Михаил Идес: Рассказы

Loading

Что Вам сказать об этой женщине?
Великий Педагог и Учитель милостью Божьей. Многодетная мать — её ученики, все до единого, были её детьми. Икона стиля для коллег и школьников старших классов. Умница и просто красавица даже в свои преклонные годы. Мама!
Это — моя Мама.
Новая книга. Я принимаю твоё имя как свой псевдоним.
Это всё, что я сегодня могу сделать ради твоей памяти.
В одну воду…

Рассказы

Михаил Идес

Сродство Душ

Цоко — та, цоко — та, цоко — та…

— Михал Юрьич, извольте же пришпорить, они уже наверняка вышли на Сенатскую и встали в каре…

— И Великий Поэт с ними?

— Всенепременно. Где же ещё быть Александру Сергеичу в минуты сии…

— Тогда — в карьер…

И, приподнявшись в стременах, мы понеслись лихим аллюром туда, где равняли ряды будущие герои страны своей — Декабристы.

Цоко — та, цоко — та, цоко — та…

* * *

Ды-дзынь! Ды — дзынь!!!

— Господи… уже семь… ну, ещё чуть-чуть, минуток пять… сего пять ми…

Ды-дзынь! Ды –

дзыыыыыыыыыыыыыыыыыыыынь!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

— Боже мой… ну чего ты орёшь?

— Я — будильник, ещё дедушкин, мне положено…

— Вот каждое утро хочу вас прикончить!

— Это кого?!

— И тебя, звенящая железяка, и этого дедушку…

— Не смей, щенок, о дедушке! Мы ж с ним всю Войну, всю Целину и нефтепровод «Дружба», а ну, подъём, внук героя!!!

Ды — дзыыыыыыыыыыыыыыыыыыыынь!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

* * *

Впадать после сна в реальность всегда мучительно.

Впереди день с хлопотами и преодолениями, а главное — расставание со снами и сновидениями в ощущении горькой утраты.

Конечно!

Меня в том далеком декабре 1825 года нет и быть не могло по факту рождения в двадцатом веке.

Пушкин Александр Сергеевич по ту пору был в ссылке, в Михайловском.

Лермонтов Михаил Юрьевич был отроком одиннадцати лет отроду.

Так что только дедушкины героические гены, мои юношеские фантазии и сродство душ с любимыми поэтами могли навеять такой сон.

* * *

Прошли годы. Вот некоторый итог. Вместо шевелюры — ёжик седых волос. Соколиный глаз туманится очками «для близи».

Пивное брюшко — реальность. Фигура, плечи, бицепсы — дым воспоминаний.

Память стала избирательной.

Когда был подписан Кючук-Кайнарджийский мирный договор с Турцией в 1774 году, помню, что принести из магазина кроме водки и сигарет — вспоминаю с трудом, по бумажке.

Это, так сказать, в минусе.

НО…

Люблю тебя, булатный мой кинжал,

Товарищ светлый и холодный.

Задумчивый грузин на месть тебя ковал,

На грозный бой точил черкес свободный.

… помню, Михал Юрьич. Оружие, ярый бой, иное другое, мужское

всё ещё живут во мне.

Я вас люблю — хоть я бешусь,

Хоть это труд и стыд напрасный,

И в этой глупости несчастной

У ваших ног я признаюсь!

… я, так же как вы, Александр Сергеич, адресую эти чувства своей любимой женщине и жене… по совместительству.

То есть, конечно, что-то ушло, но наше сродство душ безусловно

осталось.

* * *

США — страна Америка — была томительной и тёмной.

Томительной — потому что проделанный путь от дома в Москве и до гостиницы в Нью-Йорке был весьма утомителен.

Тёмной — потому что в гостиницу на Манхэттене мы приехали уже в ночи.

Побросав вещи «как есть» в номере на тридцать втором этаже, всей семьёй упали спать.

Утро, несмотря на привычные позывы организма, почему-то никак не наступало.

Пришлось встать.

Пробрался в темноте к вожделенному месту уже пританцовывая.

Поиски выключателя с внешней стороны ни к чему не привели, в отчаянии дернул дверь на себя…

Поток яркого дневного света пригвоздил меня. Утро. Яркое, звенящее утро.

Значит в номере просто задернуты шторы, и там ночь, а здесь, пардон, в сортире, яркое солнце, бьющее… в окно.

Вы знаете, я был в чужой стране, и оконный проем в туалете от пола и до потолка надо было просто … принять без обсуждений хотя бы потому, что вид, открывшийся с высоты 32 этажа, был захватывающим.

Эх, нет, нету рядом друзей моих сердечных!

Под ним Казбек, как грань алмаза,

Снегами вечными сиял… Что-нибудь подобное

сейчас изрек бы Юрьич.

Кавказ подо мною. Один в вышине

Стою над снегами у края стремнины…

Вот что-то этакое возгласил бы Сергеич.

Я ж, на стихи бездарный, свой душевный позыв смог отбить лишь прозой или Белым стихом.

Итак, влекомый позывами, обозревая с высоты птичьего полета… как тогда… как они… стихую:

Смотрю в окно,

Сижу,

Какаю,

МАНХЭТТЕН ПОДО МНОЮ!

Как я был Грузином

Живет ли в Вас такое?

Это может быть предмет, явление, возможно, человек, которого вы не знаете — видели смутно, слышали о нем краем уха, но любите — Его или Это совершенно безотчетно, не разбирая причин, просто по факту самого существования.

Вот я люблю лошадей. Всех вместе и каждую по отдельности. При этом о лошадях знаю мало, верхом — несбыточная мечта — никогда не ездил, ухаживать не приходилось, даже из боя верный конь меня израненного не выносил.

Или, допустим, Цирк. Я не родился в опилках, как говорят о своих детях цирковые, но цирк люблю до трясучки, любой — Большой городской стационарный или Маленький перекати-поле шапито, и со львами, и с зайчиками, и с атлетом — силовым жонглером, и с женщиной-каучук, которая своими изгибами тревожила мою детскую сексуальность. Атлеты были для меня примером, я старался им подражать — какие-нибудь гантели или гири всегда есть в моем доме… в неприметном углу…

пыльные. С тётей, которая гнется и так и эдак, получился конфуз, ни одна моя женщина в постели не смогла повторить ничего подобного. Но Цирк для меня — Forever! — это непреходящая любовь в целом, а также желание накачать мышцы, как у того дяди, и найти женщину, которая сможет принимать позы, как та тётя.

