Вечером попарились в роскошной всехнадзорской баньке. Горел непривычный электрический свет от бакенщиковой сухой батареи. Смола от жара капала с нового потолка. Веники прохаживались по истомленным спинам и обжигали пятки. На десерт — прыжок в родимую теперь Чаю.
А назавтра пришла Комета-Заря, вползла кормой на пологий пляж, опустила пандус, и мы, (теперь налегке!), уплыли в Усть-Кут (порт Осетрово, станция Лена). Прямым поездом недельку до Москвы, пересадка на родном киевском вокзале — и дома.

Бурное мелководье во время оно

Олег Кац

Это была моя давняя мечта, после прочтения мечтательной книжки «Десна Красавица» забытого мной члена киевского турклуба. А потом еще Джерома — «Трое в лодке, не считая собаки» — возможно, первого в современной истории туристического отчета. Ну и путешествия, хождения разных Колумбов-Магелланов, Беллинсгаузенов и Афоньки Никитина.

Вначале я попросился в «гипрожИдовский» клуб, но очень ответственный Изя Тартаковский сказал, что сначала нужен пробный поход и встроиться в коллектив. Но поскольку такого не предвиделось, клуб, увы, остался недоступным.

Прошло довольно много лет, и я снова попросился, к Мишке Шору, авторитетному адмиралу-плотовику. Он с сомнением меня осмотрел, оценил подсушенную утренней беготней в парке с ядром в руках и согласился (обрезиненное ядро 5 кг. я на бегу перебрасывал из руки в руку, и рельеф мышц был на загляденье дам). Как раз совпало — его друг, которому нужно было в очередной срок подтвердить планку мастера, не мог плыть из-за защиты диссертации. И Миша рискнул — я поплыл под именем и страховкой его приятеля. В поход шестой (плотовой) категории.

Как оказалось, киевский турклуб — крутая организация. Нам даже дали бесплатно на испытания замечательные вибрамы 6-го обувного, первые такого качества в советском легпроме.

Страховка тоже была серьезная — в контрольных точках маршрута мы были обязаны доложить о местоположения в срок. При опоздании более трех суток клуб командировал спасателя, организатора поисков на место событий, он нанимал вертолет (в нашем случае другого транспорта просто не было), а он стоил, между прочим, 600 рублей в час, в 1985 это были большие деньги.

Мы изучили отчеты и кроки предшественников, распределили подготовительные работы и поиски материалов. Мне досталось обеспечение палатками.

Сережа принес спасательные жилеты, стропы, большой оранжевый парашют, купленные в военных неликвидах, и вытяжные чехлы от парашютов; не помню кто выкрал на авиасвалке дюжину списанных камер колес больших самолетов. Еще кто-то притаранил большой автомобильный чехол для непромокаемого прочного пола. Из всего этого я прочной капроновой нитью сшил на маминой белошвейной машине и с ее помощью ярко-оранжевую палатку 6 квадратных метров. В конёк вшил плоскую стропу от танкодесантного парашюта (палатке этой позже пришлось выдержать ветер в приполярье километров 80 в час, деревья повыше вокруг просто падали, а конек мы пригрузили невесть откуда взявшейся в тайге мощной якорной цепью. Не сдуло).

Миша с сомнением осмотрел мое производство, оценил на 4, но сказал — на семерых маловато. Придется твою курортную брать тоже.

Курортная была моей выстраданной конструкцией для ЮБК. Я шил ее на свадебное путешествие. Она была с подъемной крышей-тентом и дном из хорошего палаточного брезента. Все возможные пути проникновения насекомых блокированы противомоскитной сеткой, стенки для облегчения — из подкладочной ткани

— Так — сказал Миша — все дырки зашить, тент зафиксировать, сетку спороть. Через нее гнус будет ходить в колонну по четыре.

Я выполнил его указания, но сетку не спорол (согласился с жабой). Просто подшил аккуратным валиком. Отговорился., что весу в ней всего ничего. Вся палатка весила полтора-два кило. А большая — три с половиной.

Кровососущие: комар, слепень, мошка, гнус.

