Зиновий Ханин: О еврейском аспекте моей жизни

Loading

Зиновий Ханин

О еврейском аспекте моей жизни 

В некотором царстве, в некотором государстве жили-были евреи для погромов и протчих государственных надобностев.
М. Горький

Евреи хлеба не сеют,
Евреи в лавках торгуют,
Евреи рано лысеют,
Евреи больше воруют.
Я всё это слышал с детства…
Б.Слуцкий

О национальном возрождении

Этническое происхождение и самоощущение определяют многие особенности стиля жизни, мировосприятия и даже судьбы любого человека. Особенно остро и драматично это обычно проявляется в жизни евреев — представителей народа, много веков лишённого своего национального очага и жившего в рассеянии в условиях предубеждённо-враждебного к нему отношения. Причём, в разных странах это особое отношение к евреям прорявлялось и всё ещё проявляется по-разному, в разных формах и с разной остротой. В этом я убедился на собственном опыте, прожив 65 лет в Советском Союзе, 20 лет в Америке и побывав в разных странах.

В данной статье я хотел бы попытаться обрисовать, что лично для меня означало быть евреем в Советском Союзе и как формировалось там моё национальное самосознание. Конечно, каждый советский еврей изложил бы эту тему по-своему, но всё же в их рассказах было бы и много общего. Я думаю, что моя национальная судьба во многом типична для советских евреев моего поколения, и поэтому она может иметь не только личный интерес.

Собственно, я сам не так уж сильно и пострадал от советского антисемитизма. Действительно, я жил в прекрасном городе Ленинграде, получил высшее образование, работал в престижном научно-исследовательском институте, защитил докторскую диссертацию, имел средний достаток, в шестидесятых годах купил отдельную кооперативную квартиру, дружил с хорошими людьми (представителями разных национальностей), много путешествовал по стране и т.д. Я никогда не слышал антисемитских оскорблений в свой адрес. Иногда меня даже своеобразно хвалили: «Ты совсем не похож на еврея». В общем, я жил, как обычный советский человек, как представитель любого иного народа.

И тем не менее, ощущение приниженности, второсортности и ненадёжности моего существования в Советском Союзе никогда не покидало меня, а с течением времени даже усиливалось. Оно и составляло суть еврейского аспекта моей жизни, формировало моё национальное мировосприятие, отношение к своему народу, к стране, в которой я жил. Моё национальное самоощущение формировалось не как результат национального воспитания, которого у меня не было, а как следствие советского государственного и бытового антисемитизма.

Итак, в чём же заключался еврейский аспект моей жизни?

О том, что я еврей, мне ещё в раннем детстве сообщили мои родители. Но вот что значит для человека быть евреем, они не разъяснили. Возможно, и сами не знали: они были люди малорелигиозные и малообразованные. Но после их информации о моей национальности я уже никогда не сомневался в своём еврействе, считая, что отказ от него был бы для меня равносилен предательству доброй памяти моих родителей и прародителей. И это при том, что я практически, как и большинство моих советских ровесников евреев, всегда был скорее лишь номинальным евреем: не знал ни языка, ни традиций, ни культуры своего народа и был человеком абсолютно нерелигиозным, даже антирелигиозным. Тем не менее, во всех советских официальных документах я всегда обозначался именно как еврей. (Например, даже в рутинной справке из домовой конторы обязательно указывались не только фамилия и адрес, но и национальность). Это было необходимо коммунистическим властям вовсе не для учёта моих национальных интересов, а скорее для того, чтобы проводить в отношении меня именно еврейскую государственную политику.

Отметка в паспорте о национальной принадлежности много значила для представителя любого народа. Дело в том, что в Советском Союзе никогда не было ни реального равенства, ни настоящей дружбы народов. Всегда там существовала своеобразная система их разноценности и разноправия. Высшую ступень в этой национальной иерархии неизменно занимал наш старший брат — русский народ. Дальше располагались другие, менее важные для советской власти, народы, места которых в этой иерархии могли существенно меняться. А самые неразумные и провинившиеся народы могли быть даже сурово наказаны, как это произошло, например, с чечнцами, ингушами, крымскими татарами и др. Еврейский же народ неизменно относился к числу наименее надёжных, и поэтому его всегда стремились обособить или заставить ассимилироваться в инонациональной среде. Поэтому рассказы о том, что значило в СССР быть русским, грузином, казахом, чеченцем, эстонцем или евреем, неизбежно существенно различались бы между собой: у представителя каждого народа была своя особая национальная судьба.

Для меня Советский Союз, вопреки моим долгим наивным представлениям, так и не стал родным отчим домом, заботливо защищающим мои права, национальное и человеческое достоинство. Поскольку я с рождения официально и неофициально был определён как еврей (всеми документами и обрядом обрезания) и всегда чувствовал себя евреем, постольку всё зло, творимое в адрес моего народа, всегда воспринимал как направленное и против меня лично, оно унижало меня и лишало ощущения нормального человеческого существования. А с таким отношением к моему народу я постоянно сталкивался с самого раннего детства.

От «доброжелательных» соседей из нашей огромной коммунаки, от всезнающих мальчишек из нашего двора, даже от случайных встречных на улицах, в магазинах, в общественном транспорте я ещё до школы узнал, что евреи — это, оказывается, один из самых плохих народов в мире, поголовно состоящий из людей жадных, хитрых, трусливых, зловредных, противных и опасных, что все беды в мире идут именно от этого мерзкого народа. Мне часто казалось, что вся атмосфера общества в стране пропитана какой-то мистической ненавистью к моему народу и, значит, ко мне лично.

Я, естественно, никогда не верил подобным людоедским суждениям. Но часто ощущал, что быть евреем в России исключительно трудно и унизительно. Это чувство могло возникнуть самым неожиданным образом. Например, когда я слышал наиболее обидные для моих соучеников оскорбления: слова «еврей» и «жид» — синонимы понятий «жадина», «трус», «недочеловек». Даже обращённые не ко мне, они неизменно обижали и унижали меня. Хуже евреев, оказывается, в России людей нет.

Я почувствовал себя национально униженным, когда прочёл не максимально смягчённый, адаптиртванный для школы, а полный вариант яркой повести Н.В.Гоголя «Тарас Бульба». Ведь все эти жалкие «жиды, жидовки и жиденята» из повести, которых так легко и весело, как тараканов, давили и топили в Днепре «благородные русские рыцари», были моими далёкими предками. Но особенно неприятно мне было почему-то то, что восхищаться этими мерзкими для меня «рыцарями» нам предлагала наша любимая учительница Ревекка Соломоновна, хотя для советской школы это было вполне естественно и привычно и не требовало никаких комментариев. Какие претензии к гению?