* * *

Теперь конкретнее, что называется, ближе к теме.

Тема: Грузия и Грузины.

Я не знаю, когда и как это во мне началось, но мне кажется, что Грузию и Грузин я любил всегда. Пытаюсь, конечно, восстановить реперные, начальные точки, и получается, что это было мужское грузинское пение и мой однокурсник — грузин Жорка.

Итак.

Первое. В прошлой жизни я музыкант, родился в музыкальной семье, мои родители были профессиональные слушатели и знатоки классической музыки. Поэтому к тому моменту, когда я услышал пение Грузинского мужского хора, я имел достаточный музыкальный опыт, чтобы понять — это ни с чем не сравнимо, это потрясает и завораживает, и от этого звучания невозможно оторваться.

И знаете, самое убойное то, что это многоголосие можно услышать не только на концерте. Так поют за Грузинским Столом все присутствующие, не сговариваясь, расплетаясь на голоса сразу, как только зазвучит знакомая песня… а равно и незнакомая, и совсем даже не грузинская, а, допустим, русская или украинская, да хоть французский шансон, — за грузинским столом песнь оленевода Кола Бельды будет звучать в спонтанной грузинской аранжировке так, что захочется встать, наполнить Рог вином и от переполняющих чувств оросить веко скупой мужской слезой.

Второе. Мой сокурсник и по совместительству грузин Жорка был невероятно красив, щедр и почти всегда при деньгах.

Красив и приятен он был, прежде всего, для наших девочек. Они на нем висли сразу по несколько особей, а он, не заморачиваясь моногамностью, ухитрялся удовлетворять их всех, во всех смыслах этого слова.

Щедрым он был, как Хатами-Таи. Правда верблюдов, чтобы кормить бедняков, он каждый день по десятку не резал (наверное, верблюжатину просто не умел готовить), поэтому вечно голодных студиозусов подкармливал чем-то другим, вернее тем, что ел или имел в наличии сам.

И последнее, деньгами он сорил как Крез. Всегда с плеча, не пересчитывая остаток, сколько имел — столько и тратил, но, в отличие от того же Креза, денежки у него имели свойство заканчиваться. И тогда гордый грузин Жорка переставал есть, пить, чего-либо желать.

Так продолжалось до момента их появления — степухи, перевода от предков, парнуса от халтуры на свадьбе или в кабаке. Дальше вновь возникал Крез-Жорка, и вновь все крутилось по грузинскому кругу: красота — щедрость — деньги.

И,

для того чтобы, так сказать, увековечить его славный образ, ещё раз назову его имя — Жора Манукян…

…Вот, думаю, сейчас нынешние умники и знатоки в национальных вопросах отрываются!

— Да знаю, знаю, не орите! ТЕПЕРЬ знаю, что Манукян — это армянская фамилия, и Жорка, конечно, был армянин, а не грузин, но это сейчас…

А ТОГДА:

Первое. Всех тех, кто с гор Кавказа, мы называли и считали Грузинами.

Второе. Всех, кто из средней Азии, мы считали Узбеками.

Третье. Любой представитель народов Крайнего Севера для нас был Чукчей.

Четвертое. Наши сокурсники из Вьетнама, Кореи, Камбоджи были для нас Китайцами.

Пятое. Была, правда, одна национальность, которую

идентифицировали точно и без ошибок. Но это как исключение в общей картине Советского индифферентного интернационализма.

Вы спросите, откуда такая безграмотность, в общем-то, даже оскорбительная? А дело в том, что людям определенного уровня культуры тогда, а для некоторых и сегодня, пофиг какой ты, человек, национальности, лишь бы ты, человек, был Человеком. Поэтому то, что Жорка оказался армянином, в моем восторженном отношении к Грузинам ничего не поменяло.

* * *

Итак, в Грузию к Грузинам я стремился, но карта все никак не ложилась. Неожиданно, прямо-таки «вдруг», родное министерство сподобилось обо мне вспомнить и отправило по путевке подлечиться в радоновых ваннах Цхалтубо, который аккурат рядом с Кутаиси.

Так состоялась моя первая встреча. При этом багаж воспоминаний накопился в отдельных фрагментах сразу и, что характерно, с моим личным, непосредственным участием.

Поэтому, припадая к памяти: 

Эпизод первый.

Сказать, что я люблю поесть — это ничего не сказать. Я поесть люблю не просто, я сам готовлю, я, как Хоботов в фильме «Покровские ворота», Кулинар. На моих белых ручках присутствуют две трудовые мозоли, обе на указательном пальце правой руки. Они называются Поварскими, так как происходят от частого общения с большим — основным — поварским ножом.

И к этому — самое главное — надо прибавить неутолимую жажду пробовать незнакомые блюда и яства, особенно из репертуара национальной кухни.

Так вот. Если вагонные колеса для всех пассажиров поезда Москва-Кутаиси выстукивали банальное «тук-тук, тук-тук», то для меня, ожидавшего страстной встречи с Грузинской кухней, они пели: «Хар-чо, хар-чо, шаш-лык, шаш-лык…», и это был только основной голос, как минимум в терцию звучало: «Л — о — б — и — о, с — а — ц — и — в — и, хванчкара, хванчкара…» и в басах: «Цинандали — хачапури, цинандали — хачапури…».

Казалось, если я не удовлетворю свой кулинарный голод, что-то главное в Грузии и Грузинах мною будет утеряно. Поэтому в первый же день, даже до конца не обсохнув после ванны, где меня замачивали в радоне, я ринулся искать какую-нибудь местную едальню, желательно чисто Грузинскую.

Сказано:

— Ищите и обрящете.

И ещё:

— Господь всегда благоволит праведникам и дуракам.

Видимо поэтому местную Хинькальную я нашел сразу, за первым поворотом.

Вообще, в России это была бы просто Столовая, причем Рабочая Столовая для работяг, а здесь это была Рабочая Хинкальная, тоже для работяг, только не русских, а, как вы догадались, грузинских.

Встав в очередь на раздачу, я оказался среди местных. Четверо грузин стояли передо мной, трое — сзади.

