Участник Великого Сибирского Ледяного похода

Биографические записки

Игорь Гергенрёдер                                                                                                  Продолжение. Начало

Правда-матка

Переехав в Германию, я жил в Берлине, когда в 1997 году оставшееся от времён ГДР издательство Volk&Welt («Народ и мир») предложило мне перевести и издать книгой мою автобиографическую повесть «Дайте руку королю». Переводили признанный лучшим переводчиком ГДР Томас Решке и его жена Ренате. Я пригласил их в гости, мы ужинали, Томас говорил о переведённых книгах и назвал «Записки Серого Волка» Ахто Леви:
«Он был у меня, когда прилетал с делегацией».
Я встрепенулся.
«Вы — не тот ли Томас, из чьей квартиры он пропал ночью и позвонил из автомата, что заблудился?»
«Да, это я», — оживился и Томас.
Я сказал, что эпизод описан у Ахто Леви в романе «Бежать от тени своей». Этого произведения Томас не знал. Он рассказал, что, когда Ахто Леви вновь оказался в его квартире, ему надо было выпить чего-нибудь покрепче и побольше. Томас повёз его к своему другу, у которого в гараже имелся запас спирта. Ахто его заметно убавил.
Через несколько дней, в течение которых Ахто Леви не обходился без выпивки, хотя всё же держался в сносном состоянии, делегация отбывала домой. Томас поехал в аэропорт с Ахто Леви. Улетавших провожали ответственные товарищи, в их числе офицеры госбезопасности, которых в ГДР называли «штази» от слова Staats/sicherheit (государственная безопасность). Вдруг, рассказал Томас, Ахто Леви указал мне на них и потребовал: «Переведи, что я им скажу! Но только всё! И слово в слово!» Он заговорил, и Томас перевёл: «Вы провожаете меня как гостеприимные хозяева, но вы не хозяева. Ваша Восточная Германия существует благодаря Москве. Хозяева там, а вы только их слуги!»
Тогда, сказал Томас, офицер говорит мне: «А сейчас переведите, что я ему скажу — слово в слово!» И обратился к Ахто Леви: «Да, мы сотрудничаем с московскими коллегами, и они информировали нас о тебе. Мы знаем про тебя всё! Ты выдал лесных братьев, твоих друзей, и потом ты выдавал других. Ты предатель и провокатор! Любые хозяева презирают таких, как ты!»
Томас сказал, что после этих слов Ахто Леви как онемел, он больше рта не раскрыл.