Кстати, такое же отвращение у меня впоследствии вызывали антисемитские суждения другого русского классика, по-моему, явного юдофоба Достоевского, а также многих российских писателей-деревенщиков, враждебных еврейскому народу. Впрочем, антисемитские мотивы до сих пор звучат в творениях многих современных писателей, публицистов и общественных деятелей России, определяя характер отношения моих сограждан к моему народу, а значит, и ко мне лично.

Таким образом, уже с раннего детства я почувствовал, как же это мучительно трудно и унизительно в России принадлежать к еврейскому народу. Например, я до сих пор помню, какая это была для меня пытка публично ответить на простой вопрос нашей учительницы о моей национальности, который она задавала ученикам, заполняя классный журнал. Как я завидовал тогда тем счастливцам, которые могли спокойно и гордо ответить на этот вопрос: «русский», «украинец», «белорус». Неплохо звучало «грузин» и «латыш». Хуже, но терпимо — «татарин» или «армянин». Но… «еврей»! Это же было равносильно добровольному признанию: «да, я вот на самом деле именно такой — хуже вас всех». И я с трудом сознавался в этой своей неполноценности. До сих пор мне очень жаль меня, того малыша, которому уже приходилось так стыдиться своей национальности.

Впрочем, я долго верил, что все проявления вражды к моему народу — это не более, чем отживающие свой век пережитки проклятого прошлого и что они неизбежно вскоре исчезнут. Ведь нам постоянно твердили, что, в отличие от порочного и злого капиталистического Запада, Советский Союз — это самая справедливая страна в мире, где все народы равны и уважаемы. Однако чем дальше, тем меньше я верил в своё советское счастье. Тем более, что с течением времени антисемитизм в Советском Союзе становился всё более ощутимым, масштабным, откровенным и опасным.

О подлинной сути и размахе Холокоста, о том, что в уничтожении евреев во время войны, оказывается, участвовали многие тысячи моих сограждан, мы начали узнавать только с конца войны.

Десятки моих близких родственников были убиты немецкими и советскими юдофобами в Белоруссии (в деревне Хотьково и в городке Толочин под Оршей) уже в конце 1941 года. После войны одна из свидетельниц этого события написала моей маме из Толочина, в частности, о том, что, когда моя семилетняя троюродная сестрёнка Рая, не выдержав ужаса неминуемой смерти, с истеричным воплем «Я не еврейка! Я не еврейка!» вырвалась из толпы обречённых на смерть родственников и соседей и бросилась прочь, кто-то из зрителей поймал её и вернул в колонну смертников: «Как это ты не еврейка?! Ты же внучка Алте-Соры! Вот и иди со своими, куда вам всем положено».

Когда после войны мне не раз доводилось слышать от своих сограждан: «Жаль, что Гитлер не убил вас всех!», я уже ничуть не сомневался, что это говорили потенциальные палачи еврейского народа. Я до сих пор иногда непроизвольно оцениваю людей, мысленно задавая себе вопрос: «А как бы ты повёл себя во время Холокоста, стал бы ты убийцей или спасителем нас, евреев?»

В 1946 году, окончив вечернюю школу (в то время я работал слесарем на химическом заводе), я без особых придирок был принят на учёбу на восточный факультет Ленинградского университета. Как ни странно, из более ста принятых на факультет около четверти были евреи: очевидно, тогда ещё не было каких-либо особых строгих антиеврейских ограничений при приёме на учёбу. Но в 1951 году, когда я закончил ЛГУ, еврею поступить на восточный факультет уже было почти невозможно. За это время отношение партии к евреям изменилось существенным образом — стало бескомпромиссно-враждебным. Евреи всё шире использовались как козлы отпущения за все беды народа.

Правда, внедрение в народ антисемитских настроений шло тогда ещё не откровенно, а в слегка стыдливо завуалированном виде — в форме борьбы с космополитизмом, преклонением перед Западом, с антипатриотизмом, с вейсманизмом-морганизмом и т.д. Но все сторонники любых зловредных антисоветских идей, как правило, имели еврейские имена, что не оставляло ни у кого никаких сомнений в том, кто же является теперь главным врагом советских людей. Поэтому во всех государственных учреждениях стали проводиться тогда истеричные поиски своих длинноносых и картавых извергов. Они происходили и у нас в университете, и на нашем факультете. Пиком всей этой послевоенной охоты на ведьм стало позорнейшее дело врачей в конце 1952 года, которое должно было, очевидно, подготовить какое-то коллективное наказание всего советского еврейства.

Мы, евреи, закончившие обучение в университете в разгар этой дикой антисемитской кампании с нарастающей тревогой готовились к прощанию с нашей «альма матер», к официальному распределению на работу. И наши худшие опасения полностью оправдались.

Конечно, востоковед — это всегда не самый востребованный специалист. Но всё же мои нееврейские сокурсники по преимуществу были тогда неплохо трудоустроены. Однако почти все выпускники-евреи оказались в унизительном положении вообще не нужных стране людей: без работы, без средств к существованию, перебивающихся лишь за счёт случайных заработков. Не удивительно, что большинство из нас, когда это стало возможным, покинули Советский Союз, оказались разбросанными по всему миру.

Расскажу несколько более конкретно о судьбах отдельных евреев, выпускников востфака 1951 года. По-моему, они во многом типичны для советского еврейства моего поколения.

Мой друг арабист Яков Грунтфест, был, несомненно, самым талантливым и многообещающим студентом нашего курса, самым достойным кандидатом в аспирантуру. Отличный лингвист, он ещё в период учёбы в университете самостоятельно изучил 14 языков, опубликовал ряд научных работ, высоко оценённых специалистами. Но, как и все выпускники-евреи, он не получил никакого предложения на работу, оказался ненужным советской науке человеком. После года безуспешных поисков работы по специальности он за короткий срок заочно с успехом закончил технический вуз (туда евреев ещё принимали), но даже и после этого долго не имел постоянной работы. И при первой же возможности он эмигрировл в Израиль, где смог, наконец, заняться своим любимым делом.