Очередь неспешно двигалась. Меню было аскетичным: харчо, хинкали и Канпот. Нет, я абсолютно правильно написал — «Канпот». Напиток этот был интернациональным в СССР, именно так и произносился, и рецепт, запоминайте, для всей страны был един: на ведро воды два чернослива, три сушеных яблока, горсть изюма и ложка сахара.

Очередь шла. На верхней полке перед поваром на раздаче стояли три люминивых… (ну, хорошо, пусть будет «алюминиевых») тарелки.

В первой — красный перец.

Во второй — черный перец.

В третьей — зелень рубленая.

Движения повара были доведены до автоматизма. Сначала он наливал харчо, далее, не глядя, следовали три движения от трех верхних тарелок — щепоть (если не сказать горсть) черного перца, щепоть красного перца, щепоть зелени — и всё это в харчо. Затем накладывались хинкали, и три движения повторялись с той же последовательностью и неизбежностью, единственное, куда он не сыпал эти три ингредиента (видно было, что с сожалением), это был Канпот.

В принципе, Тенгиз, так звали повара, глаз на клиента не поднимал — кормить надо было быстро, люди все были знакомые, в меню три блюда — говорить не о чем. Поэтому когда подошла моя очередь, он не поднимая головы налил мне харчо, положил хинкали, щедро сдобрив и первое, и второе содержимым трех тарелок.

Здесь надо сказать то, что все и так знают. Грузин — это прежде всего радушный и щедрый хозяин, для него гость в любом виде — гость его дома, гость его города или гость его Грузии — понятие священное и нежно оберегаемое. Поэтому тому, что произошло дальше, удивляться не стоит. А произошло, вернее, прозвучало следующее:

— Тенгизик, дарагой, наш гост это ест нэ будэт!

— Пачему?

— Увввах! Чито ты нэ понимаешь — НЭ СМОЖЕТ!!!

Тенгизик поднял голову, увидел меня и ласково сказал:

— Извини, генацвале, оставь, счаз другое дам, бэз пэрца.

Товарищи, земляки! Россияне!! Ну не мог я дать слабину и опозорить Россию-матушку. Мы, то есть я, тоже гордые!!!

— Почему это «ест нэ будэт», и что значит «бэз пэрца»? Жалко, что ли? ДЛЯ ГОСТЯ ЖАЛКО?!!!

— Чито ты, что ты, дарагой, какой «жалко», слюший, бэри сколько хочешь, бэри…

И я взял.

Сверх положенного я добавил в каждое свое блюдо ещё три щепоти — щепоть красного перца, щепоть черного перца, щепоть зелени.

Всё. Очередь молчала…

Осознав своё величие, я также осознал ещё две вещи. Первое — я забыл Канпот, второе — из-под зелени и перца ни харчо, ни хинкали уже видно не было… вообще… но отступать было некуда.

Сначала я вернулся к раздаче.

На пустом подносе — канпот закончился — сиротливо стоял один неполный стакан.

Тенгиз:

— За канпот дэнэг, дарагой, нэ надо.

Я, положив на прилавок гривенник:

— Сдачи, дарагой, тоже — НЭ НАДО!!!

Вторично ублажив свою гордость, или дурость, я с полупустым стаканом сел за стол.

Грузины молча ели, но ели медленно, по напряженным затылкам я понял, что они чего-то ждут…

Итак, первым было Харчо. Незаметным движением я постарался отогнать перцы в сторону, и смело запустил первую ложку в рот.

… В роте, или во рту, неважно, рвануло так, что хинкальная с грузинами визуально перестали существовать …

Нет, утирая слёзы, думаю, РУССКИЕ, особенно я, НЕ СДАЮТСЯ!

И, отодвинув харчо, придвинул к себе хинкали.

… Если б я знал, если бы я только знал, что количество перца внутри хинкалей равнялось количеству перца, посыпанного сверху…

… Рука инстинктивно нащупала стакан. Полканпота улетели в глотку, как в бездну, но эти глотки живительной влаги дали возможность осознать действительность.

Из-за плеча на мой стол стали опускаться полные, нетронутые стаканы с канпотом, их ставили те самые Грузины, которые до этого молча сидели за столом. Отдышавшись на третьем стакане, я смог сказать «СПАСИБО».

Меня дружески похлопали по плечу:

— Ничего, дарагой, маладэц. Шен намдвили картвели хар!

— Что?!

— Ты — настоящий Грузин. 

Эпизод второй.

Сегодня, на второй день, я вознамерился посмотреть древний Кутаиси, вторую столицу Грузии.

Автобус стартовал прямо от долины источников в Цхалтубо и должен был домчать меня до центра Кутаиси. Всё, абсолютно всё было замечательно. Осеннее солнышко ласково грело, в открытые автобусные окна задувал попутный ветерок, люди в салоне все улыбались — так мне казалось, душа пела, автобус летел.

«Автобус летел»? Ну, в общем, да. До определенного момента. То есть ровно до городской черты, а дальше он вдруг пополз, как сонная муха по стеклу. (Знаетэ, такой кауказкий, такой лэнивий грузинский Мух с длиний нос)

Сначала я на скорость не обращал внимания, но потом появилось ощущение, что еду я не на рейсовом автобусе, а на Ритуальном, и мое легкомысленное настроение никак не соответствует скорби происходящего. Причем скорбел, видимо, весь Кутаиси, потому что поток автотранспорта в попутном и встречном направлениях двигался так же медленно и печально.

Правда печаль при этом окружающими выражалась как-то странно. В автобусе сидящие и стоящие мужчины вдруг стали недовольно бурчать друг с другом. Я посмотрел в окно, в ближайших Жигулях сидели четверо грузин, которые общались, отчаянно размахивая рукам. Аналогичные эмоции кипели и в других автомобилях. Мне, если честно, казалось, что некоторые легковушки, в которых буйствовали такие же страсти, и едут, и подпрыгивают на ходу одновременно.

Да, сказал я себе, вот смотри, вот они — священные национальные особенности, которые ты так хотел познать. Мы плачем и причитаем, а они в Грузии выплескивают эмоции, и, как мне кажется, я понял: чем горше Горе, тем эмоциональнее ведут себя Грузины.

— Скажите, кого сегодня у Вас хоронят?

— Как «кого хоронят», дарагой?

