Михаил Аранов: Площадь Калинина

Loading

Народ глухо молчал. Только по рядам солдат оцепления прошёл нестройный шум. Потом вдруг раздались аплодисменты, свистки. Люди устремились, сминая оцепление, к центру площади, где стояла виселица. Охрана никому не препятствовала. Какой-то мальчишка поворачивает тело того самого полковника с безумными глазами, которого опознал мой отец. И повешенный вертится на верёвке как мешок с картошкой. Никто мальчишку не останавливает.

Площадь Калинина

Михаил Аранов

Эти воспоминания мои связаны со временем, когда мы с мамой после блокады вернулись из эвакуации в Ленинград. Тогда папа несколько дней был с нами.

Папино имя было Генрих. Папиного отца звали Фридрих. Но «там», на службе папе ненавязчиво посоветовали изменить имя и отчество. Особенно не мудрствуя, папа превратился в Григория Фёдоровича. Кому надо папин начальник объяснял, что, хотя по паспорту папа немец, на самом деле он немецкий еврей. «Наверху» эту легенду приняли.

Сочинители папиного имени-отчества и его биографии были весьма предусмотрительны. Не жаловали в Красной Армии немцев.

Как-то, в свой последний приезд, глядя на меня, папа сказал: «Какой ариец родился у коммуниста Генриха». Больше он этого никогда не говорил. Шла война.

После войны папа ещё несколько лет оставался в кадрах вооружённых сил. Среди его друзей много было военных. Кто-то приходил к нам в форме. Я помню синие околыши фуражек и синие погоны. Я спрашивал отца: «Они что, лётчики?»

Отец отвечал: «Нет, они другие». У отца была такая же форма. Но он редко надевал её. Потом я узнал, что это форма МГБ. Зловещий смысл этой аббревиатуры до меня ещё тогда не доходил.

Был январь сорок шестого года. В тот день папа на службу не пошёл. С утра он о чём-то горячо спорил с мамой. Я запомнил только одну фразу, которую папа повторял несколько раз: «Он должен это видеть и знать».

Мама одела меня в зимнее пальто и еще под пальто тёплую одежду. Я сопротивлялся. Но мама строго сказала: «Будет холодно».

За нами заехала чёрная «эмка»*. В ней были два офицера и папа, который был в штатском.

Когда мы сели в машину, папа негромко сказал мне:

«Сейчас ты увидишь, как будут вешать врагов, фашистских преступников».

— Вешать? Как пальто на вешалку?— я засмеялся. Папа переглянулся с офицерами. Никто из них мою шутку не поддержал.

Мы долго ехали вдоль Невы, мимо разрушенных заводских строений.

— Завод имени товарища Сталина,— сказал папа. Офицеры согласно кивнули.

Это была окраина города. Где-то здесь теперь площадь Калинина.

Перед огромным зданием кинотеатра «Гигант» стояла длинная виселица из грубо отёсанных брёвен. Откуда-то, со стороны «Крестов»** под виселицу въехали четыре «студебеккера», окрашенных в тёмно-зелёный цвет. В кузове каждой машины находилось по два немецких офицера. Руки их были связаны за спиной. Вместе с немцами сидели красноармейцы в стальных шлемах.

Из «эмки», такой же, на какой мы приехали, но с радиоустановкой, раздаётся глухой, простуженный голос. Это прокурор читает приговор. Солдаты заставляют немцев встать. Немецкие офицеры были в серо-голубых шинелях с расстёгнутыми воротниками и без погон. Их было восемь человек. Я точно запомнил— восемь. Папа взял меня за руку, и мне стало страшно.

Мы находились невдалеке от машин. И я запомнил лицо одного из приговорённых. Серое, измятое, с развевающимися на ветру седыми волосами и безумными глазами. Он стоял ближе всех других к нам.

Папа кивнул в его сторону и сказал своим спутникам: «Я допрашивал этого полковника. Несчастный человек». Те удивлённо взглянули на него. Но тут же напряжённо замерли, устремив взгляды на виселицу. Прокурор замолчал. Солдаты набросили петли на шеи приговорённых.

Какой-то военный выскочил вперёд и срывающимся голосом закричал:

— Смерть немецко-фашистским палачам!

Взревели моторы, и «студебеккеры», набирая скорость, выехали из-под виселицы.

Толпа тяжело охнула, и я увидел невысоко над землёй вздрагивающие ноги в начищенных до блеска сапогах.

