Мелизанда пережила три развода, у нее шесть детей по итогам трех браков. Мне хотелось бы знать, мужья ли не выдерживали такого ее напора и дематериализовывались или же она сама изгоняла их. Но Мелизанда о прошлом говорит неохотно и односложно.

Потрясающее обаяние Мелизанды

Дмитрий Раскин

Рассказ

Берте Риненберг с благодарностью за идею

Мы вообще-то не собирались сюда приезжать. Точнее сказать, собирались приехать несколько позже, где-то к пенсионному израильскому возрасту. Но Миша мой вышел на улицу. Ну да, за права и свободы. Получил дубинкой по хребту, посидел в обезьяннике, заплатил штраф по решению суда. Вернувшись домой, устроил такую истерику, что мы почти год уже здесь, в Хайфе. Миша, кандидат философских наук — грузчик в магазине. Я, Люся, кандидат филологических наук — начинающая метапелет (соцработница).

Думала, содержанием нашей жизни станут Мишины депрессии, но он держится хорошо. Не ожидала от него даже. И относится к этой своей ипостаси грузчика с юмором. Во всяком случае, пытается.

Среди моих подопечных самой колоритной и экзотичной, безусловно, была Мелизанда.

 — Ты откуда? — спросила я ее при первом нашем знакомстве.

 — Триполи. — И чтобы мне было понятно, где это, добавила: — Каддафи.

Мелизанда красавица. Даже сейчас в свои семьдесят пять. Точеные черты лица, смуглая кожа, огромные карие глаза с подкрашенными ресницами, грива почти не поседевших волос. Полнота прекрасно смотрится при ее великолепном росте, росте топ-модели.

Мне приходится ее мыть. У нее больные плечи, ограничена подвижность плечевых суставов, она не может намылить себе спину, да и толком пользоваться мочалкой. Так вот, когда я мыла ее в первый раз, выяснилось, что без одежды всё это выглядит не столь эффектно. Очень даже не столь.

 — Что? — она уловила этот мой взгляд, каким я окинула ее телеса.

 — Ничего, так, — а я-то думала, что я непроницаема.

 — Жаль, что ты, Люся, не лесбиянка. Тогда тебе было бы интересней.

Прихожу в ее дряхлый дом, при входе в который, по замечательному выражению моей начальницы, надо смотреть, не бросят ли в тебя из окна или с балкона что-нибудь мокрое и липкое. По понедельникам я мою полы, убираюсь, навожу порядок в ее амидаровской, заваленной всяким хламом квартирке. По четвергам закупаю для Мелизанды продукты в супермаркете. Моя уборка дорого ей обходится. Это ж сколько сил ей приходится тратить, раздавая свои руководящие указания. Сколько нервов у нее сгорает, когда она видит прискорбные результаты моего исполнения указаний. И делать покупки, как оказалось, я не способна. Закажет она, скажем, творог. А пока я хожу в магазин туда-обратно, ей уже хочется йогурта. И виновата, естественно, я.

            Я тычу пальцем в список продуктов, составленный с ее слов. (Она не умеет писать.) Там чётко и недвусмысленно обозначен творог. Казалось бы, на этом дискуссия и закончится. Но это лишь только начало. Я всё перепутала, переврала напрочь. По причине ранней деменции. А что, такие случаи медицине известны. (Это всё, разумеется, в вольном моем переводе.) Если же мне удавалось (а удавалось далеко не всегда!) доказать отсутствие у меня слабоумия и рассеянного склероза, Мелизанда уличала меня в злом умысле. Я нарочно издеваюсь над ней, беззащитной, отравляю ей жизнь, хочу подорвать ее и без того полудохлый кишечник, забить камнями ее желчный пузырь. Она только не может понять, за что?! Далее следуют проклятия и угрозы. О! это ее поэзия. Останавливать ее было б безбожно. Скандал как форма общения. И красочность, драматизм скандала как самоцель. Я, конечно, ей отвечаю, но… не интересна я ей как спарринг-партнер. Так, наверное, Тайсону Фьюри было б скучно боксировать с каким-нибудь начинающим третьеразрядником. Не дано мне высокое искусство скандала. А вот со своей соседкой Клодин… эти баттлы надо было видеть! Два виртуоза склоки. Кто-то научил Клодин русским ругательствам, которые она произносит неправильно и невпопад. Мои же пререкания с Мелизандой, как правило, кончаются на том, что она выносит вердикт: я перепутала йогурт с творогом потому, что иврит все ж таки не родной мой язык. То есть моя подопечная способна на компромисс.

Всё это сочно и увлекательно в литературе, в жизни же это утомляет.

С какого-то времени я поняла, что Мелизанда любит меня. Нет, я не обольщалась насчет силы ее чувства. Я ей, в общем-то, не интересна. Я вроде как зеркало, в котором ей нравится отражаться. Ей интересно производить впечатление на зеркало (уверена, что зеркало впечатлилось и счастливо!). Но мне всё равно приятно.

Мелизанда пережила три развода, у нее шесть детей по итогам трех браков. Мне хотелось бы знать, мужья ли не выдерживали такого ее напора и дематериализовывались или же она сама изгоняла их. Но Мелизанда о прошлом говорит неохотно и односложно. Я сначала не поняла — это не оттого, что она чего-то стыдится или что-то скрывает. Просто прошлое для нее абстракция. Прошлое не имеет власти над ней. Может, она даже не слишком и верит в реальность прошлого. Это такая свобода от прошлого? По такой вот сходной цене. Отчасти даже и завидно. Мелизанда живет настоящим. В настоящем у нее не слишком частое общение с младшим своим сыном Йегудой (остальные дети и семьи этих детей давно уже оборвали с ней все связи) и бессчетные ее болячки. О болячках она говорит с гордостью. Интересна самой себе своим диабетом, например. Казалось, излечи ее от какой-нибудь хвори — она будет разочарована. А не так давно у нее появилась странная симптоматика, которую пока что не смогли диагностировать. «Три профессора меня смотрели — и никак», — провозглашает Мелизанда. Здесь момент какого-то ее превосходства над тремя светилами медицины. Ее организм оказался сложнее этих ученых мужей. А симптомы постепенно становятся сильнее.

Вначале, когда я хотела сбежать от нее, Миша сказал: «Просто представь, что ты в этнографической экспедиции». Но я не могу смотреть на нее сверху вниз. Сила и гибкость ее ума не зависят от образования. Понимаю, я, будь у меня ее судьба, вряд ли бы доросла до Мелизанды, вряд ли приблизилась хоть сколько-то к ней. Обаяние ее жизненной силы так действует на меня. Может быть, даже слишком действует. Понятно почему, конечно же — интеллигентские наши комплексы и всё такое…

Колорит, краски, сама широта и сила ее натуры. Да, я понимаю, за этим нет глубины. Это даже в противовес глубине. Сок, суть ее жизни противятся сложности — любой сложности, будь то сложность жизни вообще, да и мало ли… Но быть счастливой при такой вот своей несуразной, несчастливой жизни… не победить судьбу, но быть чуть ли не свободной от нее, не будучи выше ее при этом — здесь мне надо еще думать, попытаться хотя бы… Она черпает из самой себя, из этой своей самовлюбленности. Я не умиляюсь здесь — черпает односложное, пусть даже такое вот обаятельное, да что там! доподлинное (да! мне не нравится, но это именно подлинность), упускает меж пальцев, проливает в никуда… Можно, конечно, приложить к ней лекало смысла, уязвить ее этим смыслом. Но то, что мы с известной мерой условности называем смыслом — ему, наверное, полезно будет наткнуться на собственную ограниченность здесь.