— Вы знаете, сам я не местный, только приехал, хотелось бы посочувствовать вашему Горю, но я не знаю, кто у вас умер или погиб, И КОГО ХОРОНИТ ВЕСЬ КУТАИСИ…

… По-моему, ко мне развернулся весь притихший автобус. Грузины и грузинки смотрели на меня с жалостью и опаской.

Одна из пожилых женщин стала уступать мне место:

— Синок, дарагой, садысь. Дарога била трудной, долго эхал к нам, узтал… Смотри, видишь, вот у меня в банке Мацони, свэжий, внукам везу — хочшь? Не хочшь, ладно… Скажи, синок, пачему говориш «хороним», зачем… у тэбя голова нэ балит?

— Нет, бабушка, не болит, спасибо за участие… то есть у вас в Кутаиси всё в порядке, все живы?

— Синок, ты когда-нибудь слышил, ест такой город Одесс…

— Да, я …

— Слюшай, зачем бабушку пербиваишь?! Гаварю тэбе, ест такой город, они там пают такую песню: «Я вам нэ буду гаварить про вэсь город, потому что Одесс очнь балшой», да, так и поют,… поэтому я тэбе нэ могу сказат про весь Кутаис… но я пока жива!

— Очень, очень хорошо, я очень рад,… НО ЧТО Ж ВЕСЬ ГОРОД ЕДЕТ КАК НА ПОХОРОНАХ?!

И тут грузинские мужчины сорвались с мест, обступили меня, руками размахивают, толкаются и никак не вспомнят, что я не грузин и по-грузински ничего не понимаю.

— Грузины, — кричу я, — Я НЕ ГРУЗИН, скажите кто-нибудь по-русски!

Мужчины враз затихли, и только один с напряжением, подбирая слова, сказал:

— Панымаишь… у них… месячны…

— ЧТО?!!

— Месячны…

— У кого?

— Увэ ГАИ…

Я ошалело смотрел на говорящего. Хорошо, что рядом сидела интеллигентного вида дама средних лет. Она наклонилась ко мне и на хорошем русском сказала:

— Я сейчас Вам всё объясню, — и зачем-то тихо прибавила:

— Вы только не смущайтесь, я врач-гинеколог. Так вот, он Вам сказал не «…месячные у ГАИ», а Месячник. У нас так проходит МЕСЯЧНИК БЕЗОПАСНОСТИ ДВИЖЕНИЯ.

За что я особенно люблю Грузин?

* * *

За семейственность и почитание старших младшими. У них это в крови, в корнях, в основе. Я видел разноцветную или разномастную кладку в грузинских домах. По этой кладке можно было читать историю грузинской семьи. Рождались дети — дом достраивался, рождались внуки — дом достраивался, рождались правнуки — и Дом Достраивался. На грузино-советских шести сотках стоят дома, которые в процессе роста съели эти шесть соток почти без остатка. Конечно, во дворе тесно, но в доме хватало место всей большой грузинской семье, всем, и старым и малым, без исключения.

А кто в грузинском доме хозяин, кто самый главный? Как кто? Кто старше, тот и главней, кто самый старший, тот и самый главный! Что проще?

Но есть, конечно, и здесь свои проблемы.

Если дедушка Автандил сказал: «Да, можно», а бабушка Нино сказала: «Нет, нельзя», — возникает семейная коллизия.

Поэтому, когда дедушка Автандил тихо, в отсутствие бабушки Нино, спрашивает: «Вы это сделали?», умная грузинская семья отвечает:

«ДА».

А когда бабушка Нино тихо, в отсутствие дедушки Автандила, спрашивает: «Я надеюсь, вы этого НЕ сделали?», умная грузинская семья отвечает: «Нет»…

Хотя все всё сделают, как сказал дедушка Автандил, потому, что он МУЖЧИНА в семье, а значит — главный, а «Да» или «Нет» бабушка Нино потом забудет…

Теперь, прости меня Господи, к месячнику безопасности движения в Кутаисском варианте. Во-первых, вы не поверите, по всему городу были расставлены временные знаки ограничения максимальной скорости с цифрой «20». Да-да, не сорок, не тридцать, а ДВАДЦАТЬ!

Я ранее не то что такого не видывал, но даже представить себе не мог. И вот та надо было ездить целый месяц? Караул! Я не выдержал бы, это точно. А что тогда говорить о темпераментных грузинах? Что б они могли терпеть эти месячные издевательства? Нет!!! А вот и не «Нет», а ДА! Мучились, кричали, возмущались… но терпели.

Как! Пачему?

Объясняю.

В ГРУЗИИ, понимаете ли, УВАЖАЮТ ГАИ, В ГРУЗИИ УВАЖАЮТ МИЛИЦИЮ! С детства. Как старших, как главных, как дедушку Автандила и бабушку Нино.

Обогнать машину с милицейской окраской было недостойно, невежливо, всё равно как на дедушкино «Да» сказать «Нет», а на бабушкино « Нет» сказать «Да».

Поэтому,

ровно на перекрестке, на красный свет, первой у светофора вставала милицейская машина с мигалкой, на зеленый она трогалась и ехала дальше со скоростью 20км/час. Сзади, не обгоняя, с той же скоростью ехал выпрыгивающий из себя, из машины, из всего, что только можно, остальной грузинский народ.

Когда я понял и переварил все, что рассказали мне про Месячник грузины, я от обиды за весь Кутаиси, за всех грузин из Кутаиси, начал орать:

— Да как же так можно, да как же вы терпите…

— Вах! А чито би ты издэлал, дарагой?

— Как что?! Не знаю, разнес, разорвал бы голыми руками их тачки с мигалками!!!!!!!!!!

— Вот, — сказала бабушка с мацони, — ты адын издэсь настоящий мужчина.

Маладэц! Шен намдвили картвели хар!!! 

Эпизод третий.

Сегодня, на третий день, в моем санатории — «Вечер Измен, Любви и Страсти».

Вижу сразу — вы не поняли.

Тогда попытаюсь спеть одну из самых известных песен ушедших времен (вспомнить бы текст):

Стоят девчонки,

Подняв юбчонки,

Штанишки в руках теребят…

По-моему, где-то так, не суть. Там главное — число повторяющегося неравенства — десять к девяти— это когда на десять девчонок по статистике девять ребят.

Ну, догадались? Да танцы же это:

«танцы-шманцы-обжиманцы»

ну!..