Народ глухо молчал. Только по рядам солдат оцепления прошёл нестройный шум. Потом вдруг раздались аплодисменты, свистки. Люди устремились, сминая оцепление, к центру площади, где стояла виселица. Охрана никому не препятствовала. Какой-то мальчишка поворачивает тело того самого полковника с безумными глазами, которого опознал мой отец. И повешенный вертится на верёвке как мешок с картошкой. Никто мальчишку не останавливает.

Возле стены здания кинотеатра «Гигант» несколько женщин плакали. Каждой из них было о ком плакать.

Плакало серое низкое небо хлопьями мокрого снега. Снег расползался влажными пятнами на серых выгоревших фуфайках, на затёртых довоенных пальто, на шинелях без погон и с погонами. Всем людям было о ком плакать. О любимых и не пришедших с этой проклятой войны.

В памяти многих ещё звучал из сорок первого года пронзительный голос И. Эренбурга: «Убей немца, иначе он убьёт тебя».

Когда мы ехали обратно, папа, как бы оправдываясь, сказал своим товарищам:

— Этот полковник мне всё время говорил: «Я не разделял идей национал-социализма. Я только выполнял приказ».

— Они все так говорят, — откликнулся один из офицеров, молоденький лейтенант.

Другой, постарше — капитан, обращаясь к папе, проговорил:

— Гриша, мы всё понимаем. Умерло. Да?

Он строго взглянул на лейтенанта.

— Да, — с готовностью подтвердил тот.

— Всё мы делаем как-то тяп-ляп, — задумчиво в пространство говорит капитан.

— Ты имеешь в виду виселицу из не обструганных брёвен? — криво усмехается мой папа.

— И это тоже. Ведь хотели устроить казнь на Дворцовой площади! — восклицает капитан. — Слава Богу, Борис Борисович Пиотровский воспротивился.

— Конечно, осквернять Дворцовую площадь…— отозвался папа.

— Кто это может нам воспротивиться? — взвинчено воскликнул лейтенант.

— Нам — никто. Но в органах есть умные люди, — улыбнулся папа.

Все трое понимающе засмеялись. Смерть для них была не в новинку. Но война кончалась, и надо было думать, как жить дальше. Без подлости. В мирной жизни — это будет трудней, чем на войне. Но этого они ещё не знали.

Когда расставались, лейтенант шепнул на ухо папе:

— Скажите, а кто это Пиотровский? Генерал, из наших?

— Держи выше. Это директор Эрмитажа, — ответил папа.

* «Эмка»— модель легкового автомобиля. «М»— от Молотова, именем которого назван завод.

Print Friendly, PDF & Email

16 комментариев для “Михаил Аранов: Площадь Калинина

  1. Тоже на площади Калинина.
    Утром, как всегда, просматривая заголовки новых публикаций на сайте «Мастерской», наткнулся на заголовок « Площадь Калинина». И что-то меня внутри кольнуло. Это название я помнил с самого раннего детства, можно сказать, впитал с молоком матери.
    Дело в том, что дом, в котором я жил и провел детские и школьные годы, находился в двух минутах ходьбы от площади Калинина, на одноименной улице, но… не в Ленинграде, а в Киеве.
    Но событие, подобное описанному в очерке Михаила Аранова, и очевидцем которого мне довелось быть, произошло и в Киеве, тоже зимой 1946 года; это точно, потому что учился я во втором классе и запомнил, что было очень холодно, повешенные оставались на виселице несколько дней, и их задубевшие на морозе тела, раскачиваемые ветром, при столкновении со стойками виселицы, издавали характерный звук.
    Казнь происходила на тогдашней площади Калинина, ранее называлась она Думской площадью, но во время войны здание ещё дореволюционной городской Думы было разрушено, а с постсоветских времен площадь эта называется Майдан Незалежности ( сейчас эта площадь стала визитной карточкой Украины: любой репортаж оттуда начинается заставкой с видом этой площади), а улице, на которой прошло моё детство, вернули её исконное название Софиевская: улица начинается, ( или кончается) прямо у Софиевского собора, на площади с памятником Богдану Хмельницкому.
    Вся площадь Калинина лежала в развалинах, а эшафот на 12 «персон» соорудили между нынешними зданиями Главпочтамта и Дома Профсоюзов, ближе к ул. Костельной. Повешенных было 12, все они были представители оккупационных властей, разных воинских званий, вплоть до генеральских. Запомнилось, что одного из казненных «перевешивали» , и не раз: веревка рвалась.
    Впечатление? И в толпе зрителей, и моё личное – приблизительно такое же, как в очерке Аранова Нельзя, конечно, сказать, что впечатлился до ночных кошмаров: хотя и был пацаном 9 лет, отлично понимал, кого казнят.
    В общем спасибо автору за очерк: вызвал воспоминания более чем 75 летней давности.
    По-моему, именно сейчас уместно коснуться одного комментария к этому очерку: некто под кличкой Сэм негодует: «Почему никто из читателей не обратил внимания на то, что « делать героем бериевского подручного нельзя».
    Это же какой заштампованностью мышления надо обладать, что- бы даже в таком святом деле, как юридическое преследование нацистских преступников видеть прежде всего работу «бериевских подручных», дескать, персонал МГБ при расследовании этих преступлений был тот же самый, что и в других случаях.
    Обратимся к фактам. Ещё 19.04.1943. вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «О мерах наказания немецко-фашистских преступников и их пособников…», в котором особо подчеркивалась необходимость «стремления к тому, чтобы под действие Указа не попали люди, не совершившие тяжких преступлений». А профессор истории Санкт-Петербургского университета Виктор Иванов прямо говорит, что следователи, прокуроры и судьи получили указание очень тщательно готовиться к процессам.
    Не надо опошлять праведные дела неуместной подозрительностью!

