Михаил Ковсан: Genius loci в контексте безумия

Loading

К этой улице, к этой площади не сразу привык. Улица тихая, но площадь в последние годы буйною стала. Стадион недалеко, бывало, идут после игры сумасшедшие, вроде пьяных мужиков яснополянских, святых выноси. Только никаких нет святых. И неоткуда их выносить. Идут, орут, непотребства всякие, а ты терпи, назвался груздем — в кузов или куда полезай. А в подъездах, а в подворотнях! Естественные надобности справляют, половые не исключая. Не раз хотелось сбежать. Но жаль площадь и улицу. Жаль. А соседи! Пушкинская рядом. Старомодная, бакенбардно-кипренская. Достаточно? Да и другие!

Genius loci в контексте безумия

Михаил Ковсан

Самое смешное, что в свой единственный приезд я жил на улице в будущем своего имени. И такое бывает.

Удивляться тут, знаете, нечему. Больше ста лет как-никак именем своим я здесь пребываю. Привык. И ко мне. Укоренился. Словно тот, мой дуб знаменитый. Да так, что прежние названия никто и не помнит. Ни улицы, ни площади. Были передо мной. Вполне достойные. Как не быть. Бани Караваевскими по прежнему названию улицы величали. Но моё имя с ними не связывали. А то, представляете: бани графа Толстого. Одним словом, прежние имявладельцы гением места не стали. Во-первых, времени не хватило. Во-вторых, не всем это дано. Те названия помнят разве что краеведы, которые помнят всё, особенно то, чего не было никогда. До небылиц большие охотники. Я таких за свою немалую жизнь много встречал. Выдумщики. Пустомели. Хотя частенько люди приятные.

Вот, под влиянием последних жутких событий, вечной русской глупости несусветной думаю-размышляю. Может, здесь я и к месту. Но точно уж не ко времени. Хорошо бы его переменить, да не назад, там тоже немало чего бывало грязного, гадкого, а вперёд. Туда, где славно, по слову пророка:

Жить будет волк с овцой, пантера — с козлёнком лежать,

телёнок со львом и вол будут вместе, и малый ребёнок их будет пасти.

На миг представил себе ребёнка славного, на Ванечку моего покойного очень похожего, да ещё и приметил: детсад пошёл на прогулку, представил-приметил и прослезился, слаб стал на слезу. И гении места плакать умеют. Чего раньше не знал. Век живи — век учись. Даже будучи гением места, говорят и не только.

К этой улице, к этой площади не сразу привык. Улица тихая, но площадь в последние годы буйною стала. Стадион недалеко, бывало, идут после игры сумасшедшие, вроде пьяных мужиков яснополянских, святых выноси. Только никаких нет святых. И неоткуда их выносить. Идут, орут, непотребства всякие, а ты терпи, назвался груздем — в кузов или куда полезай. А в подъездах, а в подворотнях! Естественные надобности справляют, половые не исключая. Не раз хотелось сбежать. Но жаль площадь и улицу. Жаль. А соседи! Пушкинская рядом. Старомодная, бакенбардно-кипренская. Достаточно? Да и другие!

Было время на площади бил фонтан. И кому помешал? Потом вместо него долгое время пыльная клумба была. Затем обещали фонтан возвратить. До сих пор возвращают. Под площадью станцию метро учредили. Хорошо. Пусть будет. Говорят, в вестибюле атмосферу первого бала Наташи пытались представить. Им так хочется думать. Хочется — думайте. Всё слова. Всё пустое.

Тут недалеко, минут тридцать пешком, я и сейчас люблю пешком передвигаться, тем более на лошади по городу сейчас как-то не принято, так вот, в тридцати минутах от улицы-и-площади, гением места которого уже больше ста лет состою — не какой-то там нувориш! — жил человек, книгу обо мне написавший. Юрий Янковский, светлая память, а книга — «Человек и война в творчестве Л.Н. Толстого». Достойная монография. Её бы переиздать. Как раз ко времени. Кстати, его однофамилец Янковский Олег успел Карениным побывать, а в «Крейцеровой» Позднышева, который жену безо всякой войны жизни лишил, жутко-прекрасно сыграл.