О не наших войнах

Мой отец, рассказывая о своей жизни солдата, нередко обращался к роману Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен». Главный герой Пауль Боймер и трое его одноклассников ушли на фронт добровольцами. Их было четверо, говорил папа, а нас, друзей из реального училища, пятеро: я, Вячка Билетов, Джек Потрошитель, Ле Кок, Сипай. Герои Ремарка были, по тогдашним нашим понятиям, совсем взрослыми: им по девятнадцать.
Отец сравнивал других героев романа — слесаря Тьядена, рабочего-торфяника Хайе Вестхуса, крестьянина Детеринга, умницу Станислава Катчинского, душу отделения, с крючником Саньком, с крестьянином Витьком Гороховым, с бухгалтером
Александром Роговым. Чем схожи немецкие и русские солдаты? Чем различаются? Вот немцы довольны, что их желудки набиты фасолью с мясом, даже на ужин каждому досталось по полному котелку. И у нас, говорил папа, точно так же случались праздники. Фасоль мы не видели, у нас была каша; в наш последний день в Самаре нам отмерили в неё и в суп столько колбасы на каждого! Ешь под завязку! А при наступлении, когда на роту был куплен вол, мы два дня наедались мясом до отвала. На Тоболе набивали желудки шаньгами со сметаной.
Словом, отмечал отец, то, что в первую очередь важно для солдата, Ремарк показал отлично. Он сказал о тех, у кого всегда самый большой аппетит, но у нас у всех был такой. «У меня — не меньше, чем у Тьядена, самого прожорливого солдата в роте». Потом у немцев стало с едой хуже некуда — «и также и у нас в сибирском походе».
У Ремарка написано о ботинках из жёлтой кожи, высоких, до колен, со шнуровкой доверху. «И я, — сказал отец, — получил такие ботинки, когда меня выписали из госпиталя в Оренбурге. Я их отдал за валенки — в стужу в степи они спасли меня». Весной вместо валенок отцу выдали обычные солдатские ношеные ботинки, которые стали разваливаться. «Ещё как я понимаю восторг Мюллера от вида великолепных ботинок! — говорил папа. — Ремарк знал, что такое обувь для солдата, посмотри — чудесным ботинкам он посвятил не один абзац, и вокруг них — драма!»
Отец обращал моё внимание и на нечто иное, нежели еда и обувь. Ремарк пишет, что война представлялась его героям в идеализированном, в романтическом свете. Они стали солдатами по доброй воле, из энтузиазма, но десять недель муштры сделали всё, чтобы выбить из них это чувство. Папа зачитывал: «нам уже не казалось непостижимым, что почтальон с лычками унтера имеет над нами больше власти, чем наши родители, наши школьные наставники и все носители человеческой культуры от Платона до Гете, вместе взятые. Мы видели своими молодыми, зоркими глазами, что классический идеал отечества, который нам нарисовали наши учителя, пока что находил здесь реальное воплощение в столь полном отречении от своей личности, какого никто и никогда не вздумал бы потребовать даже от самого последнего слуги».
Унтер-офицер Химмельштос заставил Пауля Боймера зубной щёткой выскоблить пол в казарме.
Правда, полный произвол унтер-офицера пресекался. Однажды он приказал Боймеру и его товарищу очистить от снега весь двор казармы, а во двор случайно заглянул лейтенант, который отослал ребят в казарму и здорово распёк Химмельштоса. Тот ещё более люто возненавидел их, но после того как ему пригрозили, что потребуют расследования, он отступился. Потом они отвели душу, втихаря избив его.
Ребята от всех возможных видов казарменной муштры стали «черствыми, недоверчивыми, безжалостными, мстительными, грубыми — и хорошо, что стали такими: именно этих качеств нам и не хватало. Если бы нас послали в окопы, не дав нам пройти эту закалку, большинство из нас наверно сошло бы с ума», — пишет Пауль Боймер, от чьего имени ведётся повествование.
Отец объяснял мне, что в романе видят антивоенную направленность, за неё его и прославили, однако сколь о многом говорят слова: «самое главное это то, что в нас проснулось сильное, всегда готовое претвориться в действие чувство взаимной спаянности; и впоследствии, когда мы попали на фронт; оно переросло в единственно хорошее, что породила война, — в товарищество!»
Запомни, указал отец, Пауль Боймер, после ранения побывав в отпуске в родительском доме, вернувшись в свою часть и оказавшись со своими фронтовыми друзьями, пишет: «Здесь я на своем месте».
Я понял, что отец наверняка думает о том, как он, выписанный в Омске из госпиталя с освобождением от службы на полгода, поехал на фронт в свою часть, хотя Алексей Витун звал его остаться в вагоне у американцев.
Отец не раз повторял мне основное, что отличало героев Ремарка от ребят из Кузнецка. Молодые немцы должны были вести войну в интересах правящих кругов. В этом можно найти и объяснение муштры с её невообразимым глумлением над человеческим «я». Нас же, говорил не раз отец, повело на войну страстное чувство, которое потом никуда не ушло. Мы слышали от взрослых, что Россия — отсталая страна, и вдруг все узнали, что в ней принят самый передовой в мире закон о выборах в Учредительное Собрание. Но выбранных народом делегатов разогнали вооружённой силой, демонстрации безоружных людей расстреляли. Потом в Кузнецке, повторял отец, мы увидели, что творили красногвардейцы Пудовочкина. У большевиков было оправдание, что это не регулярная часть Красной армии. Но пришла регулярная, и кормильца многодетной семьи машиниста Панкратова с его сыном Митей просто убили без суда, без всякого разбирательства, — потому что в ларе с мукой в сенях оказалась винтовка без затвора, негодная к применению.
Для нас, говорил отец, зло стало ясным во всей его свирепости, мы должны были противостоять ему. И никакая муштра, даже если бы нас ей и подвергли, не повлияла бы на нашу страсть биться со злом. Бывалые солдаты обучили нас самому необходимому, они нас искренне уважали. Возмущение насилием большевиков породило товарищество, к которому герои Ремарка пришли через муштру, через издевательства над ними.
Отцу была близка книга Стивена Крейна «Алый знак доблести» о Гражданской войне в США 1861—1865 годов. Её юный герой Генри Флеминг и его друзья тоже воевали против ясного возмутительного зла. Юг страны отделился, желая сохранить у себя рабовладение, — право владеть, торговать не только людьми с чёрной кожей, но и теми, у кого чернокожими были лишь дед или бабка, и это в век пароходов и железных дорог! В книге Крейна нет ни слова об издевательствах при обучении военному делу, «старички» доброжелательны к юным, необстрелянным. Отец просил меня перечитать слова о герое книги: «Он ни на минуту не забывал, что рядом с ним его товарищи. Им владело неизъяснимое чувство военного братства, более притягательного, чем даже цель, во имя которой они сражались. Чувство таинственного родства, сотворенного пороховым дымом и смертельной опасностью».
Это чувство помогло ему обрести храбрость после того, как он поддался панике и побежал.
Я понимал отца — Генри Флеминг был счастливчиком, он оказался победителем в войне, а моему отцу осталась только чувство военного братства, чувство таинственного родства с теми, кто погиб.

