Дмитрий Раскин: Человек искусства

Loading

Во время репетиции Славик вел себя скромно, будто его здесь и не было, Аня от него такого не ожидала. После же поблагодарил Степаныча, сказал несколько не слишком-то изобретательных, но в рамках приличия и неплохого вкуса комплиментов Ане и Шуре. (На Шуру подействовало, кстати.) И пошел провожать Люду.

Человек искусства

Рассказ

Дмитрий Раскин

Окончание. Начало

Фуршетные столы, нельзя сказать, что ломились, но шампанское, балык, семга, сырокопченая колбаса, шоколад с нетерпением поджидали проголодавшихся зрителей. Только многим из них уже было нельзя всего этого по состоянию здоровья. Но были среди приглашенных и те, кто ожидал чего-то куда как большего. Видимо, их представления о размерах свалившегося на Люду Ниткину богатства были несколько преувеличены… Или же они преувеличили тот масштаб щедрости и транжирства, на который, по их мнению, была способна Люда. Получается, они ее идеализировали?!

Молодой человек, что вручал ей розы на сцене, вновь припал к руке Люды Ниткиной.

 — Мне почему-то знакомо ваше лицо, — сказала Люда, — или я ошибаюсь?

 — Я Славик, однокашник и друг Вадика, но вы вряд ли меня помните.

Люда вспомнила, что видела его на похоронах.

 — Друзья! — поднял бокал молодой человек, оказавшийся Славиком. — За нашу несравненную и восхитительную, за талантливую и непредсказуемую, безудержную и фееричную Любовь Горлицкую!

 — Ура! — подхватили все. Правда, некоторым пришлось объяснять, почему он называет Люду Ниткину Горлицкой. — Ура! Ура!

 — Друзья! Друзья! — Люда не смогла ни говорить, ни сдержать слез. Произнесла лишь только: — Любовь!

Все были растроганы и принялись за еду.

 — А почему этот Славик не сдал свой плащ в гардероб, — задумалась Аня, — чтобы ходить в нем так вот, эффектно расстегнутом?

 — И правильно, что не сдал. Такой плащ у нас сопрут мигом, — чувствуется, что на Шуру Славик произвел впечатление.

Сам Славик был сейчас увлечен разговором с Павлом Степановичем.

 — Людочка! — расцеловалась с Людой Елена Арсеньевна, она была начальницей их КБ до Иваныча. — Сколько зим, сколько лет! Ты все такая же стройная, вся такая воздушная, надо же!

 — Час гимнастики в день и никаких чудес, — польщена Люда.

 — Поразительно! — умиляется Елена Арсеньевна. — Я возьму конфетки для внучек и еще кое-что, ладно?

Иваныч предложил Люде отвезти ее домой, он на машине. Но после духоты и шума буфета ей захотелось просто пройтись, подышать воздухом. Хорошо, тогда он отвезет Аню с Шурой. Славик вызвался составить компанию Люде.

 — Конечно же, я всегда мечтала о профессиональной сцене, — говорит Люда, — но мало ли о чем я могу мечтать. Всю жизнь все мечтала и мечтала, то о театре, то о счастье… Так как-то все и прошло… между пальцев. Жизнь прошла, а мечты остались, не поблекли даже. Примерно так.

 — Ну был я недавно в нашем драматическом, — отвечает Славик, — и что? Там все мертво и самодостаточно. А у вас жизнь. У вас поиск. У них косность, гипс, который сами они принимают за торжественный мрамор, а у вас искусство. Просто время сейчас такое, когда востребована одна только пошлость да бездумная развлекаловка, а у вас, Люба…

Люда глянула на него.

 — Для меня вы Люба, — понял ее удивление Славик, — Любовь Горлицкая.

 — Славик, а почему Вадик никогда не говорил мне о вас?

 — Я однокашник и друг, — отвечает Славик.

Чуткое ухо Люды Ниткиной (оно у нее чуткое не всегда, время от времени) уловило и затверженность формулировки и некоторую ее двусмысленность. Значит, не слишком-то близкий друг. Только какое это теперь имеет значение?

