Я умел рисовать и тихо преподавал этот предмет в школе. После уроков, за те же деньги, рисовал плакаты и писал лозунги. Распятые на стенах коридоров, они утверждали, что планы партии — это и есть планы народа. В действительности же никаких планов не было ни у тех, ни у других. Первоклашки это еще не могли прочесть, старшеклассники не могли осмыслить.

ШАГ ВЛЕВО, ШАГ ВПРАВО…

Яков Ратманский

Хаим склонился над картой Советского Союза. Его рвало на родину.

  Первый анекдот, который я услыхал в Америке.

 Иногда вспоминаются годы молодые, страна прекрасная и люди потрясные, меня окружавшие. Все были счастливы, ходили по прямой, мыслили согласно инструкциям. Вслух — только на трибуне, шепотом — только на кухне, действиями — только в постели. Все передвижения — только городским транспортом, любя пасажиров при этом, или пешком с авоськами в руках. Дороги не были предназначены для автомобилей, как и заводы для их производства. Выпускались, правда, две марки машин: «Москвич» и «Запорожец», которыми гордилась страна, но ездить на них было опасно по многим причинам. Иметь собственный автомобиль, который не продавали, а на зарплату за всю жизнь не насобираешь, выглядело подозрительно. Да и спроса на них не было. А если случайно зайдешь и спросишь — выход вряд ли найдешь. В общем, шаг в сторону — и ты как на ладони. Оступившимся зададут вопросы, на которые не бывает ответов.

 Обучали грамоте — в школе, учили жизни — в тюрьме. Творческих людей — осуждали, инициаторов — судили. Согласных награждали, несогласных — отстраняли от жизни.

 Много умеешь — умей молча. Страна не расчитана на таланты. Она не знала, что с ними делать. Отсекала от народа, сортировала по гулагам, сибирям, или отстреливала. А народ, как назло, рождался талантливым, поэтому во глубине сибирских руд талантов было больше, чем в городах и селах.

 Я умел рисовать и тихо преподавал этот предмет в школе. После уроков, за те же деньги, рисовал плакаты и писал лозунги. Распятые на стенах коридоров, они утверждали, что планы партии — это и есть планы народа. В действительности же никаких планов не было ни у тех, ни у других. Первоклашки это еще не могли прочесть, старшеклассники не могли осмыслить.

 Мой приятель работал физруком в пригородном невро-кардиологическом санатории. Он пригласил нас с женой на пару дней в этот райский уголок. При входе над главными воротами красовалась корявo исполненная мысль о том, что «партия — это ум, честь и совесть». Совесть надо иметь, товарищ Партия, чтобы встречать посетителей такой информацией, потому что к оздоровлению граждан это никакого отношения не имело. Страна кормила народ лозунгами, потому что ничего конкретного предложить не могла. Партия сочиняла тексты, художники их писали белым по красному, дворники развешивали, а народ в упор не видел, шагал мимо с гордо опущенной головой.

 Приятель познакомил меня с директором, то есть, с главврачом этого санатория. Тот в молодости тоже любил рисовать и, прощаясь, предложил мне приезжать в санаторий хотя бы раз в неделю, помочь в идеологическом оформлении интерьера. Пока этим занимается местный клоун, он же — массовик-затейник и художник-любитель. Поэтому и плакаты у него смешные получаются.

 Директор школы, скрепя своё больное сердце, справку-разрешение с печатью и тремя подписями мне дал. Такие были правила. Уплотнил расписание уроков и сделал выходной день среди недели. Хороший был человек.

 Я купил краски на деньги, которые еще не заработал, подружился с клоуном, начал высекать лозунги прямыми буквами про то, что здоровье народа — это богатство страны и рисовать плакаты, о том, что партия — наш рулевой. Вот такое оздоровление граждан предлагало министерство «здравоохренения», как я однажды выразился. Клоун загрустил, потому что лишился дополнительной десятки к зарплате. В таком печальном состоянии он написал письмо в прокуратуру. «Наш главврач решил нанять неизвестно кого и неизвестно зачем, видимо, чтобы делить с ним его зарплату».

 Прокуратура серьёзно занялась письмом и прислала мне повестку. Не догадываясь, где мог оступиться, я переступил порог организации, о которой знал только, слава богу, по-наслышке, зато очень много.