Об их и о нашей жизни 

Отец всегда следил за тем, какие книги зарубежных авторов издаются в СССР. В середине шестидесятых годов его тронул роман Джона Апдайка «Кентавр», где в описание провинциальной американской жизни очаровательно вплавляется древнегреческий миф. Отца привлекала некая схожесть с ним героя романа, стареющего школьного учителя, чей сын-подросток страдает псориазом, хотя между псориазом и последствиями перенесённого мною полиомиелита — дистанция огромного размера.
Семья учителя бедна. Он носит клетчатое пальто с благотворительной распродажи, вязаную шапочку, которую нашёл среди выброшенных вещей. «Но у него, — высказал папа, — есть автомобиль! Будь у нас автомобиль, чего бы мы только не повидали!» При том, что мои отец и мать всю жизнь трудились, скопить на автомашину не было никакой возможности. Такова была пропасть между советской и американской провинциальной жизнью.
Одним из любимых произведений отца стала повесть колумбийского писателя Гарсиа Маркеса «Полковнику никто не пишет», выпущенная вместе с повестью «Палая листва» издательством «Прогресс» в 1972 году. Отец, опять же, видел перекличку своей судьбы с судьбой полковника, который, собственно, не настоящий полковник: стал им в двадцать лет. Юнцом он вместе с другими юнцами участвовал в гражданской войне в Колумбии. «Революционный батальон состоял в основном из подростков, сбежавших из школы», — написано в повести. Полковник и его друзья поверили обещаниям победившей власти, и ветеран влачит жалкое существование в городке, который связывают с внешним миром речные суда.
Папа, размышляя о жизни полковника, произносил: «Представь…» И я представлял крытое пальмовыми листьями убогое жильё с земляным полом, окружённое зарослями, страдающую астмой жену ветерана, которая не в силах подняться на ноги. Сам полковник в его семьдесят пять лет, потеряв единственного сына, ждёт назначения пенсии. Но сообщения об этом не приходит.
«Стойкий, прямой характер показан с участливой грустью!» — говорил папа. Ещё он отмечал: ветерану в городке нет нужды скрывать, за что он воевал. А я про себя радовался, что мы живём не в сырой хижине, что на фабрике-кухне у матери знакомые, кому она относит скапливающиеся у отца прочитанные газеты, их используют вместо дефицитной обёрточной бумаги, и за это маме без очереди отпускают свежее тесто. У нас на завтрак — пышки со сметаной, яйца всмятку, а раза два в неделю — беляши. У нас полная банка кофе, а не остаток, как у полковника, который скоблит дно банки, «вытряхивая в котелок последние крупинки».
Отец рассуждал о ветеране: из-за старости он не может работать, пенсии не получает, жена тяжело больна, и, однако же, они как-то живут. Чем? И отец прочитал мне вслух, что жена полковника помешивает «варившиеся в кастрюле нарезанные кусочками плоды этой тропической земли». В отсталой бедной Колумбии, проговорил папа, можно без труда прожить плодами земли. Там не знают смерти от голода?
А я попытался представить жизнь в нашей стране, появись в ней такая власть, которая хотя бы только пообещала пенсию участникам Гражданской войны на стороне белых.

Опыт отшельника в Америке 

О плодах же земли, которыми можно прожить отшельником, выращивая их, отец прочитал в произведении Генри Дэвида Торо «Уолден, или Жизнь в лесу», которое выпустило в 1962 году издательство Академии Наук СССР. Я часто видел отца с этой книгой, отлично изданной, снабжённой иллюстрациями.
Торо описал свою жизнь не совсем отшельника — его навещали друзья, он дружил с лесорубом. Однако его никто не стеснял. Помню, с каким смакованием отец мне зачитывал: «Хлеб я пек из смеси ржаной муки и кукурузной, которая всего вкуснее и удобнее для выпечки. В холодные дни было очень приятно печь из нее, по одному, маленькие хлебцы, поворачивая их так же тщательно, как египтяне — яйца, из которых они искусственно выводили цыплят».
А как отец любовался тем, что Торо выразил о книгах: «В них наверняка есть слова, предназначенные именно нам, и если бы мы только могли услышать их и понять, они были бы для нас благотворнее утра и весны». И: «Для многих людей новая эра в их жизни началась с прочтения той или иной книги».