    И в заключение — одно маленькое замечание: статья Эренбурга «Убей немца»» была напечатана не в 1941, а в 1942 году, 24 июля в газете «Красная звезда». Приблизительно в то же время, там же было опубликовано почти одноименное стихотворение Симонова «Убей его!» (Обратите внимание – 80тилетний юбилей!) Об актуальности этих произведений свидетельствует и вышедший неделей позднее и приказ № 227 главковерха И.Сталина «Ни шагу назад!»

  2. Тут написано «красноармейцы в стальных шлемах».
    У нас этот головной убор назывался каской, стальной шлем — это обычно перевод с немецкого,

  3. Рассказ пугающе правдивый. Гриша/Генрих не героизирован, автора не стоит в этом упрекать. В ряде случаев, судя по деталям рассказа, он тоже мог сказать: «я не разделяю … а выполняю приказ. Воспоминания Zvi Ben-Dov: 26.07.2022 в 09:52 в комментариях очень уместны: казнили не всегда заслуженно, в том числе и своих.

  4. «В памяти многих ещё звучал из сорок первого года пронзительный голос И. Эренбурга»
    —————————————-
    Пронзительный голос Эренбурга звучал и в 41-м, но публикация на тему «убей немца» состоялась только в июле 1942-го года. После публикации стихотворения Симонова «Убей его». Советских людей даже после года войны приходилось призывать ненавидеть врага.

    1. 14 апреля 1945 года в газете «Правда» была напечатана статья «Товарищ Эренбург упрощает». Внизу подпись: «Г. Александров» 🙂

      1. И что???
        Статья Александрова начинается: «В газете «Красная, звезда» от 11 апреля с.г. /1945 , ВЗ/ опубликована статья И. Эренбурга «Хватит!».»
        Какое отношение статья Александрова имеет к «Убей», напечатанной в 1942 г.? Какое отношение она имеет к обсуждаемому рассказу?

        1. А ничего. 🙂
          «Пронзительный голос Эренбурга», который звучал 41-м — «поправили» в 45-м 🙂

  5. Мне кажется, что делать героем бериевского подручного нельзя.
    Странно, что никто из читателей не обратил на это внимание

    1. Ну, уж, и никто… Да любые тексты, в которых описываются «хорошие» советские люди (особенно, госслужащие) — фальшивы. Но о чем-то нужно же писать…

    2. Сэм: Мне кажется, что делать героем бериевского подручного нельзя …
      ====
      «Кто мудр? Тот, кто учится у каждого человека …»
      (Мишна, трактат «поучение отцов» 4:1; http://toldot.com/articles/articles_30000.html)

      Ну и конечно (это ОЧЕНЬ важно): «… Гриша/Генрих не героизирован, автора не стоит в этом упрекать. …» (Л. Беренсон — 26.07.2022 в 13:16)

    3. Сэм, герои — не художественные персонажи, а отец автора и сам автор, и то, что Вы — на поколение младше, должно бы потребовать от Вас большей осторожности в выражениях. Несомненно, что повешенные не прошли через должный судебный процесс, их личная вина не была доказана, как, впрочем, она не была доказана для миллионов других сталинских жертв. Скорее всего, они могли быть квалифицированны как военнопленные.