При этом гендерный расклад в советских санаториях и домах отдыха всегда был с перевесом женщин и недобором мужчин.

А всем ведь надо, всем ведь хочется, а тут этих, которые самцы, как всегда мало, поэтому и стоим в сторонке и нервно теребим… 

Так, кто сказал: «Я не такая, мне не надо…»?

Положи книгу, можешь дальше не читать!

Не кладешь!? Тогда не надо этой ромашковой невинности. Все парнорасселенные, что мужчины, что женщины, чуть ли не в первый день договаривались с соседом или соседкой, что, дескать, если один из нас придет в номер не один, то второй — пойдет нюхать горный воздух… возможно, на всю ночь.

Значит, помывши шею и надев чистую рубашку, шествую на «Вечер танцев».

Вообще-то, в основном, чаще всего, как правило, можно сказать, в общем-то, регулярно, э-э-э ,… я мужчина НЕПОКОБЕЛИМЫЙ… но не отдаться общему флеру, общей ауре, общему настроению, исходящей волнами, неиссякаемой и одновременно ищущей влюбленности, невозможно.

Ищу, так сказать, свою Ундину (русалку из Цхалтубской ванны)…активно, но без суеты… с достоинством.

Именно поэтому далеко не сразу я ощущаю пристальный взгляд, устремленный на меня со сцены, где безраздельно царствовал Распорядитель танцев и штатный затейник. Но самое интересное, что, когда мне пришлось обратить на это внимание, я сам начал смотреть на него практически неотрывно. 

Так. Если вы предположили, что дальше речь пойдет о гомо-педро отношениях, вы — извращенец! Тьфу на вас!!!

В объявленный перерыв мы, не сговариваясь, пошли навстречу друг другу.

— Здравствуйте! Я Зураб, я вас где-то видел, где-то мы встречались.

— Здравствуйте! Я Михаил, два дня как приехал, в Грузии первый раз, но я вас тоже где-то видел.

Перебрав все варианты, мы не нашли возможных точек былых соприкосновений. Но при этом, вроде как уже познакомились, расходиться сразу не стали, а пошли к Зурабу в его служебную комнату. Как только он открыл дверь, я увидел внутри на стене афишу Государственного Грузинского Ансамбля Танца с молодым Зурабом на первом плане в национальном костюме. Кричу:

— Зурабчик, дорогой! Я тебя встретил, я тебя нашел, столько лет прошло, ты помнишь семьдесят пятый, юбилейные концерты в Лужниках…

— Мишико, генацвале, это ты, не может быть!!!

Вы, конечно, скажете: «Ну и что? Ну, подумаешь, стоит ли об этом всем рассказывать?»

Об этом, может, и не стоит, но вслед за этой встречей произошло Чудо.

Я ИЗЛЕЧИЛСЯ!!!

Я излечился от всех болезней, от которых должны были меня спасать в санатории: в ваннах, у терапевта, у невропатолога, у массажиста, у физиотерапевта…

После встречи с Зурабчиком мы стали лечиться вместе. Ходили и ездили в разные места, к разным людям и все время, клянусь, лечились. Всего, конечно, не упомнишь, боюсь ошибиться. Но куда мы НЕ ходили, могу сказать точно.

Мы не ходили: на ванны, к терапевту, к невропатологу, к массажисту и к физиотерапевту. 

* * *

Кстати.

Приехал я домой, как огурчик!

(Лекарство в четырех пластиковых бутылях привез с собой.)

Я, в принципе, готов дать Вам рецепт моего излечения… но боюсь… Вы столько не выпьете!

* * *

Утро следующего дня.

Я собираюсь на ванны после завтрака. В дверь стучат. Входит Зураб.

— Ты куда? Какие ванны! Нас ждут.

— Скажи кто?

— Как кто? Все старики, все кто работал те концерты в Москве, они тебя помнят! Скажу по секрету, подарки тебе приготовили, стол накрыли, поехали!!!

И мы, естественно, поехали на базу. На репетиционную базу Государственного Грузинского Ансамбля Танца.

Нет, я не буду описывать застолье, не может быть, чтобы вы не знали, не слышали или сами не были гостем за грузинским столом. Для такого повествования у меня просто не хватит красок. Но несколько моментов стоит отметить:

Мне сразу подарили Афишу тех лет, где расписались все артисты ансамбля, и старики, и молодежь.

На меня сразу надели Сванскую шапочку, которую я стал носить не снимая (в дальнейшем мы ещё к ней вернемся).

Меня заинтриговали, сказав, что главный подарок впереди…

Дальше.

Дальше было: «Дорогой, №1», «Дорогой, №2», №3, №4…№10… №20 и так далее. Здесь нумерация — это тосты, которые произносились в мою честь, и где каждый начинался словом «ДОРОГОЙ!».

Вы знаете, оказывается, надуть можно не только воздушный шарик, накачать можно не только колесо, надуть и накачать лучшими эпитетами, лестными отзывами, наилучшими пожеланиями можно и человека.

Меня всем этим так накачали, что из-за стола я окончательно вышел надутый, как самодовольный индюк. Меня распирало. Я, на хрен, и близко не мог представить, какая я замечательная личность, родные папа и мама не смогли бы описать столько достоинств, которые во мне обнаружили присутствовавшие грузины. Меня просто-таки пошатывало и вело в сторону переполнявшее личное осознание и неповторимость.

 Так. Кто сказал, что я просто нализался?! Тьфу на вас ещё раз!!!

 Мишико, пойдем теперь к молодежи, они ждут, ты им должен сказать…

И мы прошли из буфета на сцену.

А на сцене шла репетиция. Шла отработка движения парами в коронной манере всех горских народов. Говорят, что есть до сих пор неразгаданный секрет движения девиц из ансамбля «Березка», дескать, не идут они, а плывут по сцене, и никто не знает как.

«Никто не знает», а я вот знаю! Они не идут, это точно, они просто ездят по сцене на скейтах с моторчиком, которые у них спрятаны под подолом.

А вот, как плывет в танце грузинская пара — он и она — это загадка не для мозга, это загадка для души.

Я утверждаю: ни в одном танце народов Мира не присутствует одновременно столько любви, страсти и целомудрия.

Глядя на проплывающие пары, я расчувствовался, хотел смотреть на это долго и не отрываясь.