Подвижки в кино о Гражданской войне 

Я уже писал, что отец поведал мне, двенадцатилетнему, как лжив кинофильм «Чапаев». Позднее отец открывал мне лживость других советских кинокартин и останавливался на том, как повлияло на кино время, наступившее после XX съезда КПСС и названное оттепелью.
К примеру, в 1927 году была экранизирована повесть Бориса Лавренёва «Сорок первый», чьё действие начинается в среднеазиатской пустыне во время Гражданской войны. Маленький отряд красноармейцев двинулся по ней на соединение со своими. Самый меткий стрелок отряда — девушка Марютка, за свою жизнь на войне она убила сорок белогвардейцев. Отряд захватил караван киргизов, как тогда называли казахов, при нём оказалось несколько белогвардейцев. В бою Марютка промахнулась в белого офицера — возможного сорок первого. Теперь он пленный.
Отряд вышел к Аральскому морю. Комиссар отправил Марютку, пленного и двоих красноармейцев на рыбачьем боте через зимнее море к устью Сыр-Дарьи, где должен быть штаб фронта красных. Налетел шторм, спаслись только, выбравшись на безлюдный остров, Марютка и белый поручик, чьё имя Говоруха-Отрок. Марютка отогрела и выходила его.
Так вот, рассказывал мне отец, в кинофильме 1927 года режиссёра Якова Протазанова белый поручик, который вместе с красными ел плов, украдкой вытер пальцы о спину сидящего рядом. В повести такого нет, это «доработка» создателей картины. На острове Говоруха-Отрок ведёт себя с девушкой, которая вернула его к жизни, барски снисходительно.
В 1956 году фильм по повести «Сорок первый» снял Григорий Чухрай. У него Говоруха-Отрок предстаёт иным, пальцы о спину красноармейца не вытирает. Мы с отцом смотрели картину не один раз, отец указал мне на детали, каких не было в повести и в прежней экранизации: Марютка укрывает пленного, а не себя тёплой буркой (в повести написано, что Марютка толкнула поручика под кошму, сама привалилась сбоку). В фильме видим искреннюю взаимную любовь героев на острове. Говоруха-Отрок, которого играет Олег Стриженов, статен, красив и безмерно счастлив — носит Марютку на руках. Этого в повести нет, как и момента: умирая от выстрела Марютки, поручик шепчет: «Маша…»
Таким образом, впервые в советском кино был создан яркий образ привлекательного белогвардейца. Это стало радостью для моего отца, он повторял: «Офицер великолепен! Наконец-то поняли, что можно показать белого, который остаётся белым, но при этом симпатичен зрителю».
В 1967 году мы смотрели по телевизору сериал «Операция «Трест» режиссёра Сергея Колосова, и отца порадовало, что белая русская эмиграция показана «без мстительного чувства». Его тронула сцена в парижском ресторане «Русский уголок», когда посетитель, слушая исполняемый лирическим тенором «Вечерний звон», залился слезами.
Актёра Игоря Горбачёва, который играет Якушева, отец назвал «родившимся в рубашке своего героя». Папа был буквально покорён тем, как Якушев, услышав от официанта, что есть гурьевская каша, воскликнул: «Гурьевская?» У отца так и вырвалось: «Какая исторически характерная деталь! Вот он — барин! — и папа добавил о создателях фильма с восхищением: — Материалом владеют!»
Я спросил, что это такое — гурьевская каша, и отец рассказал: она из манной крупы, измельчённых грецких и других орехов, каймака, абрикосов в сиропе, жареного миндаля «и прочих составляющих, готовится сложно, название получила от фамилии графа Гурьева, который был министром финансов после войны с Наполеоном». Я поинтересовался, ел ли отец эту кашу, и он ответил, что один раз ел. Кашу приготовила Хедвига Феодоровна для гостей, когда Филипп Андреевич Гергенредер был награждён именным орденом.
Что ещё сказал отец в связи с «Операцией «Трест». Сказал, что Артур Христианович Артузов, которого сыграл Армен Джигарханян, и Владимир Андреевич Стырне, сыгранный Алексеем Сафоновым, были в 1937 году расстреляны по приказу Сталина, как и ряд их сослуживцев. О Стырне кстати, добавил папа, известно, что до ареста он сам участвовал в расстрельной работе так называемых «троек».

Реабилитация белогвардейцев 

В 1969 году мы с отцом глядели в кинотеатре фильм «Новые приключения неуловимых», который снял режиссёр Эдмонд Кеосаян. Отец, улыбаясь, с чувством, тихо произнёс: «Да-аа…» — когда Владимир Ивашов в роли белогвардейца Перова, адъютанта полковника Кудасова, спел проникновенную песню «Русское поле» Яна Френкеля на стихи Инны Гофф. Когда мы вышли из кинотеатра, отец сказал: «Белый поручик беззаветно любит русскую землю! Хороший трогательный знак».
Пятисерийный телефильм Евгения Ташкова «Адъютант его превосходительства», показанный в том же 1969 году, мой отец охарактеризовал кратким выводом: «Реабилитированы!» Уже не один белогвардеец, а почти все персонажи из белых привлекательны. Образец «офицерской косточки» ротмистр Волин, сыгранный Олегом Голубицким, вызывает подлинное сочувствие своей несчастной судьбой.
А как восхитил нас с отцом Валентин Смирнитский в роли «везучего капитана» Ростовцева! Про Игоря Старыгина, сыгравшего поручика Микки, папа сказал: «Ведь это парень нынешних дней, а как перевоплотился! Прямо один из наших ребят (имелись в виду сверстники отца — добровольцы Народной Армии КОМУЧа)». Папа добавил о Микки: «Самый светлый, чистый из белых».

