Не дали! Кто посмел?! Ответа не было, виноватого, как всегда, не нашли. Ждали, кого сам он назначит. Ни хрена не могут, валят всё на него. Ладно, разберёмся и с этим. А пока к правильному ходу мысли вернуться. Но грянуло, грохнуло, прогрохотало откуда-то снизу сводным оркестром, в голове застучали слова спящим обоим: и оку, и речь завершившему, в «ура», словно в триколор, обрядившемуся.

Парад Победы в контексте безумия

Михаил Ковсан

Это для войны сочинили разные варианты. Для парада Победы достаточен один — непреложный, к нему сценарии войны прилагались митрофанисто, как и всё остальное. Парад Победы быть должен искрист и прозрачен, как шампанское, как Победа сама, любому, даже ребёнку, понятен. Добро зло победило. А как иначе? Как раньше, при Грозном Иване, Петре Великом и Великой Екатерине, Александре-переставшем-ребячиться, Иосифе-победителе, пусть на чей-то взгляд не слишком прекрасном. Нынешняя Победа, парад нынешний о прошлых должен напоминать: ассоциации, реминисценции, аллюзии — есть где сценаристам ум-талант приложить, ну, а где ошибутся — поправим! Не зря справки об исторических парадах давным-давно были заказаны. Который год эта папочка на самом верху часа своего дожидается. Наконец, дождалась, буквой Z вспыхнула яркостью для глаз нестерпимой.

Как все войны, и эта закончится, а победный парад нескончаем, вечен и вездесущ: на земле, в небесах и на море, в космосе, под землёй, в телевизоре-радио. Без парада даже победе сердце не радо! Народное сердце давно жаждет позитивных эмоций. Теперь ему впрыснут. Достанет не на одно поколение. Но какой парад без войны? Великую эту войну будут жирным шрифтом в учебниках истории выделять.

Парад! Прусский шаг строевой, излюбленный Павлом, самодержцем российским, уже потому личностью незаурядной, которого Европа чванливо почитала самодуром и недоумком.

Парад! Георгий Победоносец змия пронзает. Кто Георгий, кто змий-супостат, и коню, потомку великого серебристо-белого Кумира, одобренного к Параду Самим, понятно; на нём, на потомке, нынешний святой восседает.

Парад! Флаги, стяги, знамёна.

Парад! Иконы, хоругви, кресты.

Парад! Фуражки, бескозырки, пилотки.

Парад! Лязг и грохот, и цокот подков.

Парад! Величие, слава, музыка!

Парад! Екатерина, Державин, Потёмкин!

Гром победы, раздавайся!

Веселися, храбрый Росс!

Показал храбрый Росс мать Кузьмы всем, кто руснёй его называет. Кто так называет? Всякая гнусь, всякая плесень, не зря Екатерина разогнала их мерзкую Сечь вместе с Посполитой в придачу. Потому флаги-штандарты, всякое такое, подобное прочее: замах — и к подножию извиваясь змеино! А кому победы наши не нравятся — скатертью дорога, валите, за бугром комплексы свои нежно лелейте, меняйте пол и на Родину великую клевещите! Герцены сраные! И не надо кормить, поить и воспитывать за народные деньги, и так за загородкой народу не меряно.

С этими победными мыслями и задремал. Ткань реальности расплеталась, и нити заново единились — в сонную одурь. В середине прекрасного сна, в котором на трибуне над парадом величественно возвышался, пришла в голову чудесная мысль, не то, чтобы изящная, скорей грубоватая, но именно такая и по сердцу ему и народу, которого кость от кости он и плоть от плоти, понятно. Сновидческое сознание юркнуло в сторону. Кто от кого плоть от плоти, от кости кость: он от народа или народ от него, и, немного потоптавшись на месте, согласилось на компромисс: плоть сюда, кость обратно. Заминка в движении мысли совсем небольшая, совершенно, можно сказать, незначительная, однако клятое но! Словно пьяные ноги, мысль, заплётшись сама с собой, споткнулась и подлым образом ускользнула. Сколько ни пытался догнать, сколько ни унижался, выпрашивая бога сна или богиню, хрен их знает, кто у них за что отвечает, не привело ни к чему. Но это так, выражение, на самом деле ещё как привело к невообразимо ужасному.