Ну, это так, к слову. К тому, которое я должен сказать, но всё откладываю. Тяну. Хотя, когда ядра свистят, откладывать на потом не приходится. С мыслями собираюсь? Какие тут мысли, если молчать не могу. Тут не мыслить надо — орать. А голоса не хватает. Наорался — сорвал. И возраст. Ещё в Севастополе навидался. Да и помирал совсем не легко. Так что потом, когда в разных местах, о некоторых и вовсе не слышал, стали в гении места настойчиво призывать, отказывался. Но ты их в дверь, они в окно норовят. Наименовали, говорят, так что, граф, будьте любезны. Я им: устал, невмоготу, к тому же, извините, не сочтите, пожалуйста, за гордыню, род мой древний, не все, понятно, святые, всякие были, да и то ли будет ещё, всякие подлецы явятся, как же без этого? Не моё это занятие, да и время ваше, а не моё, вы уж сами в своём времени разбирайтесь, я вам не указ. Советчик? Ну-ну, может быть, польстили старику, за это спасибо. Будем думать, что искренне.

Так вот. О чём мы? Табличку повесить — дело, знаете, плёвое. Сколько их понавешали, а люди по-своему, по-прежнему называют. Бывало, до того доходило, что одним и тем же именем везде и всюду, что угодно до тошнотной обрыдлости называли. Вот, не так далеко от меня улица имени этого лысого, маленького, картавого, всю жизнь руку за жилетку закладывал, уж лучше бы, за галстук и вовсе не руку, ещё статеечку про меня написал, как его там, ну, вы знаете, так вот везде и всюду он, а где гением места стал — всё тому месту, как говорится, хана, современники ваши изъясняются, понятно, иначе, но мне, автору собрания сочинений в девяноста томах — и где наскребли? — так не пристало.

Ладно. Заболтался я, затараторил. Не к лицу гению места. К делу. Хотя неприятно. Но что тут поделаешь. Одним словом. Так вот. Что у вас происходит, знаете сами. Лучше меня. Безумие, сумасшествие и так далее. Я как заслуживший анафему и признанье всемирное по себе это знаю. Так что со своим безумием без меня разбирайтесь.

В войну, событии противоестественном, в мозгах тех, конечно, у кого до войны они были, часто помутнение наступает. Правду сказать, попытался посмотреть на всё глазами тех, кто начал стрелять. Не получилось, не те, видно, глаза. И не то, чтобы старость. С юности были такими. В Севастополе, даже уже и на Кавказе.

Плохой русский. Хороший. А я вот какой? И кому определять это? Кому? Не иначе тем, у кого помутнение. Или тем, у кого и до того не было, чему помутняться. Так теперь на табличке и напишите: улица (площадь) графа Л.Н. Толстого, хорошего (плохого) русского. Хорошего принимают в Европе, плохого — даже в Африке не везде.

А это хороший русский или плохой написал?

«Война? Какое непонятное явление в роде человеческом. Когда рассудок задаёт себе вопрос: справедливо ли, необходимо ли оно? Внутренний голос всегда отвечает: нет».

А это?

«Война всегда интересовала меня. Но война не в смысле комбинаций великих полководцев, — воображение моё отказывалось следить за такими громадными действиями: я не понимал их, а интересовал меня самый факт войны — убийство. Мне интереснее знать, каким образом и под влиянием какого чувства убил один солдат другого, чем расположение войск при Аустерлицкой или Бородинской битве».

Когда это было написано? Очень давно. А сегодня сколько слов бессмысленных, не сосчитать. Чего только не говорят. И те, и другие. И победители, и побеждённые. Такими себя и те, и другие объявят. Глупо? Возможно. Только для меня эта не первая война, не вторая, боюсь сказать, не последняя. Я, понятно, за слабых. А больше всего за конец войны. Чего желаю и не стыжусь. Не только мёртвые, но и гении места сраму не имут.

Глядя на дикость нынешнюю, вспоминаю войну с японцами, жутко глупую, ужасно кровавую прихоть помазанника, не разумевшего, на что он помазан. Константинополь. Проливы. Пращур его Константин, брат Александра Благословенного, царём грекам готовила его Екатерина Великая. И этот, забыв, что не Екатерина, что не великий, а так, полковник милостью батюшки, не вовремя в иной мир отошедшего, призвал к себе адмирала, давай, готовься жемчужиной царствование украсить. Вот и украсил. Только это было уже без меня, но не менее глупо, чем с японцами воевать.