Враки 

С кино связан ещё один момент, поистине поразительный. Осенью 1971-го, учась в Казанском университете, я посмотрел фильм Александра Алова и Владимира Наумова «Бег», восходящий к одноимённой пьесе Михаила Булгакова. В фильме есть эпизод, когда генерал Хлудов просит есаула Голована почитать ему Библию, а есаул виновато отвечает: «Я неграмотный».
Приехав на зимние каникулы к родителям в Новокуйбышевск, я спросил отца, мог ли бы встретиться в 1920 году неграмотный есаул. Папа удивился, с чего я задаю такие вопросы. Мы заговорили о казачьих чинах, повторяя уже известное мне. При царе нужно было окончить казачье юнкерское училище, чтобы получить чин хорунжего, который соответствовал чину корнета в кавалерии или чину подпоручика в пехоте. Следующим был чин сотника, равный чину поручика, затем чин подъесаула и потом — есаула. В кавалерии ему был равен чин ротмистра, в пехоте — капитана (что соответствовало званию советского майора).
Позднее мы вместе с отцом посмотрели «Бег». Папа, услышав слова есаула Голована, в сердцах прошептал в кинозале: «Чудовищно!» Возвращаясь домой, мы вспомнили, что консультанты картины — генерал армии, генерал-полковник, генерал-лейтенант. Тут только руками развести.
Создатели фильма, по словам отца, свели образ есаула Голована к образу денщика в кинокартине «Чапаев». Хлудов говорит офицеру «ты».
Ещё мы вспомнили указанное в титрах: «Творческое объединение писателей и киноработников». Отец заключил: «Обкакались товарищи творцы!»
Но они не хотели очернять белых, добавил отец, вестовой Крапилин, генерал Чарнота, ещё пара образов, при всём их неправдоподобии, призваны вызывать симпатию.
Главным для создателей фильма, понимали мы, было навязать зрителям идею, для которой они подобрали слова из Библии. Их прочитал Хлудов, уж коли есаул Голован неграмотен: «Если слепой поведёт слепого, оба упадут в яму». Дескать, политически и нравственно слепые вожди белых вели массу «слепых», впечатляющий представитель которых — «неграмотный есаул».
У Булгакова в пьесе «Бег» есаул Голован вполне грамотен:
«Возле Хлудова, перед столом, на котором несколько телефонов, сидит и пишет исполнительный и влюбленный в Хлудова есаул Г о л о в а н.
Х л у д о в (диктует Головану). «…Запятая. Но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал. Точка. Это не шахматы и не Царское незабвенное Село. Точка. Подпись — Хлудов. Точка».
Г о л о в а н (передает написанное кому-то). Зашифровать, послать главнокомандующему».
Хлудов обращается к Головану на «вы». Сцены в купе, когда Хлудову видятся слепые, у Булгакова в пьесе нет. В пьесе Хлудов говорит архиепископу Африкану, что читал Библию, когда ехал в купе, но приводит он совсем не те слова, которые внесены в фильм. Нет у Булгакова и фантасмагорического эпизода, когда три офицера решили покончить жизнь самоубийством и, заказав гробы для себя, оплатили свои похороны.

Ложь с чушью 

Телесериал о том, что Гражданской войны не касалось, но, однако, было моему отцу небезызвестно, вызвал у него иронию. Я говорю о фильме Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя», который вышел на экраны осенью 1979 года и сразу захватил публику.
Папа остановился на образе главаря банды Горбатого. Чтобы сделаться главарём, необходимо выделиться в уголовной среде, но, выделившись, нельзя не стать известным и органам. То есть им станет известна главная ярчайше выраженная примета: горб. Горбатого заметят за квартал и запомнят. Выследить такого преступника проще простого. В любой округе люди знают, есть ли здесь горбун. После первых же преступлений его поймали бы, он ни за что не дорос бы до главаря банды.
Второе, что сказал отец и о чём я и сам думал. Могут ли бандиты поверить, что в ограбленном складе оперативники хотят провести следственный эксперимент? Он придуман лишь для того, чтобы спровоцировать банду на нападение, более ни для чего он не может быть нужен.
Но прежде всего бандиты, узнав, что попались Фокс и его шофёр, о котором им не могло быть известно, что он убит, немедля покинули бы всё, о чём те могут сказать. Создатели фильма рассчитывали на веру публики, будто в МУРе не пытают. Но уголовники-то знали, что, попадись кто из банды, его «размотают до шпульки». Они убивали оперативников, и уж им покажут небо с овчинку. Кто выдержит, когда член сдавят пассатижами?
Представить только — в руках у МУРа двое из банды (ну, хотя бы даже один Фокс, которому о банде всё известно), а его дружки пьют, наслаждаются жизнью на прежней фатере, уверенные, будто он их не выдаст. И ещё они держат деньги в сберегательной кассе, не опасаясь вызвать подозрение крупными суммами, и один из них снимает деньги со счёта перед поездкой на склад, где намечено нападение на оперативников. Сберкасса, между прочим, не открывается раньше восьми утра — так когда же банда прибудет к месту нападения?
Всё это чушь, какую не разжуёшь (а советский зритель, однако, и разжевал и проглотил. Вспоминаются слова Сени Миганова о недоумках, верящих на…бщикам).
Мой отец всё же не был донельзя критичен, отметив допустимую, как он сказал, натяжку. Агент угрозыска мгновенно умер от удара заточенной отвёрткой в сердце. Но человек не умрёт, не шелохнувшись, не изменив позу, — вонзись ему в сердце отвёртка или нож. Обязательно будет агония, будут подёргивания тела. Однако в фильме для эффекта можно показать такую смерть, какая показана.
Собственно, ради эффекта придуман и главарь-горбун. Такой злодей-страшилка интереснее, «завлекательнее» для инфантильного сознания, нежели мужик с обычной фигурой. Вообще же, по мнению папы, сериал «Место встречи изменить нельзя» — «ложь и чушь, прикрытые игрой талантливых актёров».