Но, увидев нас, музыканты замолчали, танцоры остановились, и все стали хлопать.

— Это они тебя так встречают Мишико, это тебе аплодисменты, скажи им…

— Не хочу.

— Не хочешь… почему не хочешь, а что ты хочешь, дорогой, скажи!

— … я хочу к ним, в круг, ик… хочу как они, ик… хочу с ними, ик… пусть меня научат этой грузинской поступи…

Конечно.

Конечно, меня тут же поставили внутри круга. Передо мной пошел молодой солист ансамбля (на всякий случай: я тоже на тот момент был не стар). Плечи мы оба расправили и отвели назад, руки подняты до уровня газырей, живот всосался и затаился в районе позвоночника.

Я застыл от головы и до колен, и только низ ног, приподнявшись на мысках, тихо семенил по кругу.

На втором круге вдруг заиграл Гармони (грузинский аккордеон), ударил Доли (грузинский барабан), запели грузинские Зурна и Дудук.

На третьем круге я остался один, все танцоры стали отбивать возрастающий темп хлопками.

На четвертом круге совершенно неожиданно передо мной в движении встала молодая грузинская танцовщица. Боже мой, какая это была козочка, с какой невероятной грацией. Талия — пол-

Гурченки, руки, отведенные назад — как два лебяжьих крыла, на меня посматривает искоса, из-под скромно опущенных ресниц, лицо — чудесной горской красоты, ступни — миниатюрные, несут её рядом со мной, на моей орбите, на моем дыхании.

На пятом круге: «Всё. Женюсь!» Женюсь на этой грузинской лани.

Не важно, кто она, кто её родители, кто друзья. (После недавно услышанного о себе во время застолья, в своих достоинствах я не сомневался.) Мы будем идеальной парой, у нас будут красивые дети, и мы всегда будем есть Шашлык и пить Хванчкару.

На шестом круге эту идиллию попытался разрушить какой-то танцор, который, неожиданно оттеснив меня, пошел в паре с моей козочкой.

Ха!

Он просто не гонялся, как я, на беговых лыжах. Резко ускорившись, незаметным движением бедра я снес его с дистанции, и, раздувая ноздри, вновь гордо пошел за моей грузинской красавицей. Но грузин, видимо, не понял, что мы уже практически Муж и Жена, и, нагло проскочив под моей правой рукой, вновь встал между нами.

Ну, этого я стерпеть не мог, и…

Зурабчик вытащил меня из круга:

— Ты с ума сошел, у тебя жена и ребенок, а это её жених!!!

— Какая жена, какой ребенок? Ик. Это я жених, ик. Дайте кинжал, ик.

ЗАРЭЖУ!!!

Меня быстро вернули в буфет к столу. За меня еще раз быстро выпили

и быстро погрузили в машину Зураба.

Мы ехали молча.

— Зурабчик, а куда мы едем?

— Везу тебя в санаторий.

Пауза.

— А где главный подарок?

— У меня.

Пауза.

— А что это?

— Кинжал.

Пауза.

— Зурабик, а что ж ты мне его не отдаешь?

— Потом отдам…горячий ты больно… никогда бы раньше не подумал, что ты прямо…

— Что?

— Не что, а кто.

— Ну, и КТО?

— «Кто?» Шен намдвили картвели хар! Черт меня побери!

Эпизод четвертый

Несколько дней мы с Зурабом не пересекались. Он где-то пропадал, я же отдался живительному Радону и посетил несколько разных ванных корпусов, включая павильон №6, знаменитый тем, что в нем находилась личная ванная комната И.В.Сталина.

Вопрос:

— Чем я наслаждался в эти дни?

Ответ:

— Грузинской сопричастностью, Грузинским единением, Грузинской идентичностью.

Вопрос.

— А попроще можно излагать, так сказать, не выпендриваясь?

Ответ:

— Канэчно, дарагой, канэчно!

Просто с момента дарения сванская шапочка прилипла к моей макушке — это раз, по тем временам я носил усы, как Киса Воробьянинов, радикально черного цвета — это два, после вышеописанного урока танца я стал ходить с расправленными плечами и гордым взором — это три. И…

И?

И меня стали принимать за грузина, клянусь!

Абсолютно незнакомые люди здоровались, что-то спрашивали, что-то говорили мне по-грузински. Мне это было приятно, меня принимали за своего. Я сколь можно долго тянул паузу, не открывая рта и наслаждаясь достигнутой идентичностью, а потом, когда не ответить уже было не вежливо, я начинал забавную игру под названием «А я не грузин».

— Извините, я не понял, что вы сказали, — говорил я по-русски.

Мне ещё несколько раз, с удивлением, повторяли сказанное по-грузински.

Я смущенно мотал головой и повторял, что я не говорю по-грузински.

Дальше наступал щекотливый момент.

— Нэ хочишь?!!!

Отвечать надо было быстро, потому что за «нэ хочишь» могли и побить. Поэтому, улыбаясь и приложив руку к сердцу, я пытался объяснить, что я не грузин, что я из России, из Москвы.

— Нэ может быть!

— Почему?

— Как пачему, ти ув зеркала себя видел?

— Нет.

— Нэт? Пасматри: Шен намдвили картвели хар!

Эпизод финальный

У меня оставалось около десяти санаторных дней и тягучая, я бы сказал тягомотная, курортная жизнь категорически и окончательно надоела. И тут, очередным утром, при выходе на ванный променад (с полотенцем, естессено, на плече) я столкнулся с Зурабиком, который находился в предельно нервозном состоянии.

— Что случилось, Зураб. Почему ты то выносишь, то вносишь барабаны? То грузишь их в машину, то вынимаешь?

— Ой, беда, беда, беда… что делать, как быть?!

— Так, стоять! Объясни толком, что стряслось?

— Свадьба… беда… барабанщик…

— Остановись, я тебе говорю, что «свадьба, беда, барабанщик»?

— Миша, друг, у нас сегодня «халтура», игра на выезде на богатой сванской свадьбе. Глава района женит среднего сына.

— Так это же хорошо!

— Да, но у нас беда. Заболел барабанщик, тридцать девять температура, встать не может…

— Зурабчик, а что вы играете — «национальные дела»?

— Нет, для стариков будет играть местный национальный ансамбль, а мы для молодежи — обычную советскую эстраду.