На следующей неделе у них была назначена репетиция, и в зале сидит Славик. «Этого еще не хватало», — негодует Аня. Не вслух, про себя. Но, оказалось, Павел Степанович ему разрешил. Как-то нашел он подход к Степанычу.

Во время репетиции Славик вел себя скромно, будто его здесь и не было, Аня от него такого не ожидала. После же поблагодарил Степаныча, сказал несколько не слишком-то изобретательных, но в рамках приличия и неплохого вкуса комплиментов Ане и Шуре. (На Шуру подействовало, кстати.) И пошел провожать Люду.

Еще через неделю Люда созвонилась с Аней и Шурой и попросила встретиться.

Люда смущена, взволнована и… а не понятно, что еще у нее сейчас. Ничего, сама все скажет.

 — Он влюбился! — торжественно провозгласила Люда.

 — Кто? — загорелись глаза у Шуры.

 — Степаныч? — Аня уже поняла и вопрос задала назло.

 — Славик! — Люда растеряна, даже испугана, но наслаждается произведенным эффектом.

 — Людка, ты дура?! — начинает Шура. — Сколько ему лет?

 — Тридцать два, — добавила тут же, — но выглядит старше.

 — А тебе сколько, помнишь? — выговаривает ей Аня.

 — Странно это, конечно, и страшно, — лепечет Люда, — но…

 — Ах, здесь у нас, оказывается, есть какое-то «но», — взрывается Аня. — Интересно узнать, какое?

 — Я не знаю, — смутилась Люда. Повторила. — Так все странно, страшно.

 — Ты пришла посоветоваться, так? — наседает на нее Аня. — Не знаешь, что делать?

 — Да, — кивает Люда.

 — Но на самом-то деле ты почти уже знаешь, что делать, почти определилась. Потому тебе и страшно, а не смешно выслушивать его признания. Вот здесь, с этой точки, начни-ка обратный отсчет, в смысле, открой глаза, подключи голову, вдруг получится, — Аня берет ее за плечи и встряхивает, будто надеется, что физическое воздействие поможет Люде «включить голову» или хотя бы «открыть глаза».

 — Он поражен моим талантом, — Люда сказала серьезно и просто.

 — Он поражен твоими деньгами! — заорала Шура.

 — Могла бы сама догадаться, — добавила Аня.

 — У него свои есть, — Люда отвечает уже с ноткой оскорбленного достоинства в голосе. –Он бизнесмен.

 — Ха-ха три раза, — Шура прокричала ей прямо в лицо.

 — Он говорит, что такая наша любовь выше условностей, — сказала Люда.

 — Ах, так это уже наша любовь! — возмущается Аня.

 — Она поверх непреодолимых для обычных людей барьеров, здесь территория искусства, а у таланта свои правила, — Люда ободряется по мере этого своего говорения.

 — И на такой-то мякине он тебя и провел?! — заглушает ее от негодования Аня. — Нет, это надо же, купиться на такое! Всегда была глуповата, но чтобы настолько!

Шура же смачно выматерилась.

 — Ну что вы в меня вцепились? — у Люды потекли слезы. — Меня никто никогда не любил. Понимаете вы?! Никто, никогда! А впереди ничего вообще. Я не жила как будто, — сбивается, — не жила… так, репетиция жизни — черновая, небрежная, отрывками, наспех. — И резко, с вызовом. — А я пожить хочу! — И тихо. — Хотя бы попробовать. А времени нет уже. Я никогда никому не была нужна. И Вадику я была не нужна.

Уже дома, вечером Ане пришло в голову вдруг: ее, Аню, любили и она влюблялась, любила (она не только о муже сейчас), все было. И хорошо, что было. Все правильно, да? Но говорить о том, что это главное в ее жизни, что в этом цель и смысл?! Было бы это только лишь ложью и фальшью.