Комар, точнее, комариха — интеллигентное животное. При подлете дает предупредительный звуковой сигнал. Осмотревшись, находит аппетитную посадочную площадку, внимательно ищет кожную пору для проникновения и наконец, впивается. Подготовительный процесс занимает пару секунд. Этого времени достаточно, чтобы запеленговать, примериться и немедленно, до начала кровососания раздавить интеллигентку. Кстати, на воде можно не остерегаться. По кустикам шляется.

(Анекдот: Медведь одиноко мается с похмелья. На коленку садится деловитый комар. Медведь, шумно вздохнув, спрашивает — как тебя зовут? Комар с чмоком выдергивает хоботок, отвечает — Эдик! Медведь со стоном: — плохо мне, Эдик… и давит его пальцем… с поворотом… для надежности).

Слепень: гадость. Налетает бесшумно, откусывает до крови. При этом обезболивает и ест незаметно. Слава богу, нечасто бывает, больше на южных реках, где скота много.

Мошка. Главная дрянь тайги. Поведение как у слепня, но в количествах неописуемых. Без накомарника не жизнь. И он не должен прилегать к коже.

Гнус: название красноречивое. Пролезает всюду, грызет неутомимо, мелок до невидимости. Вызывает невыносимый зуд. Но у него период лета и размножения 9 дней. То есть один раз за поход.

Консервов купить не удалось. Делали сами. Скинулись на расчетное количество мяса, собрали кучу банок из-под индийского растворимого кофе. Мясо тушилось и усушивалось в духовке, банки стерилизовались, раскаленной ложкой продукт фасовался в горячие банки, края загибались круглогубцами, чтобы крышка не отскочила, а потом запечатывались воском. Проверено, главное — аккуратность. Крупы. Соль. Сахар кусками, каменный рафинад. Пряности. Чай. Сухое молоко. Сало, лук и чеснок на перекусы (я себе догрузил какао, кофе халву и орехи для сюрприза. Орехи заплесневели). Трехлитровая канистра постного масла. Спирт как транспортное и согревающее средство литров пять.

Распределили грузы. Тяжеленные мешки с камерами и стропами. Палатки. Спальники. Тенты. Хлебный мешок. Пилы, топоры, клещи. Гвозди каленые на заказ длиной 200мм. Гвозди помельче, кило. Проволока. Главная веревка 50 метров. Посуда — котловой набор, чайник , миски кружки, ложки-поварешки, противень НЖ с наварками, чтоб не коробился, тазик, решетка для копчения рыбы. Пара досок (я удивился, мне пояснили — в тайге не найти, делать долго).

Заготовка хлеба: исключительно черные кирпичи. Для компактности. Нарезаются на ровно 20 половинных ломтиков, сушится до каменного состояния, собираются компактными обернутыми вощеной крафтбумагой пачками ломоть к ломтю, перевязывается суровыми нитками. «Почему не полиэтилен? — спрашиваю. — Заплесневеет, не проветривается. А все вместе — в полиэтиленовый большой мешок, поверх него обычный, чтоб не прокололся).

Сейчас все не так сложно. Но то был 85 год.

Мы встречали следы лучше оснащенных групп — с индивидуальными мешочками и пакетами лиофилизированного мяса. Но то были скорее всего люди из «ящиков» с уникальными производственными возможностями.

Мой громоздкий оболаковский рюкзак раздулся и набрал нормативные 50 кг. Со спальником и надувасиком. Не меньше килограмма там было полиэтилена для паковки вещей, каждую отдельно и все вместе. У некоторых были дефицитные легкие мешки из серебрянки. Взял на заметку.

Оторвал на распродаже финские болотные сапоги. Народ одобрил с сомненьем — наберешь туда воды — не выплывешь. Но ладно, это не байдарка. Зато будешь фоторепортаж с воды делать.

Фотоапппарат Зенит с Гелиосом, немецкая слайд-пленка 90 ед. 6 шт. Гитара (учиться) чтиво… возмущенные голоса — и чердак на голову надвинь. Ничего лишнего — сам не донесешь, других не нагрузишь.

 Миша тащит ружье и патроны. У него единственного охотбилет. Но без него в тайге… даже тайменя нечем добить. Забегая вперед — подтвердилось.

Говорю — думаю бросить курить (меня к тому времени уже штрафанули на ЧАЭС). Миша, сурово: — Это очень хорошо. Но бери двойное количество. Нам стрелков не надо. Не скуришь — подаришь.