Ненужным советской власти оказался также и мой сокурсник Боря Фукс, который, казалось бы, сделал всё возможное, чтобы заслужить её любовь и доверие. Он достал документы о своём белорусском происхождении, изменил фамилию Фукс на Лисицу и стал настолько неутомимым общественником, что его даже избрали секретарём комсомольской организации факультета. Но ничто не помогло! Бдительная государственная комиссия по трудоустройству установила его истинные национальность и фамилию, обвинила его в неискренности, ненадёжности и юдофобии (?!) и оставила без работы. В аспирантуру, куда он так стремился попасть, был рекомендован не он, а его заместитель, Женя Серебряков, человек, более достойной национальности и, следовательно, более надёжный. А Боря Фукс-Лисица как-то канул в неизвестность. Хотя он благоразумно всегда сторонился меня, как и всех остальных евреев-сокурсников, мне его почему-то особенно жаль: ведь он оказался ещё более унижен властью, чем мы.

Один мой сокурсник, имевший карикатурную еврейскую внешность и экстравагантный характер, попытался превратить всю ситуацию с советским государственным антисемитизмом в откровенный фарс. Однажды он доверительно показал мне свой новый, недавно добытый им паспорт, в котором было указано, что его владелец Вилли Соломонович Борухович по национальности русский, родился в деревне (не помню названия), в Рязанской области. Однако при распределении на работу он, как и Боря Фукс, был уличён в обмане родины и резко осуждён за антисемитизм, совершенно нетерпимый в нашем справедливом советском обществе, и, естественно, не был трудоустроен. Насколько я знаю, лишённый после университета места в общежитии, он долго скитался по углам и существовал на случайные заработки со своим восстановленным реальным еврейским паспортом, который делал его тогда изгоем.

В общем, у каждрого еврея факультета была своя судьба, но всё же схожая в главном: мы были чужды и не нужны советской власти. И это в том или ином виде испытал на себе каждый из нас.

Я всегда учился с увлечением, получил диплом с отличием и даже был рекомендован моими учителями в аспирантуру, но это мне не помогло. К выпуску я, конечно, уже давно не был прежним наивным и глупым патриотом и хорошо понимал, что меня ожидают большие специфические трудности и унижения. Но когда я один на один столкнулся с советским антисемитизмом, встреча оказалась очень мучительной. Моё еврейство надолго лишило меня возможности работать по специальности историка-востоковеда или хотя бы близко к ней. В течение 12 лет, до 1963 года, я обращался в десятки научных и учебных учреждений страны, где открывалась какая-то вакансия, соглашаясь на любые условия. Однако после ознакомления с моей анкетой мне или просто не отвечали, или отказывали. Иногда в отделах кадров меня прежде всего спрашивали о моей национальности и сразу отказывали: мол, ты сам должен всё понимать. И я понимал.

Однажды, в полном отчаянии, будучи в Москве, я даже решил обратиться прямо в ЦК КПСС за помощью. Но дело ограничилось коротким телефонным разговором из приёмной с каким-то неизвестным партийным чиновником, который, узнав, в чём дело, очень вежливо и тепло пожелал мне всяческих успехов в поисках работы и посоветовал никогда не отчаиваться: добрым оказался человеком. Стало ясно, что я могу рассчитывать только на какой-то исключительный счастливый случай. И он, как ни странно, в конце концов произошёл.

Несколько лет я перебивался случайными заработками, в том числе разгрузкой вагонов на овощной базе: там от меня не требовали заполнения анкет. Это была тогда одна из наиболее демократических организаций в стране. Затем я всё же смог устроиться учителем истории в сельской школе: в Ленинграде это было для меня невозможно. Работая учителем, я заочно окончил обучение в аспирантуре восточного факультета ЛГУ и подготовил кандидатскую диссертацию по специальности японоведа. После этого, по совету моих русских друзей — бывших сокурсников, записался в КПСС (так это называлось в нашем кругу) и с их помощью, уже как член партии, смог, наконец, получить работу по специальности в ленинградском отделении Института востоковедения АН СССР, что явилось самой большой удачей в моей советской жизни: 5 лет учёбы в университете и 12 лет поисков работы всё же не пропали даром. Как мне правильно сказали в ЦК КПСС, надежду нельзя терять в любой ситуации. Советский антисемитизм отнял у меня только двенадцать лет творческой жизни.

С 1962 до 1992 года — почти 30 лет — я проработал в престижном институте среди интеллигентных, добрых, умных, критически мыслящих людей, близких мне по духу, взглядам, даже особенностям своих биографий. Это был для меня воистину оазис благополучия, в котором я мог, наконец, даже психологически обособиться от по-прежнему недоброжелательного к нам, евреям, внешнего мира. Можно было бы его и не замечать, как делали некоторые мои друзья. Но у меня это никак не получалось. Тем более, что антисемитизм и в послесталинскую эпоху остался чувствительным элементом жизни советского общества.

ХХ съезд партии, который осудил большинство преступлений сталинского режима, ни словом не обмолвился о его враждебном отношении к еврейскому народу. Неудивительно, что антисемитизм в Советском Союзе не только не ослаб, но неуклонно становился всё более откровенным и циничным, всё более болезненным для советского еврейства. Причём, главные враги советских людей после смерти «великого и ужасного» назывались уже не как-то загадочно «космополиты» или «низкопоклонники перед Западом», а прямо и чётко — евреи, весь еврейский народ. В 60-х — 70-х гг. перед рядом общесоюзных и местных журналов («Молодая гвардия», «Наш современник», «Кубань» и др.) была поставлена чёткая и важная задача — юдофобизация народного сознания. Поощрялась публикация произведений откровенно антисемитского толка. К этой кампании присоединились юдофобски настроенные писатели, публицисты, деятели культуры, представители разных народов. Как ни печально, в ней даже участвовали также и самоненавистники-евреи, которые клеветой на свой народ пытались заслужить благорасположение к себе властей и материальные выгоды — явление в истории далеко не новое. Общими усилиями армии отечественных антисемитов в народное сознание настойчиво вколачивался исключительно мерзкий образ евреев — людей хитрых, трусливых, непатриотичных, опасных, связанных межу собой какими-то корыстными национальными интересами. Именно они в своё время спровоцировали большевистскую революцию, ограбили народ и теперь стремятся в угоду мировому сионизму и враждебному Западу развалить великий Советский Союз. С течением времени антисемитские выпады стали звучать всё более часто, открыто и вызывающе во всех общественных местах. Недоброжелатели еврейского народа стали чувствовать себя настоящими патриотами, помощниками партии в её важной борьбе с главным внутренним врагом.