Перед сном позвонила Люде, попробовала с ней в другой манере: по-доброму, тихо и рассудительно. Поняла, по-доброму действительно получается лучше. Наговорила ей кучу банальностей, с банальностями получается как-то правильнее. И в конце уже, когда разговор у них шел уже по которому там по счету кругу:

 — Людочка, ну ты же актриса и должна понять…

 — Странно, обычно ты говоришь, что я актриса, когда хочешь сказать, что я глупая и ничего не понимаю, — Люда сказала беззлобно, она просто действительно удивлена.

 — А вспомни своих героинь, разве кто-нибудь из них сделал бы что-нибудь подобное? Разве Медея, Мария Стюарт, Любовь Раневская позволили б себя облапошить проходимцу и альфонсу? — Аня позвонила подруге из угрызений совести — днем, при встрече не смогла объяснить, убедить, найти нужные слова, но куда же ее понесло? А Раневская Любовь Андреевна как раз себя облапошить очень даже позволила. Но не об этой сейчас — Людка в опасности!

 — Он не альфонс! — крикнула Люда и бросила трубку.

Неделю спустя они втроем выходят из театра, им по пути до автобусной остановки.

 — Славик дал мне книжку, — говорит Люда, — там наш с ним случай описан.

 — Неужели справочник по психопатологии? — это у Ани по-доброму, сегодня они разговаривают благодушно и мягко.

 — Моэм, «Театр», — не без гордости отвечает Люда.

 — А что, ты раньше разве не читала? — спросила Шура.

 — Знала, конечно, что есть такая книга, но все руки как-то не доходили.

 — И как, прочла? — осведомилась Шура. Ей в свое время дал этот роман Павел Степанович (пытался ее развивать) и потому Шура здесь сознавала свое превосходство перед подругой.

 — Не до конца еще, но мне так нравится.

 — Скажу сразу, — перебивает Аня, — все кончится хорошо. И знаешь, почему?

 — Ну?

 — Потому что она вовремя его бросила. Так что счастье было б, если это действительно ваш вариант.

 — Но он так любит меня! — и начинает. — Я не знаю, не знаю, не знаю…

 — Покончить с собой в случае отказа не обещал? — съязвила Шура.

И по реакции Люды обе поняли, что она уже не отказала.

Аня увидела их на улице. Они, слава богу, ее не заметили. Город большой, но центр города, где, собственно, и протекала вся культурная, развлекательная, досуговая жизнь, был достаточно маленький. Так что в таком пересечении ничего особенно удивительного не было. Аня даже за ними понаблюдала. И, к удивлению своему, видит, что этот Славик вроде бы искренен. И к Люде относится с ненаигранной нежностью. Неужели?! И вид у него счастливый. Вполне счастливый, да? Счастлив, что все у него идет как по маслу? А что, если действительно бывают искренние альфонсы, нежные альфонсы, добрые альфонсы? Или же, если вспомнить такой литературный, киношный штамп: проходимец начал свою авантюру, а потом вдруг полюбил по-настоящему.

 — Ань, чего-то в Макдоналдс так захотелось, зайдем, а? Только там, наверное, очередь. — Это вернулся Олег, муж, он ходил в автосалон поглазеть, а она не пошла, подождала его на улице.

«А что это я так за нее испереживалась? — кольнуло вдруг Аню. — В конце концов, это дело Люды Ниткиной, ее жизнь, сама за себя отвечает».

Славик переехал к ней. Люда не просто похорошела — преобразилась. Пора мучительных сомнений окончена, она уверена в своем счастье, наслаждается счастьем. Но когда она пыталась рассказать об этом своем счастье подругам, поделиться радостью, у нее получались какие-то штампованные безликие фразы. Понимая, что не справляется, что беспомощна и безъязыка, начинала цитировать отрывки из пьес. Декламировала целые куски из все той же Любови Раневской или Аркадиной. Аня не знала, куда деваться. Но чувства Люды были действительно искренни. Чисты и искренни. Она в самом деле счастлива. Абсолютно счастлива.

