В Манхеттене, на Пятой авеню,
Стояли два бомжа. Нудисты. Ню —
Адам и Ева до грехопаденья.
Каких они нам наломали дров!
На авеню, вместо псалмов,
Лишь светофоров всенощные бденья.
Цивилизация Добра и Зла
Юлиан Фрумкин-Рыбаков
Мы видимся с тобою редко.
Но мы с тобою, не печалься,
Два воробья на мокрой ветке
Внутри простуженного вальса.
Игла шуршит — иголкой в Сене,
Пьют небо воробьи с асфальта,
И в полночь исчезает время
Внутри простуженного вальса.
Вращаясь, чёрный диск Пиаф
Ведёт меня к тебе под вечер.
Я прячусь в чёрный — белый шарф,
От всех идущих мне навстречу.
Три четверти, под звуки альта,
Танцуют нас всю жизнь, по кругу.
Внутри простуженного вальса
Нам сиротливо друг без друга…
Мы видимся с тобою редко,
Но мы с тобою, не печалься,
Два воробья на мокрой ветке
Внутри простуженного вальса…
В Манхеттене, на Пятой авеню,
Стояли два бомжа. Нудисты. Ню —
Адам и Ева до грехопаденья.
Каких они нам наломали дров!
На авеню, вместо псалмов,
Лишь светофоров всенощные бденья.
Пришли они нагие, как всегда,
Чтобы поглазеть, на блуд труда,
На то, что Б-г держал в секрете,
На стыд и срам на Пятой авеню,
На сумасшедший дом, на жизнь свою
В неоновом потустороннем свете…
Из цикла «бессонница»
…личная жизнь короче
воробьиной ночи,
короче жизни ничего не бывает
в палате Мер и Весов вода прибывает,
эталон жизни, как эталон меры,
лежит в футляре…
его протирают от смога и серы,
а жизнь убывает
от начала к концу…
это происходит ежедневно на Московском проспекте —
во дворе Техноложки
бродят студенты, доценты, кошки,
дивы, которым к лицу
ноги от самых ушей,
термометр показывает градус жизни,
часы время…
неприкаянный и ничей
заходишь в кафе «Internet», съедаешь салат «Word»,
выпиваешь чашечку кофе…
молодой народ
висит во всемирной паутине,
ищет виртуальных партнеров
не замечая тех, что рядом…
блуждает виртуальным взглядом
за линией горизонта
в южном полушарии,
для этого не нужно пересекать Эвкинского Понта
ни на паруснике, ни на воздушном шаре,
Пенелопа ждет Одиссея,
ушедшего в плавание по Интернету,
Телемах подрос, Одиссей, как бы в доме,
но его, как бы, и нету,
и нет Гомера, чтобы пройтись по такому сюжету…
… я вписался в медное теченье
осени, в геометрию гусей и перелесков…
— вы приблизились к порогу отключенья, —
сообщил мне ангел smsкой.
на ветру полощется рубаха
та, что ближе к телу, к ягодицам
и сорока, сплетница и сваха,
на штакетник у окна садится.
по воде дождями пишут вилы
жизнь не всё своё про смерть сказала.
мне остатка выдали обмылок,
чтобы жизнь мне мёдом показалась
наша жизнь с тобой была, что слалом,
я от скорости такой шизею,
и до финиша, где, собственно, начало,
мне мерещилось, что я сказать успею
о твоих коленках на морозе
в тоненьких нейлоновых колготках,
о стихах и о презренной прозе,
на шести отмеренных нам сотках…
Ъ
Я в родстве, я в родстве, я в родстве
С довоенною шляпой из фетра,
С перестуком дождя по листве,
С перекличкой озябшего ветра.
Я в родстве с чистой медью трубы
Из того духового оркестра,
Где пунктирное соло судьбы
Обрывалось во время ареста.
Я в родстве, я в родстве, я в родстве
С деревенькой забытой, Мурзицы,
С перестуком дождя по листве.
Ходят по полю чёрные птицы,
Заложили за спину крыла
И о чём-то толкуют, толкуют…
Вот и жизнь, будто поле легла…
Разве можно придумать такую:
Косогоры, овраги . поля,
Холка леса, а как-то не тесный…
Как бездомна ночная земля
На краю очарованной бездны…
Будто куст, поглощён темнотой,
Я в родстве с ним. Нас полночь колышет.
Перестук… кровоток… перегной —
Это почва бормочет и дышит…
Ъ
Учу азы — свободным быть
Той полной внутренней свободой,
Когда о ней не надо сроду
Ни рассуждать, ни говорить.
