Олег Кац: Трансцендентный иллюзион

Романтика труда. Это наполовину придумано ими, бездельниками; они вопили о ней, заставляя чистые взгляды обращаться в неведомое, необжитое, а сами — сами оставались у своих радиол, в своих кафе, у своих любовниц.

Олег Кац

Вы когда-нибудь видели, как умирают?
Не как в старых романах, бледнеют и тают.
Не под звуки печальной
и гневной музыки.
А под звон битых стекол-зеркал
Судорожно
умирают
иллюзии.
1964

Мелочи жизни.
Если бы наше Время могло заполнить анкету, то началась бы она так:
Год рождения: год смерти Сталина.
До этого Время как бы не существовало.
Это было событие-революция в сознании многих миллионов, и не сама смерть, а то, что за ней последовало.
Дыхание революции — революция в сознании многих миллионов — вызвало толчок, и побежала сокрушающая — и созидающая — волна.
Аккуратно обрезанные у самых стволов ветки деревьев зацвели, уроливые обрубки покрылись зеленью побегов — МОЛОДЫХ побегов.
Это начались вторые двадцатые годы — годы поисков, годы «зубы сожми и работай», очевидно было, как ветер разгоняет обложные тучи…
Но неба еще не было видно. Содраны слои грязных облаков, но за ними — слежавшийся ватин, пятна клопов; плоские и прозрачные, они жадно впиваются в тело юной земли.
А что же она, молодеющая?!
Ведь наследственные болезни в бесчисленных клеточках тела — скорчившись, застыв, ждут.
Поэзия — слово революции, полюс мощного духовного магнита, на частоту которого настроены души воспрянувших. Лица их освещены и прекрасны.
Но что это?
Черные лица, потные руки, очень разные глаза — от глупо-голубых до бездонно жадных.
Они не слышат голоса Поэзии — она доступна им только через звон напряженных душ, впитавших ее.
А они жадны — все, что недоступно, должно быть их, их! И вокруг появляются томики стихов, позванивают в руках гитары, — мода на поэзию! — мода на свободное слово; везде,где пахнет скандалом, вы увидите розовые личины черных.
Они создают колокольный, скрежетом оглушающий бой — единственное, что они могут создать — и накладывают вдоль струн поэзии — совместить полюса и исказить!
«Модерновая» — одежда, мебель, вкусное чавканье магнитофона, журнальный столик под торшером;
Романтические штампы: экзальтированные девушки — девицы — девки; шейк — о-о! — окружают себя зеркалами — отразиться, увидеть себя, С Е БЯ !
Библиотека шедевров;
Насилие, закрашивание освещенных лиц…
…Двое с бородами — одному некогда коснуться бритвой упрямого подбородка, другой выхолил, умащая и разглядывая себя в зеркало.
Двое в тайге — романтика?!
Романтика труда. Это наполовину придумано ими, бездельниками; они вопили о ней, заставляя чистые взгляды обращаться в неведомое, необжитое, а сами — сами оставались у своих радиол, в своих кафе, у своих любовниц.
Славен труд. Тяжелые черные руки и светлое молчаливо скрытое лицо.
Всюду двое (упростим).
Школа. Внушает уважение своими опытными, но увечными пальцами скульптора. Лепит рельефы на красного гранита летящем знамени; делает эскизы будущих картин — монохроматические освещенные голубым солнцем поверхности.
Двое всюду, но есть еще и третьи — лица их скрыты,не извлечены еще из камня повседневности. Выйдут из ворот — Добро пожаловать — школа № сешением запахов непонятная и пестрая жизнь. Улови в плеске мира спасительный ритм двигателя –толкая один тяжелую платформу, — и хорошо, если почувствуешь по ту сторону пути помощь невидимых спасительных рук.
Но ведь легче отвернуться от пути — в грохоте выбрать любой ритм; легче закружиться в тихой радости вокруг смрадного кострища — закружиться и влететь тихой бабочкой в коптящие смрадные струи, и телом своим насытить жадность черных.
Выйдешь из костра опаленный, и лицо твое почернеет…
Два — редко больше — года, и школьный рельеф осыпается. Иллюзии, иллюзии — мелкой стеклянной пылью покрывают они полы наглухо закрытых комнат; и смирение или озлобление спускается паутиной…
Не нужно для этого даже тяжелого гула ударов — как корундовый порошок, разъедают их мелочи жизни, мелочи на ее шершавых боках.
Через год — в институт поступают по блату, через два — армия, через пять — станок с его тягостным однообразием, свадьба, дети, обыденность — дети не будут ни дураками ни романтиками, с детей рельефы осыплются быстрее.
Берегите же души от мелочей.
Души — от мелочей!
1964

Ниоткуда и в вечность

Возможно, с возрастом мы привыкаем к смерти. Мы начинаем просто и почти спокойно воспринимать уход тех людей, с которыми вместе проживали все перипетии нашего существования.
Артист Юрский вошел в наше бытие Человеком Ниоткуда.
В самом деле, откуда в заскорузлом, опутанном канонами и псевдоправилами совке было взяться личности, которая естественно воспринимала ложь как ложь, истину как истину и любовь как любовь…
Он явился и стал моральным эталоном.
О нем не ходили никакие грязные сплетни.
Он выступал с чтением текстов чистых и пронзительных, которые делали и нас чище и честнее.
Есть что-то мистическое в его духовной судьбе.
Много позже казалось непонятным, откуда взялся этот эталонный человек.
Приходили в голову всякие метафизические соображения — как первая большая роль с ее моральной конструкцией могла воздействовать на внутреннюю конструкцию и все будущее артиста, и на ее эманацию, проекцию на зрителей.
Если это так, то вживление в ролевую ткань оказалось судьбоносным не только для Юрского, но и для молодой и внушаемой «зрительной массы».
Способные к чести и добру приняли квант достоинства и совести и несут его.
Частицы воображаемого, пусть идеализированного Юрского плывут дальше, в вечность, воспринятые нами и так или иначе переданные окружению, детям, внукам и просто излученные в пространство.
И с этой точки зрения Юрский не умер, не закончился.
Подобно волнам от «камня, брошенного в пруд», он распространяется и размывает глиняные тяжелые берега пошлости.
«Пока сердца для чести живы».
2019