Эту атмосферу неуклонно нараставшей опасности антисемитизма всё более болезненно ощущало большинство советских евреев. Во всяком случае, я и мои друзья с нараставшей тревогой следили за резко и быстро ухудшавшейся для евреев ситуацией в стране. Она стала одной из основных тем, с тревогой обсуждаемых в среде близких друзей и знакомых.

Но как это ни удивительно, новый всплеск государственного антисемитизма вдруг встретил в 70-х — 80-х годах растущий отпор со стороны советских евреев. В их среде стало распространяться стремление к «возвращению к национальным корням», неуклонно росло число друзей Израиля, сторонников идей сионизма, единства со своими зарубежными собратьями. Советские евреи явно становились всё более оппозиционным к властям народом.

Этот неожиданный процесс национального возрождения советского еврейства обеспокоил коммунистических правителей. Чтобы пресечь его, они усилили политику подавления. В частности, в 1983 году они создали так называемый антисионистский комитет, состоявший из группы известных в стране евреев. Перед ним были поставлены важные задачи: внушить советскому еврейству чувство ненависти к еврейскому государству, к «вредным» идеям сионизма, а также любви и преданности родной коммунистической партии. Но задача оказалась явно невыполнимой: сделать советских евреев народом–самоненавистником коммунистической партии не удалось. На сей раз евреи проявили ещё непривычную для партии строптивость. В ответ на попытки юдофобизации евреев в их среде лишь усилилось стремление к национальному возрождению, приобщению к еврейской культуре, традициям, к ознакомлению с национальной историей, с реальным сионизмом и реальным Израилем.

Сужу об этом, в частности, по себе и своим еврейским друзьям и знакомым. Мы разными путями доставали интересующую нас научную, художественную и публицистическую литературу на еврейские темы, обсуждали её в своём кругу. Я знаю, что некоторые евреи в это время начали изучать идиш, иврит, соблюдать какие-то национальные традиции, общаться с зарубежными соплеменниками.

В 60-е — 70-е годы сложилась даже новая, во многом неожиданная и парадоксальная форма приобщения евреев к национальным истокам и протеста против государственного антисемитизма. Во время традиционных еврейских праздников у синагог Москвы, Ленинграда, Киева и других городов вдруг спонтанно стали собираться огромные толпы, в основном, нерелигиозных евреев — студентов, инженеров, научных работников, учителей, школьников. Среди них было немало комсомольцев и членов партии. Они собирались вовсе не для молитв, а для того, чтобы побыть в еврейской среде, почувствовать себя евреями: спеть еврейские песни, станцевать еврейские танцы, обменяться актуальной литературой, завести новые знакомства, даже найти себе жениха или невесту. Я и сам нередко посещал эти еврейские сходки у ленинградской синагоги, неожиданно встречая там многих своих соседей по дому, знакомых и даже сотрудников. Они, эти сходки, всё более тревожили КГБ и партию, но власти, очевидно, уже не решались на проведение каких-то широких карательных операций, и пути советской власти и советского еврейства явно всё более расходились.

Наиболее мощный импульс к возрождению и усилению советского еврейского национального самосознания дало воссоздание в 1948 году еврейского государства. Удивительные успехи наших израильских собратьев в строительстве своей родины, их блестящие победы над ордами истерично-злобных и жестоких арабских агрессоров повышали уровень национального самосознания евреев мира, стимулировали гордость за свой народ, меняли в лучшую сторону представления о нём даже среди неевреев. Мы становились патриотами Израиля, понимая, что отношение к нам, наше национальное будущее теперь всё больше будет зависеть от судьбы нашей исторической родины.

В этой связи я вспоминаю одно, на первый взгляд незначительное, но, по-моему, весьма выразительное событие из своей жизни той поры.

В 70-е годы я был призван на очередные военные сборы офицеров-резервистов. Основные занятия по военному делу вёл с нами симпатичный русский полковник, который в течение нескольких лет в качестве военного советника готовил египетскую армию к её очередной агрессии против Израиля. На каждом занятии он с восхищением и совершенно открыто рассказывал нам, как умно, красиво и умело израильтяне громили наших арабских горе-союзников, оснащённых лучшим советским оружием и обученных лучшими советскими военными специалистами. Особенно высоко он оценил фантастических (его термин) еврейских лётчиков, которые умело и дерзко уничтожили почти все советские зенитные ракетные установки вдоль Суэцкого канала и завоевали полное господство в воздухе.

Не знаю, откуда взялись у этого русского офицера такая явная симпатия и уважение к Израилю и еврееям. Это было так неожиданно и непривычно. Но как бы то ни было, все слушали его с удивлением и огромным вниманием, а мы, несколько офицеров-евреев, ещё и с волнением, восторгом и гордостью за наших израильских собратьев, правда, старательно скрывая свои крамольные чувства. От этих военных сборов у меня сохранились самые тёплые воспоминания.

Примечательно, что позорный Антисионистский комитет в этих условиях так и не смог развернуть свою недостойную деятельность по юдофобизации советских евреев и вскоре прекратил своё существование. Весьма выразительная примета времени.

Таким образом, на протяжении ХХ века отношения между советским еврейством и коммунистической партией коренным образом изменились. До второй половины ХХ века евреи, поверив в возможность обрести в России свой надёжный дом, подлинную родину, истово поддерживали власть, строительство социализма, и в это время в среде традиционно дискриминируемого местечкового еврейства сложился слой блестящей еврейской интеллигенции России, вносившей растущий вклад во всестороннее развитие Советского Союза. Казалось бы, евреи стали вполне надёжной общественной опорой нового строя.

Однако после войны, с конца 40-х годов, в связи с резким усилением в Советском Союзе государственного и бытового антисемитизма взаимоотношения советской власти и еврейского народа, особенно его интеллигенции, начали быстро меняться к худшему, становясь всё более взаимно враждебными. У большинства евреев в это время быстро исчезла надежда на то, что Россия когда-либо сможет стать их подлинной родиной.

Это вело к тому, что в их среде неуклонно росло число евреев, пытавшихся любыми способами освободиться от унижающих их признаков своего еврейства: они меняли свои имена на нееврейские, принимали православие, добывали «чистые» документы, стремились полностью раствориться в нееврейской среде. Я был знаком со многими такими псевдоевреями.