 — Знаю, вы все время подозреваете моего Славика, — как-то раз начала Люда, — но у нас с ним установились настолько доверительные отношения.

Шура поперхнулась, они с Аней поняли друг друга без слов: доверительность эта, скорее всего, означает, что Люда назвала ему номера своих счетов и коды банковских карт.

 — И он ни разу не злоупотребил, не обманул моего доверия. Он, бывает, вообще отказывается, если я предлагаю ему деньги.

«Все понятно, — думает Аня, — это не мелкий халявщик, они с Шурой были не правы, он терпелив и выдержан и претендует вообще на все».

Люду теперь уже раздражали подруги со всей их заботой о ней, с их бесконечными подозрениями и советами. Она стала высокомерна в этом своем счастье и разговаривала с ними снисходительно. Шура, правда, тут же бросалась ставить ее на место. И, помимо всего прочего, у Люды подразумевалось: вы тут со своими мужиками, с детьми-внуками, садами-огородами, банками-огурцами, а я человек искусства, я талантлива, и у меня все по-другому, у меня своя мерка — вам не понять.

 — Славик — рыцарь, — заявила она однажды. — Встречаем мы на улице его приятеля, и тот, в разговоре, пошутил насчет нас со Славиком, что-то такое насчет некрофилии. Славик ему врезал. И не как-нибудь так, пидористически, ладошкой, а по-настоящему, кулаком в челюсть.

Такого слова никогда раньше не было в ее лексиконе. Видимо, это у нее от избытка гордости за рыцаря-Славика.

И постоянно слышали они от Люды, как она зачарована, оглушена, потрясена своим Славиком. Он всегда называет ее только Любой, Любовью, и даже в те минуты, когда… А в такие минуты мужчина притворяться не может.

 — Послушай, — однажды сказала ей Шура, — ведь есть же, в конце концов, кое-какие физиологические законы! И через них не перепрыгнешь.

Люда ответила пафосно, в том духе, что он любит прежде всего ее саму, ее личность, ее обаяние, ее талант, а не тело, не физиологию. А что касается постели, то, во-первых, все у них хорошо, а во-вторых, есть кое-какие вещи, кое-какие штучки, где ее возраст дает ей даже преимущества перед молоденькими.

Шура сразу же потребовала конкретики, но Аня заявила, что не намерена слушать всякие гадости.

 — Если отвлечься от формальностей, то он мой первый мужчина, — Люда сказала тихо и просто. — И первая любовь.

Люда называла его «своим Вергилием», имела в виду, что он ее «проводник по всем кругам светской жизни». И действительно, рестораны, клубы, путешествия по Европе, снова клубы, презентации, рестораны.

 — То есть он учит тебя тратить твои деньги?! — возмущается Шура.

 — Бизнес-тренер такой, да? — язвит Аня.

 — Но ведь это тоже надо уметь, — отвечает Люда. — А то я бы тратила их неправильно, — улыбнулась. — Я же плебейка.

Значит, Славик ее развивает. Просветил не только «насчет Вергилия», объяснил, кто она есть, а она поверила. Живет за ее счет с чувством собственного над ней превосходства.

 — Интересно, а кто этот твой Вергилий по профессии? — ядовито спросила Аня.

 — Он учился в литинституте.

 — Так окончил или учился? — прокурорский металл в голосе Шуры.

 — Он не разменивается на мелочи, — отвечает Люда. — Ему интересно только главное. Он напишет роман, это будет бомба. А пока он готовится, наблюдает жизнь. А ему еще приходится отвлекаться на этот свой бизнес, а что сделаешь? Но он все равно пишет роман самой своей жизнью.

 — Насчет бизнеса поподробнее, пожалуйста, — наслаждается Шура.

 — Ну, я деталей не знаю, но он скоро раскрутится.

Был случай, когда Люда не выдержала, сорвалась:

 — Может, хватит уже меня воспитывать! Я ведь вам уже не та девочка, которой вы брезгливо давали взаймы свои рубли и трёшки, а потом перестали давать для «моего же блага». — И тут же, без перехода. — Славиком я заглушаю горе, как вы не понимаете?! Его присутствие только и позволяет мне выдержать эту боль.

