Генрих Иоффе: ДРУГОЙ КОРНИЛОВ

Loading

Конверт, который мне на другой день Корнилов вручил в своем особняке, не был запечатан. Я вынул из него плотный лист и прочитал текст, написанный четким, заостренным почерком: «Рекомендация. Настоящим удостоверяю, что податель сего Генрих Зиновьевич Иоффе лично известен мне, как бывший студент Московского педагогического института, работавший в этом институте в течении … лет, как студент, закончивший курс обучения с отличием.

ДРУГОЙ КОРНИЛОВ

Генрих Иоффе

Я честно «отмотал» свой трехлетний студенческо-распределительный срок в педучилище Костромской глуши и вернулся в Москву. В нехорошее время вернулся. Кончался 1952 г. Изловили врачей — «убийц в белых халатах», тянуло гнилым запахом госантисимтизма. Работы в школах не было. Говорили, все забито, заполнено.

 — Брось ходить и просить, — говорил мне мой сокурсник Владлен Сироткин, уверявший, что на самом деле он — Сироткинд.

 — Везде свои, песню знаешь: «За столом никто у нас не Лившиц…» (перефраз популярной тогда советской песни «За столом никто у нас не лишний».)

 Но я не слушал Сироткинда. Без толку бродил по городу, а потом шел на Грузинский вал. Там, недалеко от метро была часовая мастерская в виде не то палатки, не то небольшого домишки. Трудились в этом заведении четверо: мой отец, два брата Вильшанские, Хаим и Давид, и Мирон Мучник. Оба Вильшанские и Мирон были фронтовиками. У Давида вместо правой ноги — протез, Хаим был ранен трижды. А мой отец — солдат еще 1-ой мировой войны. Все четверо — добрые, покладистые люди. Правда, Давид Вильшанский мог и взорваться. Если кто–нибудь из недовольных клиентов начинал ругаться, кляня «жидков», Давид выскакивал за перегородку, отделявшую мастеров от прихожей, и, задрав брючину на протезе, кричал:

 — Ты видел это, видел? Хочешь попробовать яичницу из собственных яиц? Да, хочешь?

А ко мне все относились по–хорошему, сочувствовали вынужденной безработице, старались помочь. Первым взялся Мирон.

 В армии он служил в одной части с Сергеем Баруздиным, тогда председателем Союза писателей. Пошел к нему, просил мне помочь. Баруздин сказал, что он бы рад, со всей бы душой, но очень занят.

С тех пор мои часовщики приступили к опросам всех клиентов интеллигентной внешности. Я же сидел в уголке и старался делать вид, что меня эти опросы не касаются. Вот Хаим, поднятой бровью сбросив с глаза лупу, спрашивал высокого человека в больших роговых очках:

 — Я очень извиняюсь, товарищ. Вы случайно никак не связаны со школьным образованием?

 — Нет, случайно не связан. А собственно, что вы хотите?

 — Да вот тут….Нет, впрочем ничего.

Часто в «опрос» вступал мой отец:

 — Мне кажется вы — школьный работник. Вот мой сын — учитель по истории, но никак не может найти работу…

 — Надо обратиться в отдел кадров Мосгорно. Там ему помогут.

 — Неоднократно обращались, но…

Опросов было много — толку никакого. Оптимизм поддерживал Хаим.

 — Наш ротный, — говорил он, — всегда имел при себе поговорку: «Бог с нами и … с ними. Пробьемся!»

А однажды возле мастерской остановилась легковая машина, и из нее вышел пожилой человек с седыми буденновскими усами. Они были такими пышными и длинными, что их шевелил даже легкий ветерок. «Усач» зашел в мастерскую, машина осталась ждать. Хаим, взглянув в окно, сказал:

 — Персона! Кладу голову — из ученого мира.

В разговор с вошедшим вступил отец, буквально преклонявшийся перед учеными, вообще образованными людьми. Объяснив какой ремонт требуется часам, он перешел к «больной» теме моей безработицы.

 — Пришедший выслушал его внимательно, потом спросил мою фамилию.

 — Ну, думаю сейчас скажет, что ему над срочно ехать.

Нет, сказал, чтобы ему дали листок, что-то написал и уехал. Я посмотрел на записку. Там было написано:

«Якиманка, 36. Академик Корнилов».