— Ну, хочешь, я поеду?

— …зачем?

— Склеротик, память включи, с кем ты меня впервые увидел на сцене?

— Э-э, с Якутяночкой, с Маргаритой Суворовой, вы ещё тогда в перерыве между концертами рванули «по джазу».

— Вот, уже теплее.

— Да, но ты был за роялем.

— А потом, на следующий день.

— Подожди, не может быть!!!

— Может, может… Её барабанщика по «скорой» увезли с аппендицитом и…

— И ТЫ СЕЛ ЗА БАРАБАНЫ!!!

— Ну наконец у склеротика состоялось прозрение…

— Мишико, дорогой… то есть ты поедешь с нами, ты нас спасешь?!

— Поеду, друг я тебе или не друг, а насчет «спасешь» — не знаю, не играл лет пятнадцать…

* * *

В дороге напряженность несколько спала. Зураб вел машину с просветленным лицом, я полностью отдался созерцанию. Созерцать было что, но я вторично отказываюсь описывать красоту всего окружающего, как и в случае с грузинским застольем, бесполезно — «…лучше гор могут быть только горы…»

Когда мы приехали на место, стало не до созерцания вообще.

Моментально обозначилось противостояние эпох, культур, возрастов.

Первой точкой противостояния был местный национальный ансамбль.

Он занял лучшее место под сооруженным навесом, и мы долго делили пространство, чтобы выставить свою аппаратуру и инструменты.

Особенно меня раздражала огромная баранья папаха, которая почему-то лежала на полу перед «националистами» и которую они не только не собирались поднять и убрать, а, наоборот, берегли как зеницу ока.

Я было хотел спросить, для чего на полу папаха, как вдруг Зураб положил чехол от большого барабана уже перед нашим ансамблем.

Как выяснилось, основной заработок для музыкантов на таких мероприятиях это не оговоренная сумма, а «парнус» — деньги, которые благодарные гости будут класть именно в папаху и чехол.

Следующей точкой напряженности был образовательно-культурный уровень молодых. Они, молодые, учились и познакомились в тбилисском университете, и, фигурально выражаясь, жених давно ходил без кинжала, а невеста (как говорили, бойкая на язычок), потупив взор, не ходила с рождения. Поэтому первая часть свадьбы прошла в университетской общаге в складчину всех присутствовавших студентов и аспирантов, и, как с ужасом узнала жениховская родня, с нарушением всех традиций — невесту не крали, жених не лазил на крышу и белую птицу не выпускал, лезгинку танцевали всего один раз, из ружей в воздух не палили. По большому счету, старшее поколение ту свадьбу свадьбой не считало, и Свадебное Действо должно было состояться только сейчас, что называется, с чистого листа.

Но…

Если невестино подвенечное платье возражений почти не вызвало, то желание жениха и здесь, в горах Сванетии, появиться перед гостями в европейском костюме породило скандал. Начало свадьбы задерживалось, гости ждали, ближняя родня нервничала. Слава Богу, невеста — умница, красавица и, конечно, комсомолка, — что-то шепнула на ухо жениху, и тот согласился выйти к гостям как положено: в белой ахалухи со стоячим воротником, чоха с газырями, серебряный пояс с дедовским кинжалом.

Очередной точкой преткновения был сам по себе выход, вернее заход молодых в праздничное пространство под пологи и навесы, где собралось, по моим представлениям, человек пятьсот. Тамада подал знак, и национальный ансамбль начал было исполнять своё сокровенное. Одновременно к нам подошла подружка невесты и потребовала Мендельсона, отказать мы не могли и тут же жахнули Свадебный марш во всю мощь.

Вы знаете, если не считать самого Мендельсона-Бартольди, который гремя костьми переворачивался в гробу, остальной народ воспринял совокупление народного и классического как само собой разумеющееся. Лично же меня воспоминание о том эксклюзиве до сих пор продирает морозом по коже.

Дальше не спеша, под управлением очень уважаемого тамады потекла эта замечательная свадьба. К сожалению, оценить красоту тостов и пожеланий я до конца не мог. Я смутно догадывался, что первые пожелания и тосты относились не к молодым, а к старшим родов, которые сегодня женили своих детей. Сначала вообще пили не за присутствующих, а за ушедших в мир иной прапрадедушек, уважаемых людей рода, потом, видимо, перешли к ныне здравствующим, начиная, естественно, со стариков, потихоньку дошли до родителей и, наконец…

Здесь будет некое весьма важное пояснение.

Дело в том, что в России музыканты на свадьбе — лабухи — это обслуга. За общий стол их не сажают, деликатесами не обносят, кормят за отдельным столом, почти Христа ради. В Грузии статус музыкантов не только равен, а и превосходит статус гостя.

Музыкантов не берут с улицы или по объявлению. Это всегда чьи-то родственники, друзья или знакомые.

Они — музыканты — Гости.

Они, понимаете ли, нашли время, чтобы почтить нашу свадьбу. Им тяжело, потому что все отдыхают, а они работают, “…чтобы все отдыхали, гуляли, и чтобы наша свадьба была не хуже, чем у других, иначе позор!” Вот как много иного, недоступного моему пониманию, возлагалось на музыкантов. Поэтому и мы, и народники сидели за общими столами, поддерживали вместе с гостями тамаду и, естественно, со всеми вместе поднимали бокалы.

На чем мы остановились?

На том, что тамада вот уже часа два неспешно чествовал всех уважаемых людей и наконец, вроде бы, должен был добраться до жениха с невестой, которые сидели скромно и тихо.

Но, видимо, Бог нашей невесте безмерного терпения, присущего кавказской женщине, не дал, и вообще, она была Городской Штучкой, так же, как её родители, большинство родственников и друзей…

Поэтому как гром среди ясного неба вдруг прозвучало:

— Целоваться хочу! ГОРЬКО!!!

Молодая подала команду. Молодые застоявшиеся гости тут же встрепенулись, сломали все благолепие горской свадьбы и после криков “Горько” ещё и включили счетчик на длительность поцелуя:

“Раз, два… и до неприличия”. Единственно, чем невеста уважила гостей постарше, так это тем, что кокетливо прикрыла уголочком фаты сам процесс целования.