Пакую 20 пачек «Солнца» … две зажигалки,кремни, баллончик газа. Спички охотничьи в баночке.

Покоряемая река — Чая. Иркутская область. Протяженность — 353 км. Категорию тогда определили первопроходцы — 6 плотовая, катамаран. Теперь 5 для и для байдарки, видимо меньше воды стало. А может быть, улучшилась доступность. Плывем почти от истока до устья. Приток Лены.

Маршрут заброски: 500-веселый поезд до Караганды, пересадка (или прямой самолет) — Новосибирск, поезд до Усть-Кута, пересадка на Кунерму. Пересадка на рабочий поезд по строящемуся БАМУ до Северобайкальска. Нанять вездеход у геологов или вертолет на аэродроме. И строим плот!

На новосибирском вокзале я звонил Мише, задержавшемуся у приятеля, меня окружила стайка подростков. Ничего не понял, а потом ребята подсказали — у тебя вся спина жвачкой измазана. Противно до вздрога.

…Мы курили в тамбуре. Поезд полз на Кунерму. Бесконечная ночь, только блеклые звезды. Днем видны покосившиеся телеграфные столбы, висящие на проводах, вытолкнутые мерзлотой И тощие лиственницы, покрытые черными нитями мха, как плесенью в забытом вареньи. Чувствуется, что так можно ехать много дней и ночей, без остановок и полустанков. Кое-где расчищены площадки, строятся БАМ. Висят названия будущих городков в честь столиц союзных республик. Раз остановились, объявлена стоянка 15 минут; заглянули в лавку, набитую китайской тушенкой «Великая стена»; на пробу взяли банку. Не прошло двух минут, поезд без сигнала двинулся, мы побежали догонять. Тищенко, оставшийся в вагоне, дернул стоп-кран.

Тушенка оказалась гнусная — куски застывшего сала и вялого лука плавали в мутной водичке.

Кунерма фантастична. Трассы центрального отопления лежат на земле, обшитые дощатыми коробами и засыпанные пыльной золой. По коробам — перила, видно, что зимой теплотрасса — высокий тротуар.

Дальше нет регулярного сообщения. Рабочий поезд по БАМу. В общем вагоне в разных углах сидят два бурята и долго внимательно изучают друг друга. Постепенно пересаживаются поближе и беседуют о разном, временами переходя на русский. Слышу — «а помнишь, как серебряный костыль забивали?» Живая новейшая история. Колорит.

Подъехали к туннелю. Велено не курить, потушен свет. Мощный запах метана. По обе стороны вагонов в дренажных каналах бурлят потоки воды.

И выехали под высокий берег сияющего Байкала. День пути, слева над берегом трубы, прокатили мимо поселка-бидонвилля. Летние дачи. Рабочим ЦБК не хочется гонять с вахты на вахту, а жилья не построили. Вот и приспособились. В окошках цветочки и занавески.

Выгрузились на станцию Северобайкльск. Дряхлая теплушка, снятая с колес, по совместительству почта.

Разбились на группы, на поиски транспорта.

Грунтовый бугристый аэродром забит самолетами — Улан-Удэ не принимает, дым от таежных пожаров не дает. Видим несколько вертолетов, ищем пилотов Кто-то показал там они, в дежурном домике.

В домике висит табачный дым с перегаром. Пишется бесконечная пуля.

— Нет , заняты, вишь? — А за спирт?— Да нафиг — показывает в углу большую канистру.

К геологам. Спирт не нужен, платим.

— Но только до Перевала. А там с местным трактористом договоритесь.

АЛТ скакал по плоскогорью как козел Мы теснились на грузе под потолком, выглядывая в немытые окошки. Пыльные черные смерчики вились между похожих на дохлых окоченевших осьминогов обугленных зарослей стланика.

Перевал встретил любопытной детворой, глазевшей на нашу выгрузку. Спросили от тракиористе — Да вон его дом, только он никуда не повезет. У его день рождения сёдни.

Пошли к трактористу. Тот сидел на крыльце и уныло разливал по бутылкам мутную брагу. Не. Не поеду. Не видите, чтоль? Праздник у меня.— А за спирт?

— А у вас есть?

Литр дадим.

— Так что ж вы сразу-то!..