Надувательство 

И уж, конечно, не раз мы с отцом говорили о популярнейшем телесериале «Семнадцать мгновений весны». Максим Максимович Исаев фигурирует в книге Юлиана Семёнова «Брильянты для диктатуры пролетариата», где говорится, что разведчик выполнял задания Дзержинского в штабе Колчака. После этого Исаев действовал в Эстонии. И лишь потом он появляется в Германии. Каким же образом он смог выдать себя за истого арийца? У него должны были быть родственники-немцы, хотя бы дальние, знакомые его родителей, соседи, немцы, с которыми он учился. Поскольку он офицер службы безопасности, всю его родословную должны были проверить особенно тщательно, вплоть до середины XVIII века — не в последнюю очередь для того, чтобы убедиться, нет ли в нём еврейской крови. И что же? Проверили и установили, что всё чисто, характер «нордический».
Надувательство предпринято, дабы польстить русскому национальному самолюбию. И то, что население СССР на это дружно клюнуло, говорит о его внушаемости, о беспомощности перед стремлением обмануть его.
Если бы это относилось только к телесериалам! Когда СССР развалили, колоссальной цены собственность, которая декларировалась как общенародная (во всяком случае, она была общегосударственной) присвоила, без какого бы то ни было противодействия масс, кучка жуликов. Суля населению выгоды, какие оно получит от рыночных отношений, от него скрыли то, что обеспечивает социальное равновесие во всех цивилизованных странах: прогрессивный подоходный налог. Люди, поверившие в горбатого главаря банды, в русского Штирлица и в прочую ложь, не знают, что чем выше прибыль, тем больший процент её должен идти государству в виде налога, на чём держится система социальной защиты. Необходим и налог на роскошь.
Цивилизованные ли страны — Саудовская Аравия, Объединённые Арабские Эмираты? Их руководители, во всяком случае, не ограбили свой народ, а, благодаря природным ресурсам, обеспечивают ему уровень жизни повыше западноевропейского.

Непреходящее 

Увиденное в кино, прочитанное, а также дорога побуждали моего отца обращаться к его боевой юности. Мы с ним, живя в Новокуйбышевске, ездили в каникулы в Бугуруслан к Нелли, моей сестре по матери. На станции Новокуйбышевская садились в поезд, который на пути к Куйбышеву (Самаре) проезжал станцию Липяги, над нею на возвышенности за лесом стоял дом, где была наша квартира.
Станция в конце 1960-х годов представляла собой ветхий деревянный домишко, сохранившийся с царских времён. Я уже писал, что в октябре 1918 через эти места мой отец с 5-м Сызранским полком проехал в Самару. Когда мы с ним, проезжая этой же дорогой, глядели в окно вагона на зданьице станции, я напомнил, что новокуйбышевскую школу N 15, где я учился, посетил комсомольский поэт из Куйбышева и прочитал стихи, посвящённые десяти комсомольцам, погибшим при защите станции от «тридцати тысяч белочехов». Папа тут же сказал, что в Сызрани, Самаре и прилегающей местности было всего восемь тысяч чехословаков и не могли они собраться вместе для захвата станции Липяги. А если бы, допустим, даже и собрались, то десять человек с винтовками они просто бы не заметили. Я внёс свой вклад в изобличение брехни, сказав, что бои в этих местах шли летом 1918 года, а комсомол был создан 30 октября.
Разговоры о Гражданской войне возникали у нас с отцом, и когда мы в августе 1972-го приехали из Новокуйбышевска в Челябинск, чтобы отправиться в Копейск к брату отца Константину (моему дяде Косте). Папа вспоминал, как больной тифом был поездом отправлен из Челябинска в Омск.
Побыв неделю у дяди Кости, мы направились с пересадками на Северный Урал в Краснотурьинск к дяде Коле, у которого гостили в январе 1970-го. Если тогда он попотчевал нас добытым на охоте, то теперь показал себя рыболовом. Его приятель водитель вездехода ГАЗ-69 повёз нас к реке Какве, там у островка дядя Коля ставил верши. По дороге он рассказал, что однажды в вершу попал таймень — «дома измерил: сто тридцать сантиметров». Когда извлёк тайменя из верши, пришлось на него сесть, чтобы не соскочил в воду, но сильная рыбина и под рыбаком двигалась к воде. Дядя Коля, по его словам, достал из кармана большой складной нож, но был холодный осенний день, мокрые пальцы «задубели», нож не удавалось раскрыть. «Раскрыл в момент, когда ещё бы чуть — и съехал на таймене в реку». Дядя Коля всадил нож рыбине в «загривок». Теперь отправляясь рыбачить, он носит с собой не складной, а охотничий нож: тот в ножнах висел у него на поясе.