      Помните ли Вы фильм Романа Полянского «Пианист», герою которого пианисту Шпильману (все имена — подлинные) не удалось вытащить из советского концлагеря своего спасителя немецкого офицера Вильма Хозенфельда, который там и умер. Ни один человек, прошедший через ту мясорубку, не может быть признан нами сейчас a priori виновным.

      1. Уважаемый Элиэзер, казнь этих гитлеровских преступников не имеет ни малейшего отношения к тому, что я написал.
        А написал я о том, что те же самые «лётчики» высылали чеченцев и давили Михоэлса.

  6. Рассказ неплохой, но немного критики не помешает. «Толпа тяжело охнула, и я увидел невысоко над землёй вздрагивающие ноги в начищенных до блеска сапогах.» Не очень правдоподобно выглядит. Чтобы человек в плену заботился о блеске сапог — маловерятно.
    «Но война кончалась, и надо было думать, как жить дальше. Без подлости.» Ну, конечно, офицеры МГБ непрерывно только том и думали — как им жить без подлости. Тут автор конкретно насмешил. (Наверно, эта публикация готовилась для какой-то газеты/журнала советских времен.)

  7. Мне отец тоже рассказывал о том, как вешали, используя машину вместо уходящей из под ног доски или табуретки. И в самом конце войны и после неё он тоже был переводчиком. Правда, он не уточнял — участвовал ли он в допросах тех, кого вешали.
    А вот про то, как один раз чуть немку не расстреляли трагикомическую историю рассказал:

    Германия. Весна сорок пятого.
    Меня приглашают выпить пока затишье перед очередным наступлением, но мне не хочется.

    Вдруг меня срочно вызывают, чтобы оказать первую медицинскую помощь.
    Прибегаю и вижу страшную картину четыре моих товарища — те, что звали меня выпить неподвижно лежат вокруг разложенной на земле закуски и наполовину выпитой бутылки.
    На бутылке надпись на немецком. Это древесный спирт!!!
    Одному из моих товарищей ещё можно помочь…
    Срочно везу его в медсанбат.
    Врач говорит, что выживет, но скорей всего ослепнет…

    Возвращаюсь обратно. Там уже привели немку, из дома которой принесли бутылку. Её хотят расстрелять за то, что отравила советских солдат. Немка плачет.
    Как единственный, кто говорит на немецком языке провожу «расследование». Опрашиваю соседей.
    Те говорят, что женщина пыталась забрать у моих товарищей бутылку, бежала за ними, кричала, что это нельзя пить. что в бутылке яд, но её оттолкнули и она упала.
    Несколько наших солдат тоже это видели. Они сказали, что один из отравленных открыл бутылку, понюхал, загоготал и крикнул немке:
    — Пшла нах**, бл**ь немецкая. Я русский — в моём желудке долото сгниёт!

    Надо отпустить немку — она невиновна в отравлении, но её всё равно хотят расстрелять «на всякий случай»
    Я настаиваю. Со мной не спорят — меня уже неделю как забрали из санинструкторов в переводчики СМЕРШ.
    Немке повезло — останется жива.

    1. Zvi Ben-Dov: … Надо отпустить немку — она невиновна в отравлении, но её всё равно хотят расстрелять «на всякий случай»
      Я настаиваю. Со мной не спорят — меня уже неделю как забрали из санинструкторов в переводчики СМЕРШ.
      Немке повезло — останется жива.

      ====
      Настоящий Человек (с Большой Буквы) умеет совмещать несовместимое: и «лес рубят — щепки летят» когда действительно надо «рубить лес» — и очень конкретный гуманизм к каждой человеческой «щепке», которую у него есть хоть чуть-чуть реальный шанс спасти.

  8. В Киеве было такое же — и тоже на площади Калинина (теперь «площа Перемоги — мicце славнозвiстного Майдану»). Я хотел пройти под длинной виселицей по другую сторону, где народу навалило поменьше, но не смог: все повешенные протекли мочой.

Добавить комментарий для Малинский Эдуард Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.