Уже по пути выяснилось, что в Перевал не завозили водку лет десять.

— Почему?

— Так ведь пока всю не выпьют, никто работать не будет.

Дали первую контрольную телеграмму и отправились.

Добрались до Ручья Космонавтов, он же река Холодная, текущая назад, к Байкалу, выгрузились, и тут выяснилось, что тракторист не взял с собою бутылок. Выплеснул из термоса остывший чай, налили. Грамм восемьсот. Остальное он собирался выпить, отговорили — это же не водка, убьешься на этой дороге. Налили в крышку от термоса, обтянули кульком, кое как укрепили над приборной панелью и попрощались.

На толстом дереве были глубоко врезаны инициалы Юры Гагарина.

Ночь рухнула мгновенно вместе с морозцем — высота под 1500, континент. Как будто свет выключили.

Среди ночи выяснилось, что мой толстый спальник-труба внизу совсем распоролся. Пришлось натянуть на ноги большой пластиковый мешок.

Утром поднял оставленный на пеньке недопитый чай — оказалось, ложка примерзла к кружке…

Пешеходный остаток пути был 26 километров. Шли челноком — заносишь рюкзак вперед, возвращаешься за мешком, заносишь мешок вперед рюкзака, возвращаешься за рюкзаком. Путь увеличивается втрое. Плюс метода — полпути налегке. Сильно мешала гитара. Народ хихикал. Не челночили только двое — мой тезка и студент моего факультета, и Вера, валькирия, достойная внучка знаменитого писателя. Тащили около центнера; для передышки не садились (потом не встать), а прислонялись к чему-нибудь.

Обнаружил потрясающую вещь — болото на склоне. Даже остановился разобраться. Оказалось, под густой травой из крутого склона торчали ледяные блюдечки-ладошки, наполненные водою; наступишь на такое — течет. А потом увидели речку, текущую как по железнодорожной насыпи на мерзлотной подушке. В одном месте насыпь была с невидимой дыркой, вода просочилась — это и стало истоком Холодной, три миниатюрных озерца с зуболомной водой.

Первый день шли до часов 12, устали с непривычки, разбили лагерь. Пообедали, тут Троглодит обнаружил, что заросли вокруг — сплошной золотой корень. Заварили чай, бросив грамм 200 нарубленного душистого корневища… и нас поперло — с чего это мы, собственно, сидим — день впереди.

С неодолимой силой собрались за 15 минут и снова пошли. Дотемна.

Меня это так вдохновило, что я, не пожалев плечи, с полкило корня упаковал в карман рюкзака для домашнего употребления.

К слову — действие его, наверное, небезобидно. Сильнейший допинг в экстриме, в обычной жизни он действует непредсказуемо. Бешеная энергия ищет выхода, и у одних подскакивает давление, а других бросает в парадоксальную сонливость, я в этом убедился, принеся на работу и заварив в чайнике граммов сто. А настойка из сухого корня уже не так мощна.

Тайга постепенно превратилась в тундру, мы вышли на берег Чаи. Она вилась по просторному ягельнику и была больше похожа на широкий ручей. Болотистые низины поросли черемшой, отличная витаминная добавка. По пути наелись голубики и черники.

Стартовая временная конструкция плота — три салика, квалратные плотики из четырех камер каждый, надутых не очень сильно, чтобы легко лавировать по вьющемуся ручью, связанных на легких рамах с настилом. Из привезенных досок сделали лопасти двух весел — греби, передняя и задняя подвижно укреплены в глубоких пазах сухостойного бревна. На среднем салике увязали в пластик наш похудевший груз.

Наутро оставленный мной оранжевый спас показался покрытым черной пылью. Хотел вытряхнуть — пыль взвилась и улетела в заросли осоки.

— Гнус — сказал Миша. — Удачно, лет кончился.

И поплыли. Километров через десять вышли к месту, которое на наших кроках обозначалось «сад камней» и «наледь», непроходимая заболоченная россыпь валунов, над которой вилась мошка. Я тащил по обносу свой груз, а мошка надоедливо билась о надетый на голову политиленовый капюшон как мелкий дождь. Сигарета тухла: приходилось постоянно прикуривать ее, сжимая губами прямо сквозь накомарник.