ГАЗ-69 выехал на лесной берег, метрах в пятнадцати был островок. Дядя Коля перевёз на него меня и папу на надувной лодке, стал извлекать из реки верши, которых было три, отец помогал. С каким азартом я смотрел на каждую, стараясь угадать, что в ней. Вот бы попался таймень! В двух вершах оказалось по щуке, довольно крупной, в третью угодил хариус. Папа проговорил мечтательно: «Жить бы в лесу, вот так ловить рыбу…»
В другие дни водитель «козлика» возил дядю Колю, папу и меня в лес за грибами, домой мы возвращались с лукошками, в которых грибы возвышались горкой. Жена дяди Коли тётя Поля (Полина) пекла с ними вкуснейшие пироги. Она была вторая жена: первая, которую мой отец знал до войны, умерла.
В 1972 году я был студентом-второкурсником Казанского университета, в Копейск и в Краснотурьинск мы ездили в мои каникулы. В течение же учебного года отец приезжал ко мне в Казань. Он рассказал, что его пригласили работать «на общественных началах» в т.н. детской комнате милиции, он посещал неблагополучные семьи, беседовал с детьми и родителями. Как в Бугуруслане его знали многие, так и в Новокуйбышевске он сделался известным уважаемым человеком. Ему было семьдесят, но он с успехом заменял уходящего в отпуск или болевшего редактора многотиражной газеты завода синтетического спирта «Химик».
В 1973-м моего отца, внештатника, новокуйбышевская городская газета «Знамя коммунизма» направила в командировку в Нижнекамск, где, как и в Новокуйбышевске, действовал нефтехимический комбинат. После поездки отца в газете вышли две его развёрнутые корреспонденции о комбинате.
Я, после окончания университета в 1976 году и работы в областной газете Мордовской АССР, опять жил у родителей в Новокуйбышевске, назначенный зав. отделом газеты «Знамя коммунизма». В свободное время пробовал писать рассказы в жанре фантастики — отец строго разбирал мои вещи, критиковал без всякого снисхождения, но иногда восклицал: «Смело! Отлично!» — и с горечью добавлял, что именно поэтому вещь не примут. Помимо собственно цензуры, объяснял он, царит цензура неписаная, предварительная: первый же низовой сотрудник, к кому попадёт рукопись, увидит что-то неординарное и тотчас её отклонит. Такие книги, как «Белый Бим Черное ухо», выходят, благодаря чему-то редкостному. Подобную вещь молодого никому не известного автора ни один журнал не примет, а про издательство и говорить нечего. Необходимы связи.
Отец рассказал, что он узнал о карьере одного необыкновенно видного писателя. Тот был киргиз, но киргизским языком не владел, писал по-русски; его рукописи «не проходили». Тогда он нашёл переводчицу на киргизский, дал ей свою написанную по-русски вещь, а затем представил перевод как якобы написанное им по-киргизски произведение. И оно вышло, сочтённое произведением национальной литературы. Затем писатель подал и вариант на русском языке, будто это перевод с киргизского, и дело пошло.
Мой отец после того, как издали его повесть («повестушку» — как он говорил) под названием «Никиша Голубев», которую сам он называл «слащаво-приспособленческой», и опубликовали несколько подобных рассказов, не мог заставить себя писать в том же духе. Но с журналистикой он не порывал, его корреспонденции печатали та же «Знамёнка» и областная газета Куйбышева (Самары) «Волжская коммуна». И лишь я один слышал его устные воспоминания и размышления, темой которых оставалась Гражданская война. Он не доверил бумаге ни слова из того, что понимал и чувствовал.
Его тянуло узнавать окрестности не только ближние, но и те, что подалее, бывать в деревнях, но без автомобиля он был лишён этой возможности. Нанимать же какого-либо владельца машины было не по карману.