 Какие же приветливые люди меня встретили! Двое на одного. Руку пожали, к столу пригласили, чай предложили, а все вопросы так, между прочим. Про жену, про детей, про всех родственников. А мне уже хочется рассказать про все на свете, даже о чем понятия не имею. Вот такие там люди хорошие. Потом один из них дает мне дружеский совет, что, мол, отдавать половину денег главврачу не честно, хотя бы третью часть — это по-божески. Вот с этого момента я перестал соображать полностью. Какой врач? Какие деньги? Но мне сказали, чтоб не волновался, что притворяться не надо, они и так все знают. Я вдруг понял, что я предатель родины и заслуживаю высшей меры, что домой, скорей всего, уже не вернусь. Может, разрешат с семьей попрощаться. Хотя бы позвонить. Но тут у них что-то случилось, меня отпустили подумать, поговорить с женой, потом прийти и честно во всем признаться. Это как раз тот случай, когда от кратковременного общения с приятными людьми остается очень непрятный осадок на всю жизнь.

 На следующий день меня вызвал директор школы.

 — На фиг мне этот твой санаторий! Я пол дня просидел на допросе: «Кто ему краски купил? Где чеки?» Пытали, или я тоже в доле. Чтобы про этот санаторий грёбаный я больше не слыхал, понял?

 У прокуратуры прибавилось интересной работы, у нас неразрешимых проблем. Главврача от работы отстранили, чуть под суд не отдали, но потом все затихло. Так что клоун — это не хиханьки-хаханьки.

 Думаю, в прокуратуре понимали, что тот мизер, который мне собирались платить, был больше похож на сдачу, чем на зарплату. Но вместо того, чтобы щелкнуть клоуна по его красному носу, они просто хотели насладиться нашим унижением: моим, директора школы, главврача. Это люди-садисты. Это они в стране решали кого казнить, а кого миловать.

 Я больше не оступался и то лишь потому, что некуда. Дом, работа, дом. Но когда у меня все же появилась машина, шикарный ржавый и разболтанный «Москвич», я опять оказался на виду. «Москвич» кое-как бороздил по дорогам, охраняемым нашей доблестной милицией. Теперь мы с машиной очень даже выделялись и мешали городскому транспорту, поэтому на каждом углу нам показывали полосатый жезл как приглашение остановиться и поговорить.

 Мои вопросы типа: что я нарушил, были не к месту. Я мог ехать слишком близко к бровке или слишком далеко от нее, светофор мог гореть любым пламенем, и даже меня как-то спросили: «А что означают буквы ХТА на номерном знаке? «Хозяин Тёщиного Автомобиля?» Я вываливал все документы и убеждал, что это мой личный автомобиль и что доверенность от тёщи мне не нужна. Мне с удовольствием делали дырки во вкладыше и я, конечно же, переживал по этому поводу.

 Когда мы решили сменить ридну Украину на чужбину, жизнь потекла по новому руслу. Машина помогала быстрей улаживать дела и потому встречи с полосатым жезлом участились. Однажды, на стоянке я увидел гаишника, откручивающего передний номер с бампера моего многострадального «Москвича». Не буду приводить наш диалог, но я не предложил взятку и «номер» уехал в неизвестном направлении.

 Дома я вырезал из фанеры прямоугольник, нарисовал на нем свой ХТА с цифрами и установил на опустевшее место. Художник я все-таки или нет? Меня останавливали, но не за номера. Посколько в моих глазах уже появилось некое безразличие к требованиям гаишника, у меня за наглость забрали права. Я не стал рисовать себе документы, мысленно пожелал им подавиться моими правами и продолжал ездить. Машину так и продал с номерами из фанеры — покупатель тоже не заметил подмены. Уже четверть века номера с буквами ХТА и водительские права ждут моего возвращения.

 В Америке началась новая жизнь с новыми документами и я не представляю себе, как сейчас живут те прекрасные люди? И сколько их еще там осталось? Ведь кроме гаишников и прокуроров есть еще много крупных специалистов, стоящих, как я еще разочек выразился, на «Краже» Родины, охраняющих её от своих же граждан, которым сложно ходить только по прямой.