Вышли к порогу, почти водопаду, куда шумно низвергалась вода из «сада», скатили рюкзаки с высокого обрыва и спустились в Верхне-Чайский каньон. За нами осталось просторное плоскогорье, на котором длинными полосами лежали сломанные непонятно как на высоте метра полтора-два стволы лиственниц и сосен, одни полосы свежие, другие старые и засохшие, с осыпающейся хвоей.

Наутро я вылез из палатки с безобразно распухшей рожей; тыльные стороны ладоней покрылись мелкими гнойничками.

«Дерматит, — сказал Миша. — доставай аптечку». Смазали слегка гормональной мазью, зуд успокоился и больше я об этом не вспоминал. Остался лишь слайд на память. «Чтоб родные порыдали», — сказал Миша.

Главный плот Миша строил по неведомым мне канонам. Четыре двенадцатиметровых гладко ошкуренных ствола на прочных перекладинах увязывались в жесткую раму узлами «буркут» — имени карпатской вершины, выдававшему происхождение Мишиного опыта. Узлы эти затягивались ольховыми закрутками, имели тайное свойство самозатягиваться при деформациях рамы. Закрутки прибивались гвоздями к раме, привязывались и по местам крепления было запрещено топтаться. Камеры накачивались до толщины лошади Пржевальского, притягивались к раме стропами, а потом еще подкачивались автомобильным насосом и становились похожи на связку перетянутых сосисок. Выпуклости их защищали стропы от трения о дно. Поверх был жердевый настил. По центру осталось немного свободного места, там должен был крепиться груз. Рюкзаки ставились на лист пластика, пластик по краям поднимался и стягивался стропою. Сверху второй лист заворачивался вниз и тоже стягивался. Спереди из остатков досок была рулевая площадка и почти изящный форштевень. Закончив, Адмирал-судостроитель Миша сказал — ну, вот, наш дредноут.

— Бревноут — брякнул я. Миша не принял неуместной, на его взгляд, игры слов и обиделся.

Мой спасик травил по всей поверхности правой половины.

— Отбензинить и поклеить! — я покорно выполнил отрывистую адмиральскую команду: правда, бензина не было, протер спиртом и просушил.

И поехало.

Нынешняя Вики пишет, что на Чае более 40 препятствий. Большинство из них были тяжелый физический труд и азарт. Плот с грузом, который медленно уменьшался, весил килограмм до пятисот, да нас семеро полтонны; мы иногда перетаскивали его через отмели прихотливого русла без разгрузки, в талой ледяной воде. Запомнились несколько. В теснине каньона посредине стоял утюгообразный утес, по обе стороны которого можно было пройти по высокой воде. Но наша была не самая высокая, а вправо, несмотря на заранее принятые меры, мы довернуть не успели. Левая продолина гулко ударила в самый край утюга, струя немедленно развернула плот поперек, он «обмотался» вокруг утеса, прижатый течением, завалился боком и стал почти вертикально. Я был справа от груза и как раздавленная лягушка, противясь напору воды, карабкался наверх с полными сапогами. Некоторые прыгнули на утес, что делать категорически недопустимо, некоторые в гидрокостюмах в воду, наконец объединенным весом Миши, меня и полных сапог, (кто-то еще присоединился) постепенно мы передавили плот (поток был почти симметричным) и стекли в пенящуюся лагуну. Миша велел Сергею прыгать с камня и догнать уплывающую драгоценную гребь с невосполнимыми доской и гвоздями. Вообще хирурги должны быстро принимать решения, а Миша хороший хирург.

С одной задней гребью задом наперед выгребли к берегу и отремонтировались. Мои педантично упакованные шмотки, да и у всех, не промокли. Пострадал только новый самодельный спальник Тищенко, предмет гордости. Толстый и теплый, способный довести до теплового удара в Антарктиде, он напитал ведра два-три воды. Тищенко развел костер-нодью и сушил его всю ночь, опасаясь к тому же прожечь или проплавить утеплитель.

Нодья — костер из параллельных бревен. Между ними образуется тяга, не дающая пламени потухнуть. Температура достаточна для выплавки многих металлов (едва не спалили решетку для копчения рыбы). Нодья — прабабка металлургии.