 — Да не так уж тебе и больно, — вырвалось у Шуры. — Не прикрывайся Вадиком.

Люда разрыдалась. Аня потребовала от Шуры заткнуться, а у самой мелькнуло вдруг: «А ведь так оно и есть. Боль и скорбь у Людки в меру. Может, и хорошо, что в меру, но зачем же Людка обманывает саму себя, веря, что горе непосильно для нее?»

Они уже три года вместе. Люда по-прежнему счастлива. И ничего не произошло — Славик не обидел, не обманул, не воспользовался, не злоупотребил. И, насколько понимает, догадывается Аня, даже налево не ходит. (Хотя «в этом вопросе» никто никогда не может быть уверенным до конца.) Людка счастлива или же думает, что счастлива? А она, Аня, уже после трех лет брака… нет, она не была несчастна, конечно же. Просто уже не осмысляла свою жизнь в категориях счастья-несчастья.

Люда с Аней в кафе. Люда вообще-то все время порывалась сводить ее в дорогой ресторан, но Аня категорична — никаких «угощаю», дабы не нарушать равенства в отношениях. Так вот, на летней веранде кафе Люда сказала (у них давно уже все разговоры только о ней, Люде):

 — Славик мне и вместо мужа, и вместо сына. Только тебе говорю, Шурка бы не поняла. Он мне вместо всего. Вместо жизни, что ли…

Славик попросил у нее крупную сумму. На развитие бизнеса. У него фирмочка, пытается импортировать апельсины и кое-какие экзотические фрукты. Люда испугалась, но не дать не смогла. Дала деньги и побежала консультироваться к юристу. Юрист, друг Вадика, согласился с ее худшими предположениями. Только он считал, что у Славика здесь злой умысел, а Люда была уверена, что Славик просто не справится с коммерцией и деньги пропадут. «Он у меня такой наивный, такой доверчивый и настолько ранимый. Он не переживет, если вдруг окажется передо мной виноватым». Юрист попытался ее ободрить — не насчет того, что деньги не пропадут, но что Славик переживет. Люда была тронута его участием и рассказала, как тонко сочетаются в Славике мужественность и ранимость.

Деньги не пропали. Славик кое-что даже заработал. Люда побежала, полетела на крыльях к юристу, чтоб знал и не наговаривал на людей лишнего. Юрист же прикинул, сколько примерно мог на этом наварить Славик, получилось, что он скрыл от Люды где-то половину прибыли. Люда потребовала от Славика объяснений. Славик устроил сцену, она знала, что он ранимый, но чтобы настолько! И вот уже Люда просит прощения. И бог с ними, с деньгами, главное, чтобы не пострадала любовь. Славик, в конце концов, ее простил. А потом произошла вещь, совершенно потрясшая ее воображение — Славик заработал на своих апельсинах больше, чем тогда рассчитал юрист. И отдал ей. Только зачем? У них же все общее.

Отказ от услуг юриста не обошелся у Люды без патетики и театральных эффектов. Славик опять оказался прав, юрист хотел использовать доверие Люды к нему как к другу ее сына в каких-то корыстных целях, скорее всего, чтобы деньги с нее тянуть за «защиту от проходимца-Славика». Ладно, проехали, тем более, что у Славика есть очень надежный адвокат и ей можно к нему обращаться.

Славик просит оформить квартиру на него. Зачем? Чтобы его бизнес-партнеры знали, что он состоятельный, преуспевающий. Ему станут больше доверять, и это окупится, обернется успехом в сделках, она сама очень скоро увидит. И он, заработав «качественно новую сумму», сразу же купит ей еще одну квартиру? Ах, ей не надо?! А он хочет сделать ей подарок. Да, пусть это будет его прихоть, блажь. Он давно уже хотел подняться в бизнесе настолько, чтобы начать, наконец, баловать свою любимую женщину. Ему плохо от того, что он все еще этого не может. И для самоуважения ему это надо! Он же мужчина и должен чувствовать себя хозяином. Ей по ее ограниченности и узости не понять, он не хочет больше быть у нее нахлебником. Ему унизительно, он пару раз готов был чуть ли ни руки на себя наложить, а она ничего не чувствует, не понимает.

