Михаил Моргулис: Вечный человек

Loading

Михаил Моргулис

Вечный человек

Евгений Евтушенко и автор, ноябрь 2011

Это был он. Прежний, тот же, с бушующей аурой жизни, исходившей из ярких глаз. Болотного цвета суперкрутой твидовый пиджак, яркая цветочная рубашка и такая же кепка— кепуля, молча и всегда говорящая от имени хозяина: «Да, такой я, да такой я всегда, я — это жизнь и стихи, а жизнь и стихи — это я. Я — БОЛЬШЕ ЧЕМ ПОЭТ! Я — это Бабий Яр и Братская ГЭС, я тот, кого Сталин убил бы первым за моё «Наследникам Сталина». Я – живая пощечина антисемитам и русофобам, всем, кто кричит о любви и презирает человека. Я — раненый неблагодарностью и захмелевший от людской благодарности, я — это вы, живущие со мной, и вы — это я, живущий с вами».

Так говорила кепка, взирающая на мир разноцветными мудрыми глазами.

Это был тот же Евгений Евтушенко. И глядя на него, почти вечного, я реально ощущал жизнь, и пробирала дрожь от того, что говорю со временем и эпохой. И слушаю говорящую эпоху, и слышу говорящее время. И казалось, он знает все человеческие тайны.

У Евтушенко память особая, она зверино-поэтическая. Он помнит всё, о чём бы я не начинал говорить, он знал это.

— Вот был Виктор Урин, поэт военного времени, не такой известный, как Константин Симонов или Борис Слуцкий, но его стихотворение «Лидка» читали солдаты в окопах, переписывали друг другу, плакали солдаты…

И он начинает сразу читать:

Было, Лидка, было, а теперь — нема…
Все позаносила новая зима.
Оборвалась нитка, не связать края…
До свиданья, Лидка, девочка моя.

Вспоминаю Ивана Елагина, попавшего из немецкого лагеря в Америку, и его перевод поэмы Стивена Бене «Тело Джона Брауна», и тут же он читает строки из елагинского стихотворения, кажется «Завещание»:

«Но помни, что ты настоящий — Лишь всё потеряв,
 Что запах острее и слаще У срезанных трав,
Что всякого горя и смрада Хлебнёшь ты сполна,
 Что сломана гроздь винограда Во имя вина».

Я вспоминал первые строчки, а он легко произносил дальше. Читал с великим наслаждением Пастернака, Мандельштама, даже помнил Бродского, который ему шкодил, вредил в Америке, потом я попросил, он замечтался, и прочитал своё «Дай Бог, чтобы моя страна меня не пнула сапожищем, Дай Бог, чтобы моя жена меня любила даже нищим.

Страна не пнула, люди пнули, а это хуже, чем под пули — такая у меня строчка получилась, простите.

Мы записали с ним во Флориде несколько телевизионных программ, где в основном, говорили о литературе и о духовности, а в конце оказалось, что мы говорили о жизни. Об этой, где литература становится ею, жизнью, где жизнь становится ею, литературой, где вино и кровь одинаковы на вкус, где Иуда внешне похож на Христа, где предательство совершается с преданными глазами, наполненными слезами, где умирают у тела растоптанной любви, где сходят с ума сумасшедшие, и где мудрые уже давно сошли с ума. Где есть всё, и всё оно рядом. Прекрасное и страшное, жизнь и смерть, всё в обнимку. Мы вспоминали Вагнера и Шостаковича, Виктора Некрасова и Иосифа Бродского, Гумилёва и Папу Иоанна.

Смотрю сейчас в его глаза, Господи, там столько, там всё это поле, там всё, что в поле, кусты горьких ягод и сладких, трава осока, режущая ноги, и трава бархатная ласковая, в которую так хорошо падать, и искать губами землянику. Там жизнь наша, а жизнь, не поле перейти. И там начертаны слова: Когда Бог хочет разбить человеку сердце, Он дает ему побольше ума.

Кто он? Точно, сам не знаю. Но думаю, мощная, гибкая и устойчивая ветвь этой эпохи. Умная ветвь, не спорящая с дождями, а питавшаяся их влагой, но в грозовые минуты, говорящая дождям правду, и смиряющая их своими словами, рождёнными не под солнцем, а под ливнями. Я не хочу спорить с теми, кто его проклинает и с теми, кто его обожествляет. Для поэта, главное одно, будет ли он оставаться в будущем. Только те по-настоящему мертвы, о которых полностью забыли.

Я знаю, что он будет в Будущем, будет всегда. За всё пребудет там, за великое и недостойное, за победы и за ошибки, за великую яркость на серой земле, и потому-что выделил его в этой жизни перст с неба. Прикоснулся к нему, и выделил.

Мы были с ним и Машей в моей часовенке, сидели на скамьях, смотрели на картины и иконы прекрасного художника Александра Маковея.