Здесь Тамада, всем своим многолетним опытом почуяв, что ситуация выходит из-под его контроля, подал знак ”националистам” начать танцевальную паузу. Но наша невеста опередила его, крикнув:

— Танец жениха и невесты.

Заиграли было лезгинку, но невеста остановила музыку и, повернувшись к нам, на выдохе произнесла:

— Вальс.

Да, танцевать она умела, и жених, кстати, тоже. После вальса последовала команда: “Танго”, потом из современного, что-то ещё, и ещё…

Между тем национальный ансамбль от обиды поднялся и полным составом ушел куда-то вдаль. Мы же работали на совесть и от души — больно хороша была пара молодых. Я быстро втянулся, освоился с “кухней” — барабанной установкой, вспомнил всё, чему учили — мастерство действительно не пропьёшь, начал петь вместе с Зурабом в местах многоголосия. Жизнь, как говорится, наладилась и не предвещала проблем, как вдруг раскрасневшаяся невеста скомандовала:

— А вот теперь — лезгинку!!!

Уваах! “Националисты” скрылись вдали, и, кроме нас, лезгинку играть было некому. Зураб, ощущая всю важность и ответственность момента, повернулся ко мне:

— Мишико… лезгинку…хоть как-нибудь, спасай!!!

— Зурабчик, не писай.

— Что?

— Заполучи.

И я повел тему, все больше и больше набирая темп. Гости, стосковавшись за время молодежных танцулек до своего искони родного, кровного, как по команде пошли в грузинский пляс.

Ух, я не знал, что делать, играть или смотреть на это национальное великолепие.

Молодые скрылись из вида, их куда-то оттеснили.

— Место жениху и невесте, — крикнул я по-русски.

— Место молодым, — в микрофон крикнул Зураб по-грузински и, повернувшись ко мне: — Играешь один, соло!

Люди расступились.

Молодые остались в середине круга одни.

Мои музыканты смолкли.

Я с барабанами тоже остался один.

Боже, куда делась Городская Штучка, как уместен был сейчас дедовский кинжал на поясе жениха! Здесь и сейчас танцевали истинные Грузины.

А за барабанами был кто?

Тоже ИСТИННЫЙ ГРУЗИН, без всякого сомнения!!!

Я взорвался всеми своими барабанными возможностями. К рукам подключились ноги, я ухитрился играть на всех барабанах и тарелках, бывших передо мной в наличии. Темп уже был запредельный. Гости отбили ладони, жених не выпускал талию невесты, поддерживая её в этом адовом темпе. Мои руки от напряжения отваливались.

Спас ситуацию Зураб. Оценив происходящее, он выхватил микрофон и крикнул: “ВСЁ!”

Наступила пауза, а потом как в театре раздались аплодисменты и восторженные крики гостей. От молодых такого явно никто не ожидал.

А молодые, повернувшись к музыкантам, стали аплодировать нам.

А молодая, вынув из букета белую розу, подошла и положила её мне на барабаны.

А я поймал себя на мысли, что готов был бы сам на ней жениться и…что это уже патология какая-то, и что мне надо бежать домой в Россию, потому что меня одного на всех замечательных грузинских женщин явно не хватит.

Гости вновь стали усаживаться за столы, ожидая продолжения торжества. Тамада набрал в грудь воздуха, но говорить стал не он.

Говорить стал Зураб, который после лезгинки микрофон из рук не выпустил.

Для меня в этом ничего удивительного уже не было, Зураб — гость, имеет право, и я занялся своими инструментами, которые разъехались в процессе лихой лезгинки.

Не сразу, но во время его тоста я стал улавливать своё имя. С интересом подняв глаза, я неожиданно понял, что вся свадьба смотрит конкретно на меня и виноват в этом Зурабик. Он что-то эмоционально вещал, естественно по-грузински, делая головой и руками пассы в мою сторону. Как потом выяснилось, говорил он примерно следующее:

Дорогие друзья!

Посмотрите на этого человека. Это — Мишико, мой друг. Нет, он не из нашего ансамбля, он не из Кутаиси, он вообще даже не грузин. Он приехал к нам в Цхалтубо из Москвы… подлечиться, приехал совсем-совсем больной. Но когда он узнал, что наш барабанщик не может встать с постели и не может играть на нашей свадьбе, Мишико сказал: «Поеду я, пусть я не буду лечиться, пусть я не буду ходить на ванны, но свадьба у таких уважаемых людей должна быть лучшей в Сванетии, лучшей во всей Грузии».

Вам хорошо, читатель, вы теперь знаете, что говорил тогда Зураб, а я-то не знал, мне не успели перевести. Поэтому когда ко мне подошли молодые — жених обнял меня, а невеста чмокнула в щеку — я не совсем понял, что происходит.

Мало того, тут на середину круга вышел старик, совсем старик. Он поднял руку — все моментально стихли, он что-то гортанно крикнул — и ему тут же принесли чеканный рог горного архара для вина, он блеснул глазами — и рог стали наполнять сразу несколько человек.

С рогом он подошел ко мне.

— Синок! Ия нэ могу всё сказат тэбе по-русски. Но я гаварю. Ти наш дорогой гост. Твой друг, навэрно, сказал нэ правду, что ти из Масквы, что ти нэ грузин. Нэ знаю, ми не вэрим. Прими от нас этот рог. Ми всэ хатим випить за тебя. Запомни, для всэх нас

шен намдвили картвели хар!!!

 * * *

Я не знаю, когда я вновь попаду в милую моему сердцу Грузию. Наверное, когда мой тёзка дожует до конца свой галстук, и когда грузины вспомнят, что мы всегда были братьями, клянусь… на сванской шапочке, которая по случаю сейчас опять на моей голове.

Print Friendly, PDF & Email

2 комментария для “Михаил Идес: Рассказы

  1. Итак, влекомый позывами, обозревая с высоты птичьего полета… как тогда… как они… стихую:

    Смотрю в окно,

    Сижу,

    Какаю,
    __________________________
    Это идет как-бы вразрез описаниям автором кулинарных изысков, которым посвящен основной текст.

  2. На мой взгляд, по лихости, по темпу, по композиции — это лучшая серия. Все продумано, объяснено, доказано. Спасибо!

Добавить комментарий для Иосиф Гальперин Отменить ответ

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Арифметическая Капча - решите задачу *Достигнут лимит времени. Пожалуйста, введите CAPTCHA снова.