 — Ого, — сказал я, — а знаете, кто это? Академик! А в 1917 г. при Временном правительстве тоже был Корнилов. Верховный главнокомандующий. Двинул войска на Петроград, хотел диктатуру установить, но не вышло. А этот Корнилов — известный психолог.

Адрес, указанный на листочке, оказался особняком Академии педагогических наук. До такого уровня я еще никогда не поднимался и находился в сильном волнении. Секретарша провела меня в кабинет Корнилова. Меня поразили то, что когда я подошел к столу, он поднялся и протянул мне руку. Он расспрашивал о моей жизни и работе, наверное, около часа, делая себе какие–то пометки. Говорил, что, как и я, в молодости был учителем в народной школе, только в сибирской глуши. А это очень важно. В народной толще лучше познаешь человека, что очень важно. К сожалению, мы недостаточно занимаемся, личностью, психологией. В заключение сказал, чтобы я приехал за письмом завтра к нему домой на Сокол, в поселок старых большевиков.

Конверт, который мне на другой день Корнилов вручил в своем особняке, не был запечатан. Я вынул из него плотный лист и прочитал текст, написанный четким, заостренным почерком:

«Рекомендация. Настоящим удостоверяю, что податель сего Генрих Зиновьевич Иоффе лично известен мне, как бывший студент Московского педагогического института, работавший в этом институте в течении … лет, как студент, закончивший курс обучения с отличием. Как профессор этого института могу сказать, что Г.З. Иоффе является хорошо образованным, очень старательным в работе и безукоризненно честным молодым человеком, комсомольцем. Могу со всей ответственностью рекомендовать его на педагогическую работу.15 апреля 1953 г. Действительный член Академии педагогических наук, депутат Московского Совета, профессор К. Н. Корнилов. Москва, ул. Верещагина, д.16, кв. 1. Личный тел. Д-3-05 -20, доб. 5 -95.»

Эта рекомендация была написана всего лишь спустя несколько дней после официального разоблачения (9 апреля) антисемитского «дела врачей» — «убийц в белых халатах».

Осенью для меня открылись двери одной из московских школ. Директор, пожилой человек с десятком орденских ленточек на пиджаке, говорил мне:

 — Лестную характеристику дал Вам Константин Николаевич Корнилов, очень лестную. Берегите этот документ храните. Не только потому, что он о вас. Еще наступит время, когда надо будет доказывать… Он засмеялся и сказал, что на улице Верещагина и других улицах жили не одни верноподданные «вождя народов», а много добрых, отзывчивых людей. Тогда и рекомендация Корнилова с Вашей фамилией пригодится.

Print Friendly, PDF & Email

6 комментариев для “Генрих Иоффе: ДРУГОЙ КОРНИЛОВ

  1. Да, бывало всякое. После изгнания моего отца с очень высокой должности зам.начальника Главка, его направили во второстепенный вуз рядовым преподавателем. А там директор, за относительно короткий срок поднял его до доцента и декана.

    1. Чего только не бывало. Одних поднимали, других опускали.
      Вот и я тоже вспомнил. У нас все замдеканы были когда-то в погонах.
      Кто майор, а кто и подполковник. Так, к примеру, если майора сделать замом декана это для него как будто подъём. А если полковника, так для него это конечно же — спуск. А если, скажем для интересу, подполковника назначить не замом и не деканом, а министром по национальному вопросу, это как назвать?
      Вот именно, наркомнац вроде не звучит, а ежели подумать да хорошо проанализировать, так никакой главк с наркомнацем в жизни не сравнить.

  2. Конец пятьдесят второго. Я работаю под Гомелем — в школе механизации. Преподаю Основы Конституции будущим трактористам.
    В Правде выходит статья, где обо мне всего несколько слов: «В гомельской школе механизации подвизается такой-то, сеющий путаницу в умах учащихся»
    Меня вызывает директор школы:
    — Извините… После статьи в Правде я должен вас уволить, но… напишете заявление по собственному желанию.

    Собираюсь ехать в Москву в редакцию Правды «искать правду».
    Друзья отговаривают.
    — Ты с ума сошёл?! Тебя посадят! Сиди тихо! Если нет денег — отдолжим!

    Наступает зима. Начинается Дело Врачей…
    В поликлиниках люди требуют чтобы их отправили на приём к русским — врач-еврей «уморит».