Были проблемы с костром. Кислорода не хватало, особенно для розжига. Это отдельная тема. Сейчас-то не проблема. Были у народа сухой спирт, обломки оргстекла, Тищенко упрямо таскал с собой можжевеловое поленце — слегка накудрявит ножом с боков — и смолистая стружка не гасла. Обгоревшее поленце он выкатывал из костра, чистил и прятал в карман рюкзака в опустевшей хлебной обертке. Но удобнее всего оказалась моя газовая зажигалка с длинным регулируемым языком пламени.

Поэтому когда я ее случайно обронил у самого берега, Миша приказал достать любой ценой. Я протягивал к ней руку, но она, почти невесомая в воде, выбивалась из галечника струйкой, отраженной от растопыренной ладони и отплывала все дальше. В конце концов, набрав воды в сапоги, я ее достал. Фотодокумент:

Чая — важнейший рыбный рай, питомник бассейна Лены (ну так было). Думаю, это сыграло роль в выборе маршрута. После каждого порога или притока все бросали грести и хватались за спиннинги. Кроме меня — я хватал зенит, висевший на груди и защищенный от брызг чехлом и вездесущим кульком.

Лучше всех это получалось у Миши, и в конце концов ради полноты желудка отладился механизм — Миша ловил Рыбу, вытаскивал на плот и опускал на обвязанный груз. Все свободные от вахты бросались, укалываясь о крючок, ловить сильную бьющуюся рыбу. Причем иногда и это не удавалось. Но останавливаться было нельзя — поджимал график, 350 км нужно было пройти за 9 дней.

У рыбы в реке тоже были свои порядки. Первым по потоку после источника кислорода и пищи шевелил плавниками самый крупный таймень, хозяин. За ним таймени помельче, в некотором почтительном отдалении — шеренга ленков (байкальской радужной форели), а уж совсем позади опасливо подбирала объедки рыбная мелочь, хариус, из которого быстро получался малосол. Ниже по течению в немного прогревшейся на плесах воде появились налимы и щуки.

После притока (кажется, Олокит) Миша подцепил крупную добычу, которая сразу же заметно потащила тонну плота в сторону. Подтягивая леску, дал глотнуть Хозяину Олокита воздух, она взметнулась, и мы увидели огромную крокодилью башку тайменя. Он бился не унимаясь, метался. Опасаясь обрыва, пришлось отгрести к берегу, Миша соскочил и побежал далеко за поворот. Вернулся через несколько минут и грустно показал разогнувшуюся лапу тройника, похожего на небольшой якорь. После этого я снял фотоаппарат, в карман мне доверили патроны с картечью, ружье было распаковано и принайтовлено на грузе, чтоб быстро пристрелить крупную добычу. Заодно и поохотились. Миша подстрелил утку, а я пошел на светлый редколесный ягодник и добыл рябчика. Прицепил его на ремень, остальные рябчики попрятались, и вернулся с одним. Миша поглядел укоризненно — что ж ты ребенка убил? (откуда мне было знать, какого они размера) — Вот и потроши теперь.

При потрошении выяснилось, что единственная дробинка попала в глаз.

Супчик получился жидковатым, но вкусным. Белая грудка рябчика разварилась на волокна и досталось всем… понемногу.

Вплыли под знак «Заповедник. Рыбная ловля запрещена».

Как раз общая дневная добыча была килограмм пятьдесят на семерых и болталась на куканах под плотом между кругами. Выплыли откуда-то два мужика на моторке, осмотрели плот, покосились на ружье и отстали. Ввиду отсутствия холодильника и присутствия рыбинспектора надо было съесть все. Ели дотемна с передышками, жареную, копченую и в ухе, заправленной налимьей печенкой. В темноте с разделочного бревна в траву упала тайменья башка.

Ночью пришел медведь, бродил между палатками и узнаваемо вонял, посапывая. Нашел эту вкусную бескостную голову, схряпал и ушел довольный.

Семейка медведей встречалась — мамаша с двойней, довольно опасное сочетание. Но ушла с детишками, подгоняя оплеухами. А зенит был запакован…

Бесконечные шиверы были живописны. В одном месте километров десять берега и дна были из ковровой яшмы. Лежали здоровенные яшмовые валуны, прочные, как… камень. Даже на сувенир не отколоть.