Но большинство советских евреев всё же избрали для себя в этих условиях более достойный путь — путь максимального приобщения к своему народу. В их среде начали распространяться идеи сионизма, желание обрести для себя подлинную родину вне пределов Советского Союза, освободиться от любых угроз юдофобии, усиливались эмигрантские настроения. Всё это готовило в стране почву для массового исхода советских евреев, который произошёл в конце ХХ века. На этом, в основном, и закончилась не слишком долгая и не слишком благополучная история российского еврейства.

В феврале 1992 года и мы с женой эмигрировали в Америку, что положило начало принципиально новому периоду в нашей национальной судьбе.

Исход евреев из России

Исход евреев из России в конце ХХ века был далеко не уникальным явлением в драматической истории народа. На протяжении веков галута евреям не раз приходилось покидать страны, которые на время становились местом их обитания. Так в далёком прошлом они бежали из египетского плена, в ХIII веке их, ограбив, изгнали из Англии, в конце XV века — из Испании и Португалии, их не раз высылали из феодальных владений Франции, Германии, Польши. В ХХ веке пережившие Холокост европейские евреи бежали в Америку, Израиль. В конце ХХ века наступила очередь и евреям стран Российской империи искать для себя какое-то новое прибежище. Массовый исход советского еврейства начался в конце 80-х годов.

Что же заставило их тогда срочно покинуть страну, в которой жили многие поколения их предков: неуклонно ухудшающиеся условия их жизни или резко усилившийся антисемитизм?

Во второй половине ХХ века всё более очевидными становились несостоятельность, неэффективность и антинародная сущность созданного большевиками после революции механизма ленинско-сталинского социализма. Всё хуже работали все его системы: экономическая, политическая, идеологическая, а также структура межнациональных отношений. Явно нарастала угроза полного коллапса государства. Все усилия послесталинских лидеров компартии как-то реформировать структуру большевистского социализма, сделать её более эффективной и демократичной, придать ей человеческое лицо не увенчались успехом. И в конце концов советская империя рухнула, десятки народов, входившие в её состав, добились независимости, права самим решать свои национальные проблемы.

В конце 80-х годов началось обособление от советской империи и её еврейства, которое осуществлялось на основе добытого им в трудной борьбе права на свободную эмиграцию. Исход из страны оказался для них единственным способом избавиться от государственного и бытового антисемитизма, который составлял основную суть их национальной проблемы. Он резко усилился ещё при Сталине, а впоследствии ни один правитель Советского Союза не только не пытался покончить с юдофорбией, но каждый из них по-своему использовал её в своих политических целях.

Конечно, евреи, как и все советские граждане, в 80-х годах всё более страдали от непрерывно ухудшавшхися условий жизни. Так у нас в Ленинграде постепенно полностью опустели полки магазинов. Лишь случайно, отстояв часы в очередях, по талонам можно было купить пачку крупы или килограмм макарон, десяток яиц, кусок мыла. Всё продавалось от случая к случаю. Правда, нам в институте к праздникам иногда продавали небольшие наборы особенно дефицитных продуктов: кусок колбасы, коробку конфет, пачку гречки, банку консервов. Но всё это не спасало от ощущения голода.

Однако для евреев, для меня, в частности, главным источником растущей тревогии, даже паники, было вовсе не это, а резкое усиление юдофобии, принимавшей иногда самые неожиданные и опасные формы.

Например, в Ленинграде на Невском проспекте у Гостиного двора был создан постоянно действующий центр провокации ненависти к еврейскому народу: там с лотков продавались антисемитские книги и брошюры, на стендах висели юдофобские призывы и лозунги; сменяя друг друга, постоянно выступали перед многочисленными слушателями отечественные геббельсы и убеждённые погромщики. В парке на Васильевском острове шёл нескончаемый ядовитый митинг членов погромного общества «Память», собиравший сотни сочувствующих слушателей.

Всё это, бесспорно, происходило не только с одобрения, но скорее даже по инициативе КГБ и компартии. Иначе и быть не могло. Я сам не раз видел в магазинах, в транспорте, на улицах явных провокаторов ненависти к еврейскому народу. Они громогласно, не стесняясь, поносили евреев и тем самым, по-моему, готовили общественное мнение к каким-то более решительным антиеврейским акциям. Не зря вновь, как 30 лет назад, стали распространяться слухи о подготовке списков евреев, подлежавших депортации на Север. Насколько я знаю, то же самое имело место и в других городах великого Советского Союза. Накал юдофобии, по-моему, тогда был вполне сопоставим с тем, каким он был в фашистской Германии перед Холокостом.

Естественно, что среди советских евреев повсеместно росли паника, стремление бежать за рубеж. Тема эмиграции становилась главной в наших беседах, спорах, сомнениях. Всё больше моих еврейских друзей, соседей, знакомых подавали в ОВИР заявления на эмиграцию. И ещё больше евреев задумывалить об этом, в том числе и мы с женой, и наш сын. Причём, сын был наиболее активным в этом плане.

Но попытка эмиграции по-прежнему оставалась крайне сложным и унизительным делом. Подача евреем в ОВИР заявления на выезд была для него рискованным прыжком в неизвестность. Ему могли сразу отказать в праве на выезд, что чаще всего и происходило. И это почти неизбежно вело к увольнению с работы и обрекало его и его семью на неопределённо долгое жалкое существование. Быстро росла новая социальная категория — евреев-«отказников». Но даже если заявление сразу не отвергалось, это вовсе не означало окончания процесса унижения. Для оформления документов на выезд претендент на свободу должен был представить в ОВИР резко отрицательную деловую и личную характеристику от общего собрания его сотрудников (положительная характеристика могла послужить основанием для отказа в праве на выезд). Такие собрания стали своеобразным ритуалом обязательного публичного унижения отъезжанта и отречения от него всех его коллег и друзей. Особенно важным в процессе публичного избиения считалось участие коллег-евреев, ибо их пассивность могла породить подозрения в сочувствии «предателю» или даже в тайном намерении самому покинуть родину.

В 70-е — 80-е годы мне не раз доводилось присутствовать на подобных публичных порках в нашем институте. Униженными от этих наказаний чувствовали себя, по-моему, как наказуемые, так и наказывающие. Хотя не исключено, что некоторые экзекуторы с удовольствием били палками по спинам прогоняемых сквозь строй «изменников»: возможно, из зависти, возможно, из убеждения. После такого собрания вокруг отъезжанта создавалась своеобразная психологическая зона отчуждения: он становился изгоем, с ним боялись открыто здороваться, общаться.