Когда она не дар небес,
Но колокольчик, дар Валдая,
И тишины не нарушает,
И слышно далеко окрест.
Ъ
Музыкантов, непременно музыкантов!
Хома Брут (Вий)
Пока Я спишь, и кровь моя молчит,
Еврейская, лишённая рассудка,
Я — вещь в себе. Я — царь Давид…
Мы начинаем свой гамбит,
Во сне, во сне нам весело и жутко.
Лишённый веса, времени, объёма,
Я посещаю Витебск и Париж
Я — витебский портной. Я — брутто, Хома…
Я спишь без задних лап под крышей грома,
Я белыми стихами говоришь.
Да, кровь моя молчит, пока Я спишь
Но и во сне Я каждой порой знаешь,
Что, утром встав, невинность потеряешь
И жизнь приняв, о ней заговоришь …
Ъ
В сумасшедшем, коммунальном мире,
В склоке третьей мировой,
Под набойкой стоптанной цифири
Я стою ни мёртвый, ни живой.
Всеми порами своей библиотеки,
Всем, что будет мне на судном дне
Супротив стою я ипотеки,
Той, что мне дают в моей стране.
Неразменный пятачок на счастье
На восьмом десятке, на юру,
Ничего не брать от этой власти
Под проценты, совесть, мишуру.
Да, стою! Поскольку нет иного
Способа существовать —
Вещее во рту катаю слово,
Чтобы уж совсем не помирать…
Ъ
…в цивилизации добра и зла,
в цивилизации любви и страха
ты — лишь комочек мыслящего праха,
а всё окрест — то пепел, то зола…
Ъ
…ехать сорок минут, ехать сорок минут, а мобильник садится
под землёй с нами рядом живут говорящие птицы:
птица Сирин, Алкност, Гамаюн и пичуга, мобильная, -Твиттер,
в перегоне от сердца до Сумм — Сталинград и не сдавшейся Питер.
птица Сирин молчит и молчит Гамаюн, только Твиттер щебечет,
в перегоне, от сердца до Сумм, этот щебет врачует и лечит.
катакомбная жизнь — уберечь и прикрыть стариков и младенцев,
уберечь от насильников русскую речь, от бабла и мздоимцев.
не кради, не убий, не убей, не касайся славянского Вия.
Киев — мать городов, надругаться над ней, всё одно, что над девой Марией
Ну, что. Необычно и уже тем интересно.
Не каждому по вкусу, но так почти всегда бывает.
Да, необычно.
Юлиан Фрумкин-Рыбаков
Простуженный вальс
Мы видимся с тобою редко.
Но мы с тобою, не печалься,
Два воробья на мокрой ветке
Внутри простуженного вальса.
Игла шуршит — иголкой в Сене,
Пьют небо воробьи с асфальта,
И в полночь исчезает время
Внутри простуженного вальса.
Вращаясь, чёрный диск Пиаф
Ведёт меня к тебе под вечер.
Я прячусь в чёрный — белый шарф,
От всех идущих мне навстречу.
Три четверти, под звуки альта,
Танцуют нас всю жизнь, по кругу.
Внутри простуженного вальса
Нам сиротливо друг без друга…
Мы видимся с тобою редко,
Но мы с тобою, не печалься,
Два воробья на мокрой ветке
Внутри простуженного вальса…
В Манхеттене, на Пятой авеню,
Стояли два бомжа. Нудисты. Ню —
Адам и Ева до грехопаденья.
Каких они нам наломали дров!
На авеню, вместо псалмов,
Лишь светофоров всенощные бденья.
Пришли они нагие, как всегда,
Чтобы поглазеть, на блуд труда,
На то, что Б-г держал в секрете,
На стыд и срам на Пятой авеню,
На сумасшедший дом, на жизнь свою
В неоновом потустороннем свете…
——————————————-
В этом мире коммунальном чего только не привидится.
Какой Нью Йорк , какие нудисты?
Заграница, как известно, МИФ. Как миф о загробной жизни
и о 3-ем Риме.
P.S.
Нет ни 3-его, ни 2-го. Как нет и копчёной трески за 98 коп.
в Гастрономе на Кировском пр. И кировского нет. А Мечеть есть.
И будет стоять. А ‘Стерегущий’ стережёт или сторожит? Кого
теперь сторожить-то? Грех один.
Да уж, чего только не бывает@@@