Из чего, спрошу и вас и себя я, война? Из одного! Из жадного жестокого тупого безумия. Посмотрите на того, кто затеял с японцами и с германцами. Кого увидели? А на этого гляньте! Крысёнок! Из глухой подворотни вонючей. Подвальной. Крысиного яду на него пожалели! И как это жить на свете, когда тебе изо всякого угла одного желают, чтобы ты сдох! И как это жить в эпоху омерзительной глупости и торжествующего негодяйства?

У меня спросят, да и других спросить не забудут. Сами спросят — сами ответят. Не осуждаю я — рассуждаю. Конечно, легко сказать, что дурак спросивший-ответивший, ведь это несомненная правда. Только рот не открывается. Не в себе человек, хоть и дурак. Не может молчать. Вот и кричит. А у меня нынче иной крик: «Не могу говорить!» И меня в нынешних грехах теперь обвиняют. Ни к чему, мне хватает своих.

Тех, кто изгнать меня, оря на весь мир, призывает, я понимаю. Потому обязанности гения места, площади-улицы с себя, со своего имени безотлагательно, бесповоротно слагаю. Просьба: всякой гнусностью заново не называйте и любым писательским именем, не сочтите за гордыню, а то засмеют. А если когда-то слегка подзабудется и простится то, в чём я не повинен, тогда — как угодно. Никогда не говори никогда. Подожду. Мне не к спеху.

Таблички снимите тихо, без шума. Другие повесьте. И не ищите сему деянию причин в изгнанных гениях места. Не позорьтесь. Чтобы потом не было стыдно. И не забудьте! Слова словами, а когда до дела доходит… Лестница, гвозди, бюджет. Дела житейские.

В конце концов, что там какие-то таблички, когда… Сами должны понимать.

Print Friendly, PDF & Email

7 комментариев для “Михаил Ковсан: Genius loci в контексте безумия

  1. «Война всегда интересовала меня. Но война не в смысле комбинаций великих полководцев, — воображение моё отказывалось следить за такими громадными действиями: я не понимал их, а интересовал меня самый факт войны — убийство.
    _______________________________
    Вот оно – главное, ключевое слово. Вообще, такое впечатление, что прогресс человечества – это усовершенствование пыточных средств, а вместе с ним и орудий массового уничтожения. Почитайте «Олимпийские игры» Леонида Лазаря. Там об этом очень хорошо сказано. Потопил лайнер с тысячами невинных людей – представлен к ордену. Соревнуются, кто кого больше укокошит. Какая-то извращенная логика. Сниматели скальпов отдыхают

    1. И еще вдогонку к словам Толстого об убийстве людей. Интересно, как он к этому пришел? Наверно, не сразу. Он был большой любитель охоты. А что такое охота? То же самое убийство. Его сын Сергей пишет в своих воспоминаниях, как отец учил их , подростков, охоте на зайцев. На зайца спускали собак. Уходя от погони, заяц петлял как мог. А окончательно затравленный ими «плакал как ребенок». И тут надо было , как учил Лев Николаевич, чем-нибудь тяжелым ударить зайца по голове. А потом гордиться своими охотничьими трофеями.

  2. Глотнул слегка для разогрева…
    Толстой писал — ну, чем я хуже?
    Растёкся мыслию по древу,
    А мысль превратилась в лужу…

      1. Об этом очень много написано, даже ещё до революции. Известно, что подлинник Слова о полку Игореве сгорел при пожаре Москвы в 1812г., но сохранился список (рукописная копия). Вот это-то место в сохранившейся копии и вызывало споры. Смысл не очень ясен — «растекашеся мыслию по древу». Предположили, что, возможно, переписчик ошибся, а в оригинале было «расскакашеся мысью по древу». То есть, Боян скакал мыслью, как белка по дереву. Значит, не «растекашеся», а «расскакашеся» и не «мыслию», а «мысью».
        Но это предположение проверить теперь невозможно.

  3. — Где у вас Лев Толстой?
    — В седьмой палате, рядом с Наполеоном… ©

Добавить комментарий для Леонид Рифенштуль Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.