А раз проплыли через глубокое прозрачное озеро, похожее на жерло вулкана, с белым кварцевым дном и без единой живой твари и растения. Со дна, освещенные солнцем, поднимались серебряные ниточки пузырьков.

Заночевали в пустом зимовье. Перед входом на притолоке висел разодранный любопытствующим медведем мешок муки, кучка ее просыпалась на дощатый настил. Поджарили для разнообразия блины с рыбой. Взамен, как положено, оставили коробок спичек, пару крючков и патрон, подписались — туристы из Киева, спасибо.

Параллельно нам плыли пермяки на двух перенаселенных катамаранах. Веселые и слегка подвыпившие, они ссорились как на восточном базаре. Дошлод отого, что разделились. И только к ночи разобрались, что в одной осталась вся жратва, в другой — вся выпивка.

Ягоды вокруг было полно — малина, голубика, черника, шиповник, жимолость, красная смородина — компот знатный. А еще из душистой смеси ягод получается замечательный ликер, называется «сколько влезет». В пластиковую бутылку насыпают все доступные сухие ягоды. Меж ягод через воронку насыпают, потряхивая, сахар. Сколько влезет, доверху. А потом наливают, вытесняя остаток воздуха, сколько влезет спирту. Бутылка тщательно привязывается и болтается среди груза до конца похода. Ягоды превращаются в мелкие камешки на дне (ими еще можно заправить чай). А бутылка сама наполняется невероятно душистым легким праздничным напитком, на конец похода.

…Поставили на неудобно тесном откосе палатки, усталые, улеглись в томящую духоту.

Среди ночи проснулся от мощного аромата парфюмерного магазина. Закружилась голова.

— Что это?

Миша сонно пошевелился — а-а, багульник, — и громко сказал:

— Э-э, мужики, проверьте тент. Сейчас дождь будет.

Тищенко похрустел тентом. Тишина. Шевельнулся ветерок.

И грянуло!

В ложбинке под лапником, на котором стояла палатка, под надувасиками, немедленно зажурчал ручей. Дождь барабанил по тенту, пахнуло свежим воздухом. Где-то высоко рокотал гром. Потом вдруг все утихло и потухло, и пал сон…

Из теснины каскада вышли на широкий и длинный плес. Течение совсем замерло. Плот превратился в пляж, устроили постирушку. Для просушки я приколотил пару жердей к продолинам, натянул стропу, развесили тряпье. Достали даже забытую карточную колоду.

Мирный отдых прервался внезапно; далеко впереди, где начинался Нижнечайский каньон взревел ощутимо горячий ветер, как огромный реактивный самолет. Узкой струей он рвался из каньона, вмиг укладывая и ломая деревья на противоположном берегу. Потом стал расходиться веером, плот заметно погнало назад. Стропу с тряпьем и жердями сдуло, лишь привязанный конец стропы спас наши тряпки. Пришлось греби использовать как галерные весла, подгребая боком к берегу. Плот раскачивался от гребков. Постепенно добрались до высокого обрыва, под которым естественно образовалась наклонная галечная мостовая, с пробивающейся меж камнями травой. Как бурлаки, потащились мы вдоль этой мостовой. Почти в самом конце ее наполовину в воде лежал свалившийся сверху покалеченный марал с явственными следами волчьих зубов на ляжках.

Ветер стих через несколько минут, а мы, разглядывая груды бурелома напротив нас, строили теорию случившегося. Воздух в камнях каньона прогревается солнцем, циркуляция ограничена. Верховой холодный ветерок с плоскогорья и перевалов тяжелой массой наползает на каньон с теплым воздушным пузырем и как поршень, выдавливает легкую нагретую массу через единственный узкий выход. При этом она адиабатически сжимается, дополнительно разогреваясь; как доказательство, вспомнили то плоскогорье с полосами бурелома, где мы комплектовали плот перед началом верхнего каньона.

Явление, может, нечастое, но наверняка регулярное. Полезное предупреждение.

И запустить такое можно даже большим костром где-то в глубине каньона. В подходящий момент создать местный восходящий поток и спровоцировать. Такой себе триггерный эффект.