Во сне, вроде бы как по сценарию непреложно, рядом с ним, сотворившим всё из подручных гнилых материалов, попросту сказать, из доставшегося по наследству говна, рядом с ним на трибуне несколько криво, слегка, чтобы не бросалось в глаза, от него отшатнувшись, двумя рядами справа и слева располагалась вся генеральская срань, грандиозные планы величайшей победы по недоумию испоганившая. Да так, что пришлось не только сценарий победной войны по ходу менять, но даже кое в чём сценарий парада подкорректировать. Всех выметет поганой метлой, но не сразу, чтобы малая тень на Победу великую не упала. Даже пораздавал звания и ордена, теперь два маршала среди этих засранцев.

Беда одна не приходит. Скверная скользкая мысль сон перерубила, оставив в одной части величественную грандиозность, всемирно-историческое значение, мессианскую роль, причисление к лику святых, памятники не только от Москвы до самых до окраин и в ряде стран почитай всех континентов, но и на спутнике Земли и на близлежащих планетах, освоение которых уже начато человечеством и будет продолжено возрастающими темпами, так что какую-нибудь из них светлым, кратким, мужественным именем его нарекут. Тут-то сволочь-мысль всё перерубила, и настало такое…

Но это такое немного позже настало. А между тем, что перерубилось, и тем, что настало, вторглась ностальгическая интермедия. Утро праздника, стол накрыт празднично: водочка, и ему четверть стопочки наливают, селёдочка с лучком и подсолнечным маслицем, картошечка в мундирах, сосисочки, как раз к празднику выбросили, голубой экран праздничный, голос диктора торжественно праздничен.

Парад, великий парад снился ему не впервые. Да что там, парад с детства часто снился ему. Но в этом сне впервые видел его с высоты, не с заоблачных высот, когда всё мелко и лиц не различить, а с птичьего полёта не очень высокого, можно сказать, голубиного. Он был на параде, речь говорил и одновременного видел его от края до края, включая себя говорящего. Душа, говорят, отделившись от тела, отлетев, смотрит на своё земное пристанище с высоты, чтобы не сказать, свысока. Очень похоже. Может, он умер? Не удивительно: столько людей ему сдохнуть желают. Ничего-ничего, себе сказал он во сне, ещё посмотрим, кто кого переживёт, не дождётесь. Чтобы от скверной мысли отвлечься, всмотрелся внимательно: всё ли в порядке, очень хотелось заприметить что-то из ряда вон выходящее, что с высоты только и можно увидеть, чтобы потом огорошить: откуда узнал, кто навёл или… Это «или» — самое главное, всю жизнь будут помнить, внукам рассказывать: всевидящий, что ли?

Оглянувшись по сторонам, нет ли кого, довольный собой улыбнулся. Здесь ему нравилось. Но делать нечего, порядок нарушать никому не дозволено даже во сне, пора вниз возвращаться, речь закончив, ура упиваться. Сделал пару движений, вниз, аккурат на трибуну спикировать — дудки, вот тебе раз, как же там без него? Хотя нет, он там ведь, на месте, правда, и здесь, наверху, всевидящим оком за всем наблюдает.

Сон получался какой-то очень уж нервный, непонятный, запутанный, надо с этим заканчивать — просыпаться. Сделал усилие, одно, другое; третье, уже чертыхнувшись, никак не выходит — не просыпается. Что получается? Он во сне один наверху оком всевидящим, он другой тоже во сне речь говорящий, а третий там в самой что ни на есть неусыпной реальной реальности спит? Если проснётся, то два во сне сами собой отпадают и логику бытия никак не коверкают. Только почему тот, спящий, не просыпается? А если не просыпается сам, почему не разбудят? На первый вопрос у ока всевидящего, о реальности рассуждающего, ответа не было вовсе. Зато на второй вопрос ответ был к ужасу, похоже, цитатный.