Я снова увидел его. Увидел тогда, когда и он, и я, и многие, перешли перевал и спускаемся с горы. С горы, которая когда-то казалось такой высокой, а сейчас оказалась холмиком. Я увидел его, когда примеряюсь к последнему полёту, да и он мудрец, знает, это будет, он об этом и в молодости писал. Перед этим полётом, хорошо мне было заглянуть в глаза великого, и увидеть там отражение его жизни, своей, и жизни всех. В том то и дело, что глаза великих отражают не только себя и тебя, они отражают и вновь рисуют твою жизнь, они приносят прекрасный запах сгоревших листьев, и той весенней травы забвения, которую нам уже не вдохнуть. И скажу вам откровенно, это грустное и прекрасное состояние советую испытать всем перед последним полётом.
Мой младший сын Николас встретился с ним во Флориде и в Москве. И потом сказал мне: «Он человек мира, но носит в себе Россию, живую, и немного Америку…». Эдвард Холл, американский бизнесмен, шесть лет проучившийся в России, вернувшись, хотел покончить жизнь самоубийством, ночью прочитал его стихи и снова ему очень захотелось жить:

Зашумит ли клеверное поле,
заскрипят ли сосны на ветру,
я замру, прислушаюсь и вспомню,
что и я когда-нибудь умру.

Но на крыше возле водостока
встанет мальчик с голубем тугим,
и пойму, что умереть — жестоко
и к себе, и, главное, к другим.

Чувства жизни нет без чувства смерти.
Мы уйдём не как в песок вода,
но живые, те, что мёртвых сменят,
не заменят мёртвых никогда.

Кое-что я в жизни этой понял, —
значит, я не даром битым был.
Я забыл, казалось, всё, что помнил,
но запомнил всё, что я забыл.

Понял я, что в детстве снег пушистей,
зеленее в юности холмы,
понял я, что в жизни столько жизней,
сколько раз любили в жизни мы.

Понял я, что тайно был причастен
к стольким людям сразу всех времен.
Понял я, что человек несчастен,
потому что счастья ищет он.

В счастье есть порой такая глупость.
Счастье смотрит пусто и легко.
Горе смотрит, горестно потупясь,
потому и видит глубоко.

Счастье — словно взгляд из самолёта.
Горе видит землю без прикрас.
В счастье есть предательское что-то —
горе человека не предаст.

Счастлив был и я неосторожно,
слава Богу — счастье не сбылось.
Я хотел того, что невозможно.
Хорошо, что мне не удалось.

Я люблю вас, люди-человеки,
и стремленье к счастью вам прощу.
Я теперь счастливым стал навеки,
потому что счастья не ищу.

Мне бы — только клевера сладинку
на губах застывших уберечь.
Мне бы — только малую слабинку —
всё-таки совсем не умереть.

1977

Когда-то он сказал, что написал 120 тысяч строк, и от 70 тысяч хотел бы отказаться. Напрасно. Это написано не только им, но и Судьбой.

Есть редкие в мире стихи, которые звучат, как молитвы. Стихи-молитвы я читал у Ахматовой, Цветаевой, Мандельштама, слышал у Евтушенко и Ахмадулиной. Я не могу объяснить, как это можно почувствовать, это различается потайными фибрами души человека, когда слыша их, хочется плакать, прощать всех, и очищаться слезами, и словами этих стихов.

Закон есть непреклонный:
в ком дара нет любви неразделенной,
в том нету дара Божьего любви.
Дай Бог познать страданий благодать,
и трепет безответный, но прекрасный,
и сладость безнадежно ожидать,
и счастье глупой верности несчастной.
И, тянущийся тайно к мятежу
против своей души оледененной,
в полулюбви запутавшись, брожу
с тоскою о любви неразделенной.
Ты мечешься, ты мучишься, грустишь.
Ты сам себе все это не простишь.
И только та прозрачная рука
простит, хотя обида и тяжка,
и только то усталое плечо
простит сейчас, да и простит еще,
и только те печальные глаза
простят все то, чего прощать нельзя…

Я оставляю вас с этими строчками, и переведенным четверостишьем француза Теофила Готье, которое, как будто специально предназначено Евгению Евтушенко:

Таким и должен быть поэт
на грани ярости и смерти,
Когда рождается ответ
из вечных вод и вечной тверди.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Михаил Моргулис: Вечный человек

  1. Дорогой Евгений Александрович! Спасибо Вам, я люблю Вас давно и безнадёжно. Я в Хайфе года четыре тому назад подписал у Вас несколько Ваших книг, читаю людям некоторые Ваши стихотворения лет 50… Очень хорошо написал Маргулис: «Некоторые Ваши стихотворения читаю, как молитвы…» Но этого я не могу сказать о любимых стихотворениях Мандельштама, Цветаевой, Бродского, Высоцкого. Они прекрасны по-своему…Но именно некоторые Ваши -молитвы. Здоровья, дорогой лирик на все времена! А «Всегда найдётся женская рука» и «Закон есть непреклонный» буду читать с восьмью последними строчками одними и теми же «Ты мечешься, ты мучишься, грустишь…» очень давно. лет 40 или более читаю «Всегда найдётся женская рука…» Могучего Вам здоровья! Пожалуйста, как бывший до 90-го года харьковчанин, голосовавший за Вас в 87-м, и израильтянин с 90-го прошу: приезжайте ещё в Израиль! Ждём с нежностью и нетерпением, Хоть бы мне кто-то ЗА МОИ КРОВНЫЕ ГРОШИ скопировал книжку, изданную в Полтаве… Именно там о футболе послевоенном и инвалидах войны… Потрясающе…

  2. Как время летит! Евтушенко никогда не был толстяком, но чтобы так…
    Время летит — стареем.
    Жаль, что поэт не получил Нобелевской премии. Какого уж дерьма навалил на него Бродский, а тот даже не защищался.
    IMHO, по большому счёту — эгоист и порядочный человек.

Обсуждение закрыто.