костюмы… Да, я, как говорили прежде, «актриса с гардеробом». Когда ангажировали в театр «актрис с гардеробом», это ценилось дороже. Я — почти всегда «с гардеробом», потому что художники по костюмам такое предлагают, что можно сойти с ума. Я делаю два дубля — в костюме, предложенном художником, и в том, что принесла сама, — и показываю режиссёру. Обычно выбирают то, что принесла я. Надо мной ржут консьержки, когда выхожу из дома с двумя чемоданами: «Опять в Америку?» «Да», — отвечаю. А на самом деле отправляюсь в театр или на киностудию…
В общем, как утверждает, «времени сидеть в шезлонге у неё нет»:
— То, за что берусь сейчас, называю «заплыв баттерфляем в унитазе»: в маленьком пространстве надо совершать очень сложные движения и делать вид, что это — морская стихия. Я люблю работать! Чем бездарнее материал, тем больше азарта сделать его живым. Глупых режиссёров это пугает, а с нормальными можно «вязать в четыре руки». В чём я упёрта — это в деталях. Антреприза даёт возможность выбрать: команду, пьесу, партнёров. Мне решать, куда я пойду и куда не пойду. Это — великое счастье. Хотя и трудное. Ну и заработок, конечно, тоже.
Однако она, увы, — одна.
Первым мужем был питерский кинооператор Леонид Волков. Их брак, в котором родилась будущая актриса Катя, продлился недолго. Потом Ольга, уже «свободная» звезда «Папиных дочек», пережила роман с коллегой Георгием Тараторкиным. Затем (надо же!) фамилия Волков оказалась и у второго мужа (Николай Николаевич был тоже замечательным актёром, «народным РСФСР»), в неофициальном браке с которым родился сын Ваня. Сегодня Иван Волков — популярный композитор и актёр, который был женат на Чулпан Хаматовой. Самым счастливым и долгим случился третий брак: её личная жизнь заиграла новыми красками после встречи с петербургским театральным художником Владимиром Ховралёвым. Вместе — более тридцати восхитительных лет, но в 2015-м его не стало. Утрату любимого пережила мучительно… И теперь утешение Ольги Владимировны — лишь в детях и внуках…
15 апреля ей исполнилось восемьдесят три…
Какое все-таки счастье, что Волкову снимал Рязанов….
Я не согласен с Уважаемым Сэмом; — на фоне блистательнейших Гафта, Карцева, Басилашвили, Гурченко, Крючковой, Ахеджаковой и пр. она совсем не потерялась — смотрелась ровней и в смысле потенциала, и в смысле достоверности,и в смысле таланта.
И вообще Волкову,- и это очень важно отметить, — московский театральный «климат» не испортил.
Помимо таланта у всех «питерских» в генах ещё врожденная интеллигентность и порядочность. И антикликушество — в самом широком смысле этого слова…
И это всегда было и, надеюсь, останется.
Спасибо Вам огромное за очерк, Уважаемый Лев!!!
Удачи!!!
Ольга Волкова была, конечно, артисткой хорошей, но как бы из второго ряда, после действительно прекрасных артисток БДТ, таких как Попова, Фрейндлих, Тенякова.
А вообще увлечение драмтетром во времена, предшествующие тем «жутким 90-м» — не могу судить о их «жуткости», не застал, — было ещё одним свидетельством искажённости того «бытия», в котором на сцене порой разрешалось чуть больше, чем в литературе…, и в жизни.