Близился конец похода. Река стала широкой и полноводной, хотя все равно заметен был явственный уклон. Свободные от вахты дремали…

В устье держались слева, чтоб не выбросило струей в Лену. Посредине стояла на якоре моторка, и рыжий бородач с огромным самопальным спиннингом безрезультатно пытался поймать Хозяина Чаи (как позже выяснилось, не первый год). Стальная леса блестела на солнце, разматываясь. На противоположном берегу видны были избы и коровник. Бродило по лугу стадо. Я про себя подумал, что ему бы надо стать метров на 30-50 ниже, уже в самой Лене, где она уже смешивалась с хрустальной струею Чаи…

Протащили плот чуть вверх по течению, разгрузили и разобрали. Было много народу. Оказалось, навигация на Лене стоит — где-то ниже столкнулся сухогруз с танкером. Пока шло следствие, мимо нас утром пролетала «Комета», и видно было, что в просторном салоне сидит один инспектор. Возвращалась вечером так же. Не заходя на нашу стоянку. Миша договорился с бакенщиком, сгоняли вверх на ближайшую почту. Все, кто хотел, отправили телеграммы домой, но главное, отрапортовали о выходе из похода без опоздания. Делать было нечего, только ждать. Постепенно собралось человек тридцать, продукты на исходе.

На площадке было пять сооружений — избушки рыбнадзора, охотнадзора, водного инспектора — попросту — бакенщика, общая свежевыстроенная баня и общая кухня-навес со здоровенным котлом на цепях над солидным очагом.

Три инспектора предложили народу подработать за здоровый корм.

Площадка это некогда была покрыта леском. Потом деревья смяло ледоходом или паводком, деревья, в основном лиственницы, замыло песком. А лиственница тяжела и не гниет. Пришло в голову инспекторам посадить на участке картошку. Привезли из совхоза лошадь с плугом, но ничего не вышло— лежащие стволы лиственниц были как раз на глубине пахоты, плуг цеплялся и лошадиных сил не хватало. Нам было предложено отрыть вручную все стволы.

А охот с рыбом тем временем взяли в совхозе двух бичей (для разделки и погрузки туши), сели в две моторки и поплыли вверх по Чае на оленя. У одной был уникальный водометный движок, самоделка местного гения, проходимая по порогам, на другой — обычный «Вихрь»

Дружно отпахали целый день, нарыли дров на всю зиму и оштабелевали у кухни. Одно только толстенное древнее бревно, глубоко увязшее, так и не смогли откопать. Оно и сегодня там, знающий глаз увидит, координаты точки 58˚14’05” N 109˚38” E.

Но огород не пострадал. Зато совхоза уже не видно.

На следующее утро нас разбудил многоэтажный мат. Ему вторил голосок тщедушного бича:

— Это же гора мяса! Гора мяса!

(Кто не помнит — бич — принятая тогда для освобожденных зеков из образованных кругов аббревиатура «бывший интеллигентный человек». Их было много по стране, безнадежно опустившихся…).

Постепенно мы поняли.

В тайге тогда проводились работы по снижению пожарной опасности. В основном это делалось так — раскладывалась прямо по намеченной линии взрывчатка, толстый шнур, подрывалась, и получалась траншея без растительности шириной около метра, барьер для распространения низового огня.

Только незадачливые охотники заняли позицию, в утренних слоях тумана видны были уже рога идущих на водопой лосей, как за ближней сопкой грянул противопожарный взрыв, лоси мгновенно исчезли, а с сопки, подпрыгивая, скатился булыжник килограммов на сто и угодил прямехонько в головку Вихря, смяв и снеся ее напрочь. Курочка снесла яичко. Горка мышку родила…

Мы остались без корма. И пришла пора гнуса — крошечные насекомые добирались даже до ног в болотных сапогах… Но три инспектора честно поехали в совхоз и одолжили бычка, дружно пожранного толпой до мозга костей в самом прямом смысле.

Вечером попарились в роскошной всехнадзорской баньке. Горел непривычный электрический свет от бакенщиковой сухой батареи. Смола от жара капала с нового потолка. Веники прохаживались по истомленным спинам и обжигали пятки. На десерт — прыжок в родимую теперь Чаю.

А назавтра пришла Комета-Заря, вползла кормой на пологий пляж, опустила пандус, и мы, (теперь налегке!), уплыли в Усть-Кут (порт Осетрово, станция Лена). Прямым поездом недельку до Москвы, пересадка на родном киевском вокзале — и дома.