Казалось, КГБ сделал всё, чтобы отбить у евреев подлое желание покидать свою добрую родину. Однако число желающих во что бы то ни стало покинуть её на протяжениии 80-х годов неуклонно росло.

Более того, в это время по всей стране вдруг стало разворачиваться широкое движение евреев под традиционным со времён египетского рабства национальным лозунгом «Отпусти народ мой». Оно было поддержано мощным движением зарубежных соплеменников.

Кто мог ждать от этих всегда покорных евреев такого отчаянного отпора!? Во всяком случае, не авторитарные партийные власти, привычные к вечной покорности своих евреев.

К сожалению, я не могу судить о подлинном размахе еврейского национально-освободительного движения той поры, сыгравшего исключительно важную роль в дальнейшей судьбе всего советского еврейства. Поэтому расскажу только о нескольких известных мне фактах борьбы евреев за свои права, за своё достоинство.

Мне, к счастью, довелось лично знать одного, несомненно, выдающегося участника этого движения, несколько лет общаться с ним самим и с его славной семьёй. Это был мой сосед по дому на улице Гаврской Борис Рубинштейн, человек исключительных личных качеств и чрезвычайно драматичной судьбы.

Сразу после окончания школы он в 1941 году попал на фронт, командовал взводом разведки, был дважды серьёзно ранен, заслужил множество орденов и медалей. После войны с отличием окончил Политехнический институт в Ленинграде и много лет работал инженером на ленинградском заводе «Светлана». Его жена Наташа, кандидат филологических наук, была известным в стране и за рубежом пушкиноведом. В их семье в 70-х годах подрастали двое симпатичных детей — Даниил и Рут. Даже их имена были своеобразным вызовом системе советского антисемитизма.

Борис и Наташа были людьми уникальными — независимо и критически мыслящими, всегда открыто высказывающими свои суждения по любой проблеме. Они вели постоянную переписку со своими многочисленными зарубежными друзьями. Иностранцы нередко бывали у них дома, на улице Гаврской. Не удивительно, что эти слишком яркие и независимые люди, живущие по своим нормам нравственности, находились под постоянным надзором со стороны советских компетентных органов, вполне обоснованно сомневающихся в их политической благонадёжности. И когда в конце 70-х годов Рубинштейны подали заявление в ОВИР на выезд в Израиль, им без объяснений отказали в праве на эмиграцию.

Однако власти явно не учли характер старшего лейтенанта Бориса Рубинштейна, который вовсе не собирался безропотно терпеть унижения и произвол. Он решил бороться за свои законные права всеми доступными ему способами. Бывший разведчик организовал из отказников оперативную группу, которая под его руководством развернула широкую кампанию в защиту своих прав. Они стали обращаться к своим зарубежным друзьям и знакомым, к известным политическим деятелям с жалобами на грубый произвол советских властей и с просьбами о помощи. Рубинштейнов стали регулярно посещать корреспонденты зарубежных газет, которые часто писали о них в западных СМИ. Но самое примечательное: они несколько раз провели у Медного всадника публичные демонстрации в защиту прав евреев-отказников, которые до их разгона обычно успевали заснять предупреждённые Борисом иностранные фото- и кинокорреспонденты.

Рубинштейны постепенно превратились для советских властей в постоянную ноющую головную боль. Представители КГБ несколько раз вызывали Бориса на доверительные беседы и по-отечески объясняли ему, неразумному, что у советской власти сила велика, а терпение небезгранично. И они вскоре это доказали самым жестоким образом. В конце концов Борис буквально на своей шкуре убедился в этом. С очередного собеседования в КГБ Наташа с трудом довезла своего мужа до дома: он был в крайне тяжёлом, полубессознательном состоянии. Вся задняя часть его тела, соприкасавшаяся с креслом, в которое он был усажен в Большом доме на Литейном, оказалась сожжена. Кожа долго слезала клочьями. Несколько недель он мог лежать только на животе или на правом боку. Таким образом Борису и его единомышленникам власти доходчиво и убедительно намекнули, что бороться с ними и неразумно, и бесполезно. Это было третье тяжёлое ранение, полученное моим другом Рубинштейном в его войне с фашизмом.

Я до сих пор не понимаю, почему власти тогда просто не убили его: ведь сделать это было для них так легко и привычно. Скорее всего, потому, что о судьбе и борьбе Бориса слишком хорошо знали на Западе. Но как бы то ни было, жестоким физическим наказанием Рубинштейна КГБ, возможно, исчерпало основной запас своих аргументов в пользу необходимости безусловного подчинения советских граждан воле советской власти и сочло для себя за благо избавиться от него, разрешив ему с семьёй выезд в Израиль.

Я не знаю о дальнейшей судьбе славной семьи Рубинштейнов. Мне известно лишь то, что Наташа довольно долго вела по станции БиБиСи цикл культурно-политических передач на Россию, которые, когда мне это удавалось, я с удовольствием слушал по радио.

Мужественная борьба героев сопротивления советскому антисемитизму, поддержанная мировым сообществом, в конце концов дала свои результаты. Коммунистические власти, выступавшие с середины 80-х годов под лозунгами нового мышления, гласности и коренной перестройки косной социалистической системы начали постепенно отказываться и от своих одиозных антиеврейских регламентаций, в том числе и в сфере эмиграции. В частности, они отменили обязанность эмигранта платить за полученное в России образование, отказались от позорного ритуала предания его анафеме на собраниях, резко сократили число отказов и значительно упростили весь процесс оформления документов на выезд.

И всё это быстро превратило жалкий ручеёк еврейской эмиграции в бурный поток — массовый исход евреев из Советского Союза. Только в конце 80-х — начале 90-х годов Россию покинуло около двух миллионов евреев. Советское еврейство оказалось одним из многих народов, вышедших тогда из состава Советской империи. Несомненно, это явилось вполне закономерным результатом истории его двухвекового унижения и дискриминации.

Либерализация условий еврейской эмиграции и сам исход из Советского Союза явились одним из проявлений нараставшего кризиса и нежизнеспособности бесчеловечного ленинско-сталинского социализма. Все попытки послесталинских коммунистических правителей как-то оживить монстра, реорганизовать неуклонно деградирующую социалистическую систему, сделать её более динамичной и демократичной, придать ей человеческий облик окончились полным првалом. Система оказалась нереформируемой. Развал Советской империи, достижения многими её народами, в том числе и еврейским, независимости явились вполне естественным результатом краха социализма, наиболее значительным событием современности.