Мысли о сенсациях 

Отца захватила публикация в одной из центральных газет о семье Лыковых, которые одиноко жили в Саянской тайге и в 1978 году были обнаружены геологами. «Они скрылись от советской власти!» — сразу же сказал папа о Лыковых. В 1982-м о них начал рассказывать в «Комсомольской правде» журналист Василий Песков, знаток природы, которого мой отец весьма ценил. Он стал вырезать публикации и собирать в отдельную папку, относясь к истории с пристальным вниманием.
В середине 1930-х годов Карп Осипович Лыков и его жена Акулина с сыном одиннадцати лет по имени Савин и совсем маленькой дочерью Натальей отправились в таёжную глушь жить отшельнической жизнью. Они сумели соорудить хижину у горного притока реки Еринат в двухстах пятидесяти километрах от ближайшего населённого пункта, собирали грибы, ягоды, кедровые орехи, выращивали картошку, репу, лук, горох, рожь, коноплю. Огонь добывали с помощью кремня и кресала. Огнестрельного оружия не имели. Во что одевались? Конопля давала им нитку, ткали одежду на ручном ткацком станке. Из берёсты изготавливали обувь, в которую для утепления клали сухую траву.
Родились сын Дмитрий и дочь Агафья, росли, взрослели. Никакой связи с людьми, пишет Песков, не было.
Мой отец задавался вопросом: можно ли в самотканой одежде (одежде из мешковины) выживать в тайге долгими зимами, когда морозы доходят до сорока градусов? Ходить в обуви из берёсты? Он вспомнил свой вопрос жителю деревни на Тоболе о поршнях: «И зимой в этом ходишь?» Мужик усмехнулся: «В мороз обуть — стопа камнем станет». А поршни изготовляли из шкуры коровы или лошади шерстью внутрь.
Песков застал в живых только Карпа Осиповича и Агафью и, ссылаясь на их слова, пишет, что семья охотилась на лосей, маралов, кабаргу. Цитата: «В Москву я привез подарок Агафьи — жгутик сушеной лосятины».
Охотились каким образом? Рыли ловчие ямы, куда попадали животные. Так, размышлял папа: с тем, что могла упасть в яму кабарга и попасться, согласиться можно. Но вырыть яму, из которой не выбрался бы лось? Марал? Это сколько же времени надо рыть, не имея хороших лопат? В конце концов, допустим, выроешь, а добыча обойдёт яму стороной?
Был, оказывается, ещё один способ охоты, владел им Дмитрий. Песков не указывает, кто именно сказал о Дмитрии, Карп Осипович или Агафья, что «марала он мог преследовать целый день, догонял и закалывал пикой». Журналист описал это оружие: «Копье с лиственничным древком и самодельным кованым наконечником».
Теперь представим марала. Мой отец взялся за справочную литературу: рост в холке до 168 см, вес до 350 кг, рога вырастают до 108 см, марал развивает скорость 50-55 км в час. В справочной статье сказано также, что марал без проблем может защитить себя от волка и от медведя. Папа отметил фразу: «У раненого марала невероятно огромная сила, он в состоянии покалечить и даже убить охотника».
Песков между тем привёл эпизод из охотничьей эпопеи: «Дмитрий однажды, догоняя марала, шел двое суток», добавлена фраза, опять же, неизвестно кому принадлежащая: «Ушел вельми далеко. Марал утомился, упал, а Дмитрий ничего».
Папа покачал головой: «Небылица!» Можно допустить, что Дмитрий преследовал самку марала: самки на двадцать процентов мельче. Но и её человек не загонит до того, чтобы она в тайге — своём родном доме — упала без сил.
«Вынослив Дмитрий был поразительно, — сообщает Песков. — Случалось, ходил по снегу босой. Мог зимой в тайге ночевать. (В холщовой «лопатинке»-то при морозе под сорок!)». Журналист пишет, что «лопати́нки» шили из конопляной холстины, «между подкладкой и внешней холстиной клали сухую траву — власяницу». Приводится объяснение Агафьи: «Мороз-то крепок, деревья рвет». Ага, и от такого мороза спасала рубаха на подкладке из сухой травы.
Уж мне-то, сказал отец, не надо про мороз толковать, за зимний день в степи пятьдесят восемь наших ребят замёрзло, я один уцелел — и отнюдь не благодаря рубищу из мешковины с подкладкой из сухой травы. Он вспомнил и поход через тайгу: «Несколько ночей мы провели под открытым небом, но — вокруг костра!»
Так неужели, рассуждал со мной отец, Песков не понимал, что рассказывает чепуху? Между тем он подводит читателя к правде об уходе семьи в отшельники, пишет, что Карп Осипович «в драматически трудных 30-х годах принял решение удалиться от «мира» как можно глубже в тайгу». Фраза — намёк на то, что семья ушла от коллективизации, от колхоза.
Лыковы были старообрядцы, а те издавна накопили опыт, как тайно поддерживать друг друга, преодолевая большие расстояния. Семья, по мнению моего отца, найдя убежище в тайге, оповестила единоверцев, которые потом скрытно, от случая к случаю, доставляли им мясо, кожу и иное, без чего не выжить. Доставляли, конечно, по минимуму — столько, сколько в силах пронести на себе два-три, ну, четыре человека, двигаясь через тайгу много дней.
Песков не пишет, что видел Лыковых зимой; он бывал у них только летом. И как бы принял на веру, что зимами они ходили в самотканой одежде. Он упоминает о лабазе на двух высоких столбах, приводя пояснение Карпа Осиповича: «для береженья продуктов от мышей и медведей». Мой отец был уверен, что в этом лабазе наверняка хранилось для зимы кое-что потеплее «лопати́нок».
Журналист не написал, видел ли он сам ловчие ямы. «Возможно, — полагал мой отец, — в лабазе или ещё где-то было припрятано ружьё, и из него, а не копьём убивались лоси, маралы, кабарга». В самом деле, когда новые друзья привезли Лыковым ружьё, из него без страха стала стрелять Агафья (что Карп Осипович не испытал затруднений, неудивительно).
Тайну своей жизни Лыковы оберегали, но Песков, папа не сомневался, уяснил многое или всё. Ему было невыгодно раскрывать правду их жизни: пропала бы сенсационность истории, к тому же она приобрела бы нехорошее звучание — тайная сектантская сеть… гм. И журналист подал материал так, как подал. Назвал историю «Таежный тупик». Люди, мол, провели жизнь в тупике, а могло быть иначе. Слова Пескова: «В «миру» Карп Осипович, несомненно, достиг бы немалых высот. На селе был бы не менее как председатель колхоза и в городе шел бы в гору».
Читателю указано на ошибку выбора Лыковых, но будится не осуждение, а сострадание к этим людям, симпатия. «Очаровательная журналистика!» — заключил мой отец.
Он взял книгу Генри Дэвида Торо о его жизни в лесу, погладил обложку: тут-де никаких загадок, самое необходимое Торо приобретал у людей, да и в хижине его слышался шум поездов.
Песков написал в «Таежном тупике», что сказал Карпу Осиповичу о полётах людей на Луну. Лыков не поверил. Мой отец не поверил тоже, хотя по иным, чем у Карпа Осиповича, соображениям.