    Умирает Сталин. Дело Врачей прекращают. Ещё через некоторое время начинаются реабилитации…
    — Вот теперь едь в Москву — говорят друзья.
    Еду. Останавливаюсь у старшего брата.

    В редакции Правды выстаиваю огромную очередь. Наконец, захожу в кабинет. Из-за стола поднимается и идёт мне навстречу с открытой улыбкой человек с очень значительным и одухотворённым лицом. Пожимает мне руку, приглашает сесть…
    Сажусь рассказываю ему свою историю. Он внимательно меня слушает, улыбается, кивает…
    Вдруг замечаю, что он… ничего не записывает…

    Наши с братом занимающие высокие руководящие посты тётушки, снисходят:
    — Ну ты же умный человек, дорогой племянник (так тебя вежливо обзывают дураком) — неужели ты думаешь, что газета Правда похожа на унтерофицерскую вдову, которая сама себя высекла? Тебе нужно обращаться в ЦК КПСС.
    Прислушиваюсь…

    Записываюсь на приём в ЦК, подготовив письмо на имя Хрущёва.
    Работник ЦК с которым я встречаюсь, выслушав меня, обещает, что в течение пары недель мой вопрос будет рассмотрен. Принимает письно, но увидев на чьё имя оно написано, просит запечатать в специальный конверт для «секретной кореспонденции».

    Жду. Гуляю по Москве. Не проходит и двух недель, как я получаю заказное письмо из ЦК (копия в гомельский обком партии) о том, что меня необходимо трудоустроить по специальности.

    Возвращаюсь в Гомель. Иду в обком. Там меня уже ждут и предлагают на выбор два места: средняя школа или кооперативный техникум. Место в техникуме больше подходит для моей жены. Что ж — попробую трудоустроить и её.

    Встречаюсь с директором кооперативного техникума. Он ярый антисемит и явно не желает брать меня на работу, но… распоряжение обкома партии.
    На следующий день после нашей встречи жена звонит ему по телефону. Фамилия у неё самая что ни на есть «арийская» и директор, даже не встретившись с ней, отправляет её в отдел кадров. Потом звонит в обком и говорит, что (к сожалению) уже взял человека и даже выделил ему комнату для проживания с семьёй в здании техникума

    Через некоторое время увидев меня, гуляющего во дворе с маленькой дочкой, директор техникума всё понимает, но сделать уже ничего не может…

    Устраиваюсь учителем истории в средню школу. Я снова, как и до войны, буду учить детей!

  3. Страшен был год 1952-й… Я скитался по Киеву в поисках работы — хотя кое-где даже объявления видел: «Требуется…»
    По одному такому объявлению зашёл в отдел кадров какого-то завода на Куренёвке, окраине города, с твёрдым намерением — не отступать. Всё, как везде: мордатый кадровик сидит — я стою, я к нему на «вы» — он мне тыкает…
    — У вас объявление: «Требуются ученики слесаря»…
    Тут бы маленькое отступление. Мой отец, слесарь по ремонту станков киевского завода им. Артёма (п/я 50). И голубая мечта в наступившее лихолетье: сын (т.е. я) — слесарь-инструментальщик. Надёжная нужнейшая профессия. Ещё бы лучше — слесарь-лекальщик. Но это уже что-то запредельное.
    Для начала требовалось заручиться самой распространённой профессией рядового слесаря…
    Вот я и стоял перед светлым взором дымящего «беломором» начкадрами — крупного мужика с орденской планкой на пиджаке.
    Смотрим: я на него — он на меня…
    Неожиданно он встал, прямо на пол выплюнул окурок, вышел из-за стола, нависнув надо мной.
    — Ну, нет места — поверь! Ну, не подумай, что я это из-за этого…
    Он запутался и поперхнулся.
    — Но ведь пишется (я указал за дверь): требуются.
    — Месяц назад — требовалось. А щит стационарный — не стереть. Я понимаю, заклею — недоработка, ты извини…
    Я ушёл, так и не поняв тогда, что же он имел в виду: «…не подумай, что из-за этого»? Из-за чего — «этого»?..

  4. «И особист Суэтин — неутомимый наш! —
    Ещё тогда приметил и взял на карандаш.

    Он выволок на свет и приволок
    Подколотый, подшитый матерьял —
    Никто поделать ничего не смог…
    Нет! Смог один, который не стрелял.»
    В. Высоцкий.

Добавить комментарий для Маркс Тартаковский. Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.