Произошедшая в конце 80-х годов прошлого века вынужденная либерализация условий еврейской эмиграции, отказ от некоторых традиционных канонов государственного антисемитизма имели самые разные и даже совершенно неожиданные последствия.

Прежде всего, быть евреем вдруг стало и престижно, и выгодно: принадлежность к еврейскому народу давала человеку право на эмиграцию. В связи с этим даже многие нееврееи стали пытаться евреизироваться. Брак с евреем или еврейкой, добытое любыми способами свидетельство о еврейском происхождении матери стали своеобразными пропусками на заманчивый Запад. Иногда дело доходило до анекдотов.

Так, один мой русский знакомый, узнав о моём намерении эмигрировать, всерьёз попросил меня узнать в Сохнуте, может ли он получить право на эмиграцию в Израиь, поскольку из-за своей типично еврейской внешности постоянно страдает от антисемитских оскорблений. Поэтому он хотел бы жить среди своих братьев по внешности. О его дальнейшей судьбе я ничего не знаю, но вполне допускаю, что он уже давно стал гражданином и горячим патриотом Израиля.

Однажды мой сосед по дому, выдающийся идеолог антисемитизма профессор Барабаш, доверительно сообщил мне о страшной трагедии в семье: его сын, Володя (Владимир Владимирович Барабаш), безответственно влюбился в еврейскую девушку и даже собирается жениться на ней. А это ведь вообще может кончиться эмиграцией в Израиль. Владимир Ильич был в полном отчаянии и не знал, как воспрепятствовать этому. Я ему предложил последовать примеру гоголевского Тараса Бульбы, который, не колеблясь, убил своего сына, преступно влюбившегося в прекрасную полячку. Но принципиальный Владимир Ильич сказал, что ему было бы гораздо легче и приятнее убить прекрасную жидовку. Кстати, совсем недавно, почти через 25 лет после этого разговора, я здесь, в Америке, совершенно случайно наткнулся в интернете на сообщение о том, что выдающийся русский учёный Владимир Ильич Барабаш вместе с академиком Шафаревичем и другими известными учёными-антисемитами России активно продолжает свою «патриотическую» деятельность. Любопытно было бы знать, как относится к этой деятельности его сын.

Для меня с женой 80-е были годами мучительных раздумий: ехать — не ехать. Решиться на отъезд было очень трудно. Ведь здесь жили многие поколения наших предков, похоронены наши родители. Нам близки природа, культура, литература этой страны, её проблемы. У нас там большой круг друзей, представителей разных народов. По языку и культуре я даже скорей россиянин, в значительной мере русский, но по мировосприятию, психологии, самоощущению, положению в обществе, т.е. реально, я, конечно, еврей, неотъемлемая часть еврейского народа. И это для меня главное. Россию, которая всегда относилась ко мне, как к своему постылому пасынку, я никогда не мог воспринимать как свой родной дом. У меня там никогда не было ощущения наличия своей родины, поэтому я всё больше склонялся к мысли об эмиграции.

Наш сын с женой эмигрировал в Америку ещё в 1989 году. Там у них в 90-м году родилась наша внучка Ривка. Вскоре после этого мы с женой и сделали решительный шаг — подали в ОВИР документы на выезд в США. Это положило начало долгому, нередко унизительному процессу оформления бесконечного количества официальных бумаг, распродажи и раздачи мебели, посуды, книг, подведения окончательных расчётов с Россией. Многочисленные советские чиновники, с которыми нам приходилось тогда иметь дело, были по отношению к нам грубы и недоброжелательны: то ли осуждали нас за «предательство», то ли завидовали нам. Однако в целом условия нашей эмиграции не шли ни в какое сравнение с теми, которые выпали на долю ещё недавних наших предшественников. Так, я довольно безболезненно выписался из КПСС, в которую вступил в надежде, что пассивное членство в ней покроет официальную порочность моей национальности. Участники партийного собрания как-то довольно вяло и беззлобно осудили меня за то, что я покидаю родную партию в самый трудный для неё момент, а некоторые мои беспартийные коллеги после собрания даже поздравляли меня с этим шагом: авторитет партии был уже как никогда низок. Более того, уже не было никакого общего собрания сотрудников, пытка всеобщим унижением к этому времени была отменена. Многие мои коллеги конфиденциально даже одобряли моё решение эмигрировать и желали мне всего наилучшего на Западе. Благожелательно отнеслись к нашему решению эмигрировать многие соседи по дому и знакомые.

Общая социальная атмосфера отношения к евреям в стране менялась быстро и кардинально. Но самым выразительным проявлением перемен к лучшему было то, что мы совершенно свободно общались с появившимися у нас зарубежными друзьями из Америки и Израиля. Нас открыто и заботливо опекали многие организации. Нам присылали продовольственные и вещевые посылки, нас регулярно посещали иностранные туристы, предлагали любую помощь. У нас тогда впервые возникло ощущение наличия реальной национальной общности евреев. И мне сегодя хотелось бы ещё и ещё раз поблагодарить всех тех, кто был с нами тогда, кому и сегодня хочется сказать: «Спасибо вам, дорогие друзья!»

Для нас с женой лихие годы советской действительности кончились 29 февраля високосного 1992 года. Холодной ночью мы покинули нашу пустую, уже чужую, любимую кооперативную квартиру на окраине Ленинграда, в которой прошло почти 30 лет нашей жизни в России, и на такси под моросящим дождём направились в аэропорт «Пулково». За мутными окнами такси проносились родные улицы нашего прекрасного города, но он уже был вне пределов нашего сознания и чувств. На рассвете этого столь памятного для нас дня мы, пройдя очень строгий и небескорыстный таможенный досмотр (последнее общение с российской властью), на огромном самолёте Аэрофлота вылетели из страны, где прошла основная часть нашей жизни, и направились в Америку, на встречу с нашей новой судьбой, которую мы сами избрали для себя. Настроение было приподнятое и тревожное.