Это длилось, наверное, где-то с год. У Славика появлялись все новые причины и аргументы. Он то грозился уйти, потому что она предала их любовь, то плакал и намекал на самоубийство, то делал вдруг вывод, что она не любит и никогда не любила его — он для нее лишь средство. Да, именно средство. Она потребляет его. Он для нее всего лишь поставщик покоя, противоядие от одиночества. При этом не забывал ее упрекать ее же деньгами, которые она на него потратила.

Как ни странно, Люда не делилась с подругами. Знала, что они скажут. А выслушивать еще и их сил у нее уже не было. К тому же общаются они теперь не так часто, театр закрылся. Так, все больше по телефону.

Сделать так, как он хочет, и все станет по-прежнему? И к ней на седьмом десятке вернется безмятежность ее счастья? Она считала, что счастлива и сейчас, и в такой ситуации. Только это теперь тяжелое, трудное счастье. (А Анька так уверена в ее инфантильности!) Она любит Славика. Просто это какой-то новый этап их любви. Просто Славику сейчас тяжело, но она ему поможет. У него кризис, но они должны пережить его вместе. Это и есть любовь… зрелая, понимающая, деятельная. В общем, много, слишком много слов, а она просто любит, жалеет его, и ей плохо, когда ему больно. Права ли она, не права, но она не может, когда ему больно.

Как все кончилось? Очень банально. Получив от нее такую «пустую формальность» как дарственную на квартиру (доверенность на то, что осталось от ее счета, у него уже давно была), Славик начал ее выживать. Провоцировал ее на скандалы (ее легко было вывести из равновесия, он знал, как и на чем ее спровоцировать), после чего заламывал руки, стенал, что с ней невозможно, она погубила их любовь, он посвятил ей жизнь, у него с его-то внешностью и баблом отбоя от девушек не было, но он отказался от всех, упустил такие «перспективные варианты», потому что любил. Любил свою необыкновенную и талантливую Любовь Горлицкую. А она оказалась сварливой, истеричной и старой Людмилой Ниткиной, которую надо сдать в психушку. Как он обманут! А жизнь не вернешь, он уже немолод. Он отказался от всего, он верил в любовь, а она!

Он приобрел для нее халупу на самой окраине города. Совесть его была спокойна, еще бы: мог выставить ее из квартиры сразу же, а он потратил на нее кучу времени, нервов и сил, весь поседел на этом, жизни не было из-за этих скандалов. Мог бы выгнать ее вообще на улицу, как ему и советовали, а он позаботился, прикупил ей жилье. Был даже уверен, что она так ли иначе признала его правоту и доживет своё в сознании своей вины перед ним. Ладно, без разницы.

Это и был тот его роман, который писал он «самой своей жизнью»?

Люда Ниткина так и сидела в этой своей сырой каморке, днями смотрела в никуда. Славик обольщался — теперь она понимает все. И о Славике, и о себе.

                        Давящая непомерность понимания.

Аня изредка навещала ее, Шура тоже. Люда сидела, смотрела в никуда. И вытаскивать из нее какие-то слова? Говорить ей бесполезные, бессмысленные слова утешения? Шура перестала к ней ездить. Аня заставляла себя.

Вскрытие установило причину. Но настоящей причиной было отсутствие воли и смысла жить.

Аня, несмотря на возмущенные вопли свекрови и мужа, организовала похороны…

Print Friendly, PDF & Email

5 комментариев для “Дмитрий Раскин: Человек искусства

    1. Да, действительно, он в своем роде тоже «человек искусства».

Добавить комментарий для Zvi Ben-Dov Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.