Не будят, потому что не велено, мало ли что во сне ему снится, мало ли какие видения светлого будущего ему там являются: не для себя сны ему снятся — для народа, для страны, для всего русского мира, в иные времена сказали бы, для всего прогрессивного человечества. Патовая ситуация, однако, цугцванг — принуждение не к миру, но к ходу, ни в конституции, нигде вообще не прописанный. А если у него сон летаргический? А если он во сне… Нет, не будем о грустном. Был исторический прецедент. Может, могли бы спасти. А может, и не хотели? Вот и эти его, спящего, почему-то не будят, хотя на утро после бассейна, собаки и завтрака назначено…

Ничего, кому назначено, подождут. Но, сволочи, почему же, суки, не будят? Всех — к чёртовой матери после парада. Только как спящему из сна в земную реальность прорваться? Спокойно. Во всём разобраться. Никто ведь его, око всевидящее, здесь и не держит. Или?! Пробовал спикировать — не получилось. Как с говорящим внизу соединиться и совместным усилием воли проснуться? Ход мысли правильный, его до победно мыслительного конца продолжить и довести.

Не дали! Кто посмел?! Ответа не было, виноватого, как всегда, не нашли. Ждали, кого сам он назначит. Ни хрена не могут, валят всё на него. Ладно, разберёмся и с этим. А пока к правильному ходу мысли вернуться. Но грянуло, грохнуло, прогрохотало откуда-то снизу сводным оркестром, в голове застучали слова спящим обоим: и оку, и речь завершившему, в «ура», словно в триколор, обрядившемуся.

Наступает минута прощания,
Ты глядишь мне тревожно в глаза,
И ловлю я родное дыхание,
А вдали уже дышит гроза.

Из тяжёлой глубины сна звучит музыка родная, а слова дикие, несуразные, ужасно не патриотично убогие, парад, который речью своей тот, что внизу, благословил, оскорбляющие. Внизу движуха, бурная, разноцветная, но почему-то по-пляжному полуголая. Пригляделся, прислушался он, принюхался. Матка Боска Ченстоховска!

Это кто там такое увидел? Это кто такое сказал? Оглянулся: вокруг никого, получается, сам. Что он католик? Не дай Бог, поляк? В его всенародно любимом лице Лжедмитрий — который по счёту? — над площадью Красной витает, парад российской армии с голубиного полёта ястребино внимательно наблюдает? Да и что это за парад? Из жерл жёлто-голубые цветочки торчат, башни обвиты жёлто-голубыми гирляндами, марширующие ноги мало того, что голые, но обриты и понятно в какие цвета выкрашены вызывающе нагло. Получается, победный парад — гейский, вражеский, пидорячий! Тут не только поляком-католиком станешь, тут самому… Что они вытворяют? Голые телодвижения у мавзолея, напротив ГУМа?

— Что у вас здесь творится? Кто позволил? Кто разрешил?

— Гей-парад, Ваше Величество! Вы сами, Ваше Высочество! Вы самолично, Ваш-благородие!

Кто спрашивал? Получается он. Кто ответил. Опять он получается. Захлестнул ход мыслей великих — всё заскрипело, загрохотало, словно начавшийся на реке ледоход.

Получается всё сам и устроил, лучше сказать, учинил.

Что-то в глубине уже отлетевшей души, где кошки давно не скребли, слегка шевельнулось и тотчас утихло, более не тревожа.

Пока не отлетела, отнюдь не был уверен, что существует. И вот тебе на — без неё, оказалось, жить никак не возможно.

И впрямь, как тут жить, если столько глоток вопят: изведи, убийцу убей, душегуба, Каина клятого покарай!

При чём тут Каин, однако?