Print Friendly, PDF & Email

8 комментариев для “Зиновий Ханин: О еврейском аспекте моей жизни

  1. Не нами замечено: все в жизни относительно… Автор прожил в той России вполне благополучную жизнь, его обошли многие беды, порадуемся за него. Что лучше: уехать и жалеть об этом или остаться и тоже… Если из статьи, то, кажется, автор не решил…

  2. Эрнст Левин
    Уважаемый г-н Ханин (боюсь, что ваше настоящее имя не «Зиновий»),
    я прочитал ваши воспоминания очень внимательно и с большим пониманием, но одновременно со странным чувством невольного отчуждения. Ведь мы с вами – люди одного поколения! (Сразу оговорюсь: у меня свой счёт поколениям, он связан не с годами жизни, а с войной, сталинской диктатурой и развалом СССР). То есть, в нашем с вами поколении были старшие (вы, Ион Деген, Марк Азов ז»ל и очень немногие другие из нас) – которые в 1941 г. были подростками, а младшие (и я в том числе) – были тогда ещё детьми. Второго (послевоенного) и третьего (постсоветского) поколений ещё не было на свете.
    Так вот, хотя я на 6 или 7 лет моложе вас, читая ваши воспоминания, я казался себе на 20 лет старше. И дело не в том, что я ровно на 20 лет раньше вас уехал из СССР (а не из России, уже открывшей свободный выезд); дело в том, что на пробуждение национального самосознания, на еврейское движение в СССР, на Израиль, на победу в Шестидневной войне… – в вашей статье взгляд со стороны. Взгляд равнодушного наблюдателя «из другого круга». Прошу прощения и каюсь, но иногда мне даже казалось, что люди, покинувшие Россию после неудачной попытки в 1991 году возродить советскую власть, уехали именно из-за неудачи этой попытки.
    Вы пишете: «… я записался в КПСС (так это называлось в нашем кругу) и смог, наконец, получить работу по специальности, что явилось самой большой удачей в моей советской жизни».
    А в нашем кругу (в который, кстати, входили и упомянутые вами Наташа и Борис Рубинштейны) были другие люди, удачи и задачи. В нашем кругу не было ни одного человека, который ради работы по специальности «записался» бы в КПСС. И самой большой удачей было вырваться из власти КПСС – КГБ в Израиль, нам – в 1972-м году, а Рубинштейнам – в 1974-м (вы ошибаетесь, утверждая, что «когда в конце 70-х годов Рубинштейны подали заявление в ОВИР, им отказали в праве на эмиграцию.»). На самом деле они и подали, и получили отказ одновременно с нами – в 1971 году.
    «Борис и Наташа были людьми уникальными, – пишете вы, – независимо и критически мыслящими, всегда открыто высказывающими свои суждения по любой проблеме». Для вашего круга – возможно. Но в нашем кругу они были такими же, как все. Правда, Борис и я – технари, а Наташа и Ася – гуманитарии, обе работали в израильских журналах «Время и мы» и «22». И у них, журналистов, кроме удачи, была ещё и задача: по мере возможности способствовать освобождению от власти КПСС – КГБ и евреев, и чехов, и поляков, и всех других пленников Империи зла. Поэтому Ася с удовольствием приняла в 1982 году приглашение Радио Свобода, а Наташа в 1985 году – приглашение Би Би Си, оставшись при этом гражданками и патриотками Израиля.
    Про Бориса Рубинштейна могу только сказать, что он не похож был на ветерана войны – когда Наташе было 40 лет, он выглядел максимум на 45, а не на 54, как следовало бы из вашего рассказа. Впрочем, я его видел лишь раз, поскольку с Наташей он вскоре расстался и женился на какой-то австралийской танцовщице…
    Однако то, что вы поехали в США, а не в Израиль, я как раз приветствую: негоже нам, старикам, жить отдельно от детей и внуков, на шее у своей страны, не принося ей пользы.
    С уважением

  3. И все-таки грустно. Еврей, прочувствовавший, наконец, свое еврейство бежит из этой «кошмарной» России не в Израиль, а в США.

  4. Борис Тененбаум 28 Сентябрь 2013 at 23:03 | Permalink
    Искренне написано. Спасибо автору …
    ::::::::::::::::::::::::::::
    Безусловно, искренне. Но с таким перехлёстом, что самого себя становится жалко. Хотя я, как и автор, тоже «в общем, жил, как обычный советский человек, как представитель любого иного народа».
    И даже, по моему, немного удачнее.
    Уже за одно то, что советская власть вырвала нас из местечковости, из восхваляемых ныне штетлов, прощаю ей многие грехи.

  5. На редкость путано с массой неточностей и просто ошибок.

  6. Уважаемый Зиновий Ханин!
    Большое спасибо за статью. Получилась основательная хроника антисемитизма в послевоенное время. Ко всему хочу еще засвидетельствовать: я жила у Румянцевского садика на Васильевском, в котором проходили легендарные антисемитские митинги. Это было нечто ужасное. И толпы людей жадно внимали ораторам, которые говорили о прекрасных землях на берегах Амура, от которых эти неблагодарные евреи отказываются и прочее в этом роде. Протоколы тоже вспоминались. Иногда я замечала в толпе знакомых русских, которые делали вид, что не замечают меня. Но были и другие русские люди, настоящая русская интеллигенция, которых возмущали эти сборища. А мой русский сосед Виктор Троицкий, замечательный человек, тоже питомец Ленинградского университета, услышав бессмысленные речи про страшных евреев, упал в обморок, и его отвезли в больницу с сердечным приступом.

  7. «…в рутинной справке из домовой конторы обязательно указывались не только фамилия и адрес, но и национальность…»
    ——————————
    Этого не было и быть не могло, т.к. ни в домовой книге, ни в лицевом счёте нет такой графы.
    ==================

    «… Но, как и все выпускники-евреи, он не получил никакого предложения на работу, оказался ненужным советской науке человеком. …»
    ——————————
    По-моему, совсем наоборот.
    Согласно действовавшему «Положению о распределении молодых специалистов», выпускнику вуза были обязаны предоставить место работы, а выпускник был обязан отработать три года по направлению. Другое дело, что комиссии по распределению старались заставить евреев, особенно, жителей столиц, отправиться в отдалённые места с неблагоприятными условиями — необычный климат, низкая зарплата, наихудшие бытовые условия. За отказ от распределения преследовали в судебном порядке. Так называемый «свободный диплом», с правом самостоятельного трудоустройства, выдавали только в оговорённых случаях. Поэтому утверждение автора о «всех выпускниках-евреях, не получивших никакого предложения на работу» считаю поспешным, ошибочным